Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой
— По домам не расходиться! Сбор на перекрестке!
Уловив шушуканье, учитель процедил сквозь зубы свое излюбленное «тсс». На его уроках должна стоять гробовая тишина, чтоб слышно было, как муха пролетит. Пожалуй, строже его во всем селе не сыщешь, чуть что — хватает тебя и давай допытываться: «Как ты себя ведешь? Долго это будет продолжаться? Кто тебе позволил? Что ты себе думаешь? Где ты до сих пор пропадал? Почему дерешься?» — и все в том же духе. Короче говоря, учителя хлебом не корми, а дай ему все про всех разузнать. Ребята в нашем классе считают, что он чересчур строгий, но при этом добавляют: «Зато справедливый». Может быть, они и правы, да только у меня от такой справедливости мурашки по телу бегают.
На перекрестке растет высоченное дерево с толстым-претолстым стволом. Это вековой дуб. Учитель рассказывал, что посадили его два брата. А было это так.
В стародавние времена поселились в наших краях два брата. Поделили землю на две части и зажили каждый своим домом. Когда у братьев родились сыновья, а потом и внуки, между семьями начались раздоры, дальше — больше. И невесть к чему бы все это привело, если бы однажды состарившиеся и одряхлевшие братья, стоя, можно сказать, одной ногой в могиле, не решили положить предел вражде да ссорам. Как задумали, так и сделали. Собрали они оба семейства на границе между своими владениями — как раз по ней и проходит ныне дорога — и помирили их. А в память об этом важном и счастливом событии братья посадили дуб, который стоит здесь и по сей день…
Вот под этим-то дубом и был назначен сбор нашей команды. Когда все собрались, поднялся такой гвалт, что пришлось заложить два пальца в рот и свистнуть. Мгновенно все стихло. Коле подошел к дереву, окинул взглядом товарищей и, откашлявшись, торжественно произнес:
— Ребята, не мешало бы и нашей команде придумать название.
— Ура! Да здравствует наша команда! — раздалось под деревом.
— А какое? — вытягивая шею и силясь перекричать других, спросил Танас.
Коле дотронулся до дуба и постучал по стволу:
— Давайте назовем ее «Братское дерево».
— Ура! Согласны! — ликовали мы.
— Тогда переходим к главному. Тихо!
Коле во второй раз оглядел наши ряды и бережно вытащил из-за пазухи сложенный лист бумаги. Искоса стрельнув по нему глазами, он взволнованно начал:
— Сейчас я прочитаю клятву команды, которую мы сочинили вместе с Джеле. Каждый должен дать обещание, что будет выполнять все, что в ней записано. Слушайте:
«Пункт первый. Все члены команды обязаны защищать и выручать друг друга.
Пункт второй. Что бы ни случилось, не плакать и не жаловаться.
Пункт третий. Не переходить в команду Бузо.
Пункт четвертый. Не разглашать тайны команды.
Пункт пятый. Никогда не говорить «не буду», «не хочу» и «не могу».
Вот и все. Хотите что-нибудь добавить? — спросил Коле.
Мы переглянулись.
— Тогда поклянитесь, что будете верны нашей клятве.
— Клянемся! — взметнув руки вверх, прокричали мы.
— А что, если нам название команды на коре написать? — предложил Коле.
— И наши имена в придачу, — прибавил Танас.
— Конечно, и имена тоже, — подхватил Коле и стал выбирать подходящее место на стволе.
Держа наготове перочинные ножи, каждый с нетерпением ожидал своей очереди. Коле очень старался, работал медленно, усердно. Когда, вырезав под названием команды свое имя, он наконец отошел в сторону, я приписал рядом: «Командир». Коле досадливо поморщился, но в следующую секунду уже улыбался во весь рот. Под его именем я поставил свое.
Следом шли Танас, Джеле, Митре. Последним был Васе. Привстав на цыпочки и изо всех сил вытягивая руку вверх, он огорченно прошептал:
— Эх, не могу достать.
— А кто клялся не произносить слова «не могу»? — возмущенно воскликнул Митре. Он пригнулся, посадил Васе себе на плечи, и тот с грехом пополам тоже вырезал на дереве свое имя.
Внизу Коле поставил дату: 26.XII.1940. Когда все было готово, я на всякий случай пересчитал: один, два, три, четыре, пять, шесть. Вся команда здесь. Ой, погодите, одного имени не хватает! И как это нас угораздило забыть Калчо? В классе Калчо сидит на последней парте, за спиной Бузо. Сожмется, ровно ежик, в комочек, затаится за печкой, так и коротает время на уроках. Калчо всегда один, никто в нашем классе с ним не дружит. Даже учитель не хочет попусту тратить на него время. Раньше он хоть иногда обрушивался на Калчо: «Спрашивать тебя — только нервы трепать! И когда ты думать научишься?»
Но и учитель давно махнул на него рукой, проходит мимо Калчо, точно мимо пустого места. А уж коли остановится — считай, пропал урок. Да и Калчо старается реже попадаться ему на глаза, раскроет тетрадку и, тихонько бормоча что-то себе под нос, весь урок пишет и рисует. Оживляется Калчо только со звонком.
Не успеют, бывало, закончиться уроки, глядь, а он уж у меня во дворе с тыквой под мышкой. Пристанет к нам с Васе как репейник — сделайте да сделайте ему ловушку.
— Сгинь ты, надоел! — огрызается Васе и набрасывается на него с кулаками.
Но Калчо уже как ветром сдуло. Забившись в темный закуток, он выглядывает оттуда, словно затравленный зверек, и жалобно нудит:
— Ну что я вам такого сделал?.. Хотите, я и вам тыкву принесу?
Мы не откликаемся. Какое-то необъяснимое злорадство так и распирает нам грудь.
— Подожди-ка, — шепчу я, спускаю с цепи собаку и науськиваю ее на Калчо.
Разъяренный, засидевшийся пес стрелой вылетает за ворота и несется вдогонку за Калчо, а мы с Васе, распаляя его еще сильнее, кричим и улюлюкаем:
— У-лю-лю-лю! Держи вора!
И тут неожиданно Калчо исчезает, будто бы сквозь землю проваливается, — так ловко удается ему юркнуть в ближайшую подворотню.
Ну и чудак этот Калчо! За ночь все забывает, а на другое утро снова как ни в чем не бывало тенью бродит за нами и канючит принять его в нашу команду. Каких обидных прозвищ ему ни придумывай, как ни гони от себя, отвязаться от него не удается — Калчо повсюду бегает за нами, как собачонка.
Не знаю, какая муха нас укусила, но недавно мы все-таки приняли его в нашу команду. Вот как это произошло.
Давно наступила зима, а снега все не было. Как-то утром я проснулся оттого, что дедушка толкал меня в бок поленом, которое собирался сунуть в печь:
— Вставай! Хватит сопеть, как паровоз. Погляди-ка, что делается! — И он показал на залепленное снегом окно.
Выпрыгнув из-под одеяла, я приклеился носом к стеклу. Смотрел и не узнавал нашего двора, вчера еще такого до последней мелочи знакомого. Прикинув, что снега навалило, должно быть, по пояс, раз под ним не видно даже собачьей конуры, я выбежал из дома, зачерпнул в пригоршню снега, слепил снежок и откусил от него, точно это было яблоко.
Уроки в школе тянулись целую вечность, особенно последний. С каждым-уроком учитель все больше донимал нас своими придирками. Он словно бы досадовал на себя за то, что отступил от раз и навсегда заведенного порядка: войдя утром в класс, он задержался у окна, долго стоял в раздумье и наконец, очнувшись, мечтательно проговорил:
— Снег идет, ребятки… Глядите, какая красота…
Класс, как по команде, уставился в окно. Смотрим и молчим. Молчит и учитель. Ни шепота, ни скрипа парты. Удивительная, таинственная тишина воцарилась в классе.
Снежинки торопливо ударялись в окно и тут же разбивались наподобие крошечных кусочков стекла.
Никто не заметил, когда закончился урок… А второго и третьего лучше бы и вовсе не бывало. После звонка учитель влетел в класс взбешенный и сразу же напустился на нас:
— Да вы точно с привязи сорвались! Что это за дикарская игра в снежки, когда одни ревут от восторга, а другие — от боли? Если это не прекратится, я вынужден буду запретить…
И пошло, и поехало… Нам ничего не оставалось, как только молчать, но на сей раз молчали мы одни — учитель, как кнутом, хлестал нас словами. Очень хотелось, чтобы зазвенел звонок и взбучка закончилась.