Команда «Братское дерево». Часы с кукушкой
— Окаянный, разве ж можно такие вещи в дом приносить? — трясла она сына за плечи.
— Не думал я, что они с обыском придут, — всхлипывал Калчо.
Сегодня к ним в дом ввалились фашисты и увели Калчо. Значит, и наша очередь не за горами. Коле велел нам не сидеть по домам, а в случае чего, дорогу знаем — в горы к партизанам. Расскажем им обо всем, и они уж не будут говорить, что наше место в селе, а к ним-де всегда успеем.
Целый день мы были начеку, готовые в любую минуту бежать из села. Когда свечерело, Калчо, бледный, измученный, вернулся домой. Его отпустили!
— Зачем ты им понадобился? — не терпелось узнать нам.
Но Калчо начал рассказывать со всеми подробностями:
— Староста схватил меня за руку и силой усадил на стул. Раскурил трубку и говорит: «Твой отец утверждает, что найденные у вас в доме листовки были не его, а твои. Это правда?»
Я растерялся, не знаю, что и отвечать. Наконец промямлил: «Правда…» — «Так-так, а откуда они у тебя?» — «Вижу, валяются на дороге, я и подобрал». — «И зачем же ты их подобрал? Почитать хотел или с друзьями-приятелями поделиться? А может быть, тебе отец велел?» — «Никто мне не велел. Просто так взял да подобрал. Мне бумага нужна, я шапки из нее мастерю». — «Ага. А что в них написано, знаешь?» — «Нет». — «Неужто не прочитал?» — «Ни к чему мне это». — «Тогда зачем ты их под подушку упрятал?» — «Да все из-за матери. Ох и охоча она до разных бумажек, увидит где, хвать — и на растопку». Староста отвесил мне пару оплеух: «Лжешь, поганец!» И вышвырнул меня во двор.
— Стало быть, ты не сознался? — спросил Коле.
— Нет.
Мы бросились обнимать Калчо. Калчо охал и отбивался.
Два дня в доме Бузо творилось светопреставление. Отец с матерью с ног сбились в поисках своего сыночка. Насилу отыскали в каком-то заброшенном сарае, окоченевшего, полуживого. Два или даже три часа приводили его в чувство: растирали ракией [4], поили горячим чаем. А когда Бузо немного очухался и его стали расспрашивать, что да как, он едва слышно пролепетал:
— Навалились на меня сзади, глаза и рот тряпкой завязали и как треснут по голове. Дальше уж я ничего не помню.
— А как ты в сарае-то очутился? — спросил у него отец.
— Говорю же, не помню!
— Доберусь я до них, спуску не дам! — повторил свою излюбленную угрозу отец Бузо.
— Взгляни-ка, — оборвал его староста, вынимая торчавшую из кармана Бузо записку. Развернув, он пробежал ее глазами, а потом прочитал вслух: — «Получай по заслугам, гад! Довольно ты поползал на брюхе. Так будет со всеми прихвостнями!»
— И подпись стоит? — подскочил объездчик.
— Без подписи. Наверняка это те же самые, что и меня… Да только и я не лыком шит, посмотрим еще, кто кого. — Староста разорвал бумажку на мелкие клочки и заковылял к школе.
Раздосадованный, Коле распекал нас на все корки:
— Говорил я вам, нужно было его еще раз как следует садануть, а вы заартачились: «И так сойдет». Полюбуйтесь теперь, ему все как с гуся вода.
Ну что тут скажешь?
XV
Бывают такие тусклые, серые дни, когда рассвет, кажется, и не наступит вовсе. Ждешь его, ждешь, и вдруг глядь — туман вокруг тебя рассеялся, и становится все светлее и светлее. Так было вчера, так и нынче. Промозглый холод пробирает до костей, иголками впивается в пальцы на руках и ногах. Лицо одеревенело, губы смерзлись. Зарываюсь в воротник пальто и усиленно дышу, чтобы хоть немного согреться. Прыгаю то на одной, то на другой ноге и осторожно — не ровен час, сломаются! — растираю давно онемевшие уши.
Чтоб не было так одиноко, тихонько окликаю Джеле. Тот не оборачивается: прислонился к дереву и не отрываясь глядит на дорогу. Иду сменить его.
— Ничего не видно?
— Ничего, — едва шевелит Джеле посиневшими губами.
— Только зря время теряем. Коле, верно, напутал — не сегодня, а завтра…
— Как бы там ни было, нам поручено наблюдать.
Теперь мы оба смотрим вниз, но ни Коле, ни Танаса, ни Калчо — никого не видно. Больше всего на свете хочется спуститься к ним, но задание есть задание, сюда нас поставили, и здесь мы — кровь из носу — останемся, покуда не дадут отбой. Притулившись у спины Джеле и понемногу отогреваясь, начинаю задремывать. Неожиданно Джеле вздрагивает и кричит:
— Едут! Бежим!
Кубарем скатываемся вниз. Урчание мотора все ближе, и вот уже сквозь туман проступили очертания «джипа». Машина ползет еле-еле, точно прощупывает дорогу. Когда она была метрах в пятидесяти от нас, грохнули выстрелы, и в следующую секунду со свистом спустились две шины. «Джип» закачался, как пьяный, и, вильнув вправо, врезался в дерево у дороги. Из машины выскочили четверо фашистов и принялись беспорядочно строчить из автоматов. Тут по обеим сторонам дороги вновь раздалась пальба, и автоматчики, скорчившись, упали на снег. Учитель и Сандре подбежали к «джипу» и помогли выйти из него связанному Секуле. Радостный и счастливый, Секула крепко обнимал нас. Долго не могли оторвать Калчо от отца.
На прощание учитель пожал Коле руку и сказал, обращаясь ко всей команде:
— Поздравляю вас, ребята! Благодаря вам операция удалась на славу!
Партизаны подхватили под руки с трудом державшегося на ногах Секулу и поспешили скрыться в лесу. Мы поодиночке возвратились в село.
Со старостой творится что-то неладное. С ружьем через плечо он ночи напролет караулит свой дом — боится, видать, что и ему, как недавно объездчику, пустят красного петуха. Днем носится как невменяемый по селу, ищет двух своих коней.
— Да этим коням цены нет! А уж как я их кормил, как обряжал, пуще глаза берег, а вот поди ж ты, как сквозь землю провалились. Знать бы, кто их украл! — плачется он объездчику.
Тот почесывает нос и доверительно, вполголоса говорит:
— Это все он, голову могу прозакладывать.
— Да кто же?
— Длинный, чтоб ему пусто было! Я тебе еще когда говорил: сбежал он из тюрьмы и, как вурдалак, в селе затаился. Надо бы его выследить, не то он нас всех на тот свет отправит.
— На что ему кони-то мои сдались?
— Мстит он. Заколол их небось и в укромном местечке закопал, а теперь еще на что-нибудь зарится. Дом получше стереги.
Староста и жену свою вооружил, и каждый вечер, лишь только стемнеет, выходят они сторожить дом.
Слухи о том, как партизаны отбили Секулу, и вовсе лишили старосту покоя, о байках объездчика он и думать забыл. Уразумел, прохвост, что не Длинного это рук дело, а чьих — в толк не возьмет и оттого еще пуще бесится. Насмерть перепуганный, трусит он теперь в школу и, запершись, просиживает там по целым дням, а Бузо с отцом у него на побегушках. Бузо словно подменили — присмирел и нос не задирает. От отца ни на шаг, бегает за ним, ровно побитая собачонка. Староста умасливает Бузо, цепляет ему на отворот свисающей до пят шинели какие-то значки. Выдали Бузо и сапоги, в которых он едва ноги переставляет. Пилотку ушили, стянув на затылке дулей. Жаль, хвоста недостает, чтоб привязать к нему консервную банку!
Как-то раз Бузо похвастался Мире, что его отцу приглянулся дом Калчо и на днях они туда переселяются. Мира брезгливо отвернулась от него и ушла.
Дом Калчо действительно стоит пустой и холодный. Позавчера их с матерью куда-то увели, даже проститься не дали. Солдаты со старостой на пушечный выстрел никого не подпускали к их дому.
Вчера Коле прочитал письмо от нашего товарища Калчо. Слушали мы, и души сжимала печаль.
— «Дорогие ребята, пишу впопыхах, да еще слезы, как назло, мешают. Спрятался на чердаке за сундуками, а внизу голосит мама. Эти звери не дают ей одеться и собрать вещи, которые нам могут пригодиться. Во дворе полно солдат, пришел и староста, слышу, как он огрызается: «Ничего не знаю, мужа благодари, что связался с бандитами». — «Ради бога, хоть ребенка пощадите! Не берите греха на душу. Куда вы нас ведете?» — «К таким же, как вы».
Слушаю, и комок подкатывает к горлу. Так, кажется, и удавил бы его. Едва сдерживаю себя, спешу побыстрее закончить письмо. Рука трясется. Нужно быть настороже, каждую минуту сюда могут ворваться. Коли увидят, чем я занимаюсь, несдобровать мне! Но и уйти, не дав о себе знать, не могу. Всю ночь думал, как бы сбегать предупредить вас, но дом окружили. Угонят нас, по всей видимости, в лагерь. Вон и староста надрывается: «Лагерь для вашего брата — самое подходящее место!»
Не могу видеть, как убивается мама. Пробовал ее успокоить, но она только сильнее прижимала меня к груди: «Мал ты еще, родной, не знаешь, что это за ад — лагерь».
Сегодня была возможность сбежать — солдат, что остался стеречь у ворот, не догадывается о лазейке за сараем. Но я не сделаю этого. И вы на моем месте поступили бы так же. Маму я одну не оставлю! Без меня она в лагере пропадет.
Не отступайтесь от нашего дела! Жалко, что меня не будет рядом с вами. Когда увидите отца, расскажите ему обо всем.
Улучу минуту и брошу письмо к Коле во двор. Надеюсь, он его отыщет. Прощайте…
Ваш Калчо».