«Мастерский выстрел» и другие рассказы

Молодой, звонкий голос справа присоединился к другим:
— Ты отвечал урок. Похоже, про зимнюю кампанию.
— Однако до чего же здесь тесно. Нет даже реанимационной палаты.
Это опять послышалось слева, а справа издалека ответили:
— Требуют школьной реформы, а основы старые. Старые домашние задания, почти как прежде у сына.
Ректор! Что он тут делает? Неужели пришел поговорить с отцом? Юртсе помнил, что «реке» на что-то такое намекал, хотя и неясно. В последний раз вызывал и читал мораль около недели назад. Его слова, по-видимому, все-таки означали, что он придет.
— …Ну как, Юкка? Небось понимаешь, почему ты тут?
— Ты велел явиться.
— Вы.
— Вы велели явиться.
Удачный ход. «Рексу» пришлось искать новое начало. Но он не нашел ничего особенного. Съехал на обычное, начал говорить о пропусках уроков. Полный их список он получил от классного руководителя.
— «Голова болела» — один урок, «насморк» — полтора урока. «Кровь шла из носа» — понедельник, первые три урока. Да за это время человек истечет досуха. И затем: «весенняя усталость» — один день и «нехватка железа» — четыре урока! Что это за игра?
— Это не игра. Фельдшерица сказала…
— Знаю. Я с ней говорил. Также и со школьным куратором. Ты ходил к ней на прием только один раз.
— Она совсем ничего не смыслит. Бестолковая баба.
— Здесь никого не называют бабой! — почти крикнул ректор. Он положил список пропущенных уроков на стол и явно был доволен собой. Сердиться он умел, но на этом его воспитательское мастерство и кончалось. — Осенью — первый ученик в классе, а теперь… — укорял «реке». Заезженный прием, а дальше пошло и вовсе несуразное: — К концу учебного года станешь последним. Подумал бы сейчас, как мало времени уже осталось!
Ну что на это скажешь! Хорошо еще, что удалось сохранить нормальное выражение лица. Неужели «реке» ни о чем не догадывался? Он долго был учителем, затем по общественной линии взобрался в ректорское кресло. Ловко одержал верх над сильными конкурентами. Теперь он сидел в конце коридора за широкой дверью, на притолоке которой красовались красно-желто-зеленые сигнальные лампочки. Это кое-то значило, но кое о чем «реке» позабыл, хотя и утверждал, что он человек понимающий. Иначе он не говорил бы так.
— Ты не первый, кому школа вдруг делается не по нутру. Но как бы там ни было, по-моему, будет гораздо приятнее, если мы с тобой сами достигнем взаимопонимания. Не вынуждай меня идти к твоим родителям. Подумай, но сделай это побыстрее.
— Отсюда звонили?
В первое мгновение Юртсе был уверен, что это пришла мать, но почти сразу же заметил свою ошибку.
— Кто звонил? Лектор Форсман?
— Парнишка проснулся, и, похоже, с ним не все в порядке. Я подумал, что…
— Неужели этот лихач открыл глаза? — сказала женщина и подошла поближе. На ней был белый халат и белая шапка или косынка. — Ну посмотрим. Немножко побаливает, а?
— Тихого приятеля привезли вы сюда, — сказал старик справа.
— Парнишка не может разговаривать. Пока, — сказала женщина, потрогала рукой лоб Юртсе и поправила что-то на боку. — Прикрепим эту кнопку звонка сюда, к краю кровати. Нажмешь на нее, если вдруг почувствуешь себя плохо. А как у Харью работает желудок?
— Ну как, когда тут только и делаешь, что лежишь? Это опять сказал старик справа. Значит, он и есть
Харью. Юртсе не помнил, чтобы отец когда-нибудь упоминал о каком-то Харью.
— Следует двигаться. А могли бы также и побриться, — посоветовала женщина.
— Сенья не придет сегодня. Она с раннего утра торгует на рынке рыбой. Она не сможет.
— Но доктор не любит неопрятных больных. Юртсе лежал теперь тихо. Кнопка звонка! Доктор!
Юртсе был в полном сознании, но отказывался принять мысль, которая настойчиво билась в голове, усиливалась и в конце концов пробилась-таки.
«Это больница! Я в больнице! — бормотал про себя Юртсе. — Больница, больница. На стене нет карты. И Дюран Дюрана нет. Конечно же. Это ведь больница. Это не моя комната. Справа лежит какой-то однорукий, рядом с ним — Харью, у которого не работает желудок. А слева читает газеты лектор Форсман. Я, Юкка Лампинен, Юртсе, я-то что тут делаю? Прочь! Отсюда надо убираться прочь. Кнопка звонка. Нажмем на нее. Нужно им объяснить. Сейчас же!»
— Эй, приятель, притормози. Спешить тебе больше некуда.
Юртсе посмотрел вправо. Однорукий приподнялся, избочась и опираясь на локоть здоровой руки. Он подмигивал.
— Принимай все спокойно. Твои-то дела в порядке. Этот Паатсо аккуратно тебя заштопал.
— Шрам украшает мужчину, — послышалось слева замечание лектора.
«Со мной что-то случилось», — с удивлением подумал Юртсе. Он попытался было подать голос, но рот и весь подбородок словно одеревенели. В горле немного першило.
Открылась дверь, и вошла женщина в белом халате.
— Звонком без дела баловаться нельзя, — сказала она холодно и обвела глазами комнату. — У кого-нибудь еще что-то случилось? Ах да, вечером в холле музыкальный час, если кого интересует.
Лектор поблагодарил. Женщина ушла восвояси. Сестра, догадался Юртсе. Он постарался расслабиться, дышал ровно и принялся планомерно осматривать все вокруг. Комната была белой. Напротив двери в стене два окна, на них занавески в синюю полоску. Возле двери раковина умывальника и четыре стакана, в торцовой стене шкаф с четырьмя дверками. Между постелями маленькие столики, на них цветы. И на его столике тоже. Три желтые розы. На постелях розовые клетчатые одеяла и более темные покрывала, цвет которых трудно определить. На потолке четырехугольный молочно-белый светильник из плексигласа или стекла.
Что было позади него, Юртсе не видел. Он попытался повернуться, но левая рука мешала, и лишь тогда он заметил синтетический шланг. Шланг был прикреплен пластырем к руке. Движения глаз хватало ровно настолько, чтобы проследить, как шланг уходит вверх к прозрачной бутылке, подвешенной вниз горлышком в специальном металлическом держателе. Затем в глазах внезапно потемнело и кровать противно зашаталась.
…Все еще ощущалась усталость. Почему утро всегда такое трудное? Не хотелось идти в школу и сегодня. Мать уже дважды приходила его уговаривать. И наверняка взорвется, если ей придется прийти в третий раз.
Но задремать он не успел — резкая боль в боку разбудила его. Боль тут же прекратилась, но Юртсе далеко не сразу сообразил, что он не дома. Хотя об этом свидетельствовали пустая белая стена и женщина в синем халате, которая толкала перед собой странную коляску. Когда женщина свернула в проход между кроватями, раздалось дребезжание посуды. «Утренний чай», — подумал Юртсе.
Если закрыть глаза, можно обмануть себя. Много фантазии не требовалось: он уже снова был дома, в своей постели, а дребезжание посуды слышалось как бы из кухни. И почти материнский голос распорядился рядом:
— Ну так, теперь надо приподняться.
Юртсе не возражал. Мать не взорвалась. Отец кашлянул, значит, он тоже пришел в комнату сына. Зашуршала газета. Юртсе приподнялся, но все было каким-то невзаправдашним. Он двигался вперед, но подошвы его босых ног не ощущали ворса ковра. Да и отца в комнате не было. Отец ведь сидел в кухне на своем постоянном месте и, по обыкновению, раздраженно комментировал свежие утренние новости:
— Я в чудеса не верю. Новые выборы в парламент не изменят положения. Одни и те же лекарства каждый раз, когда начинается спад. Это мы уже видели.
Юртсе не понимал, как только отец выдерживает. Ему требовалось каждое утро объявлять кому-нибудь войну. Он заводил сам себя, накачивая в кровь порядочную дозу адреналина. Он стал уже адреналиновым наркоманом.
— Фатер, рассказал бы для разнообразия анекдот, — сказал Юртсе однажды. Он не помнил точно, когда это было. Ну да все равно. Зато он помнил отлично, что было потом. Будто попытался погасить огонь бензином.
Отец вспыхнул ярким пламенем:
— Тут, сынок, не до шуток. Торговля автомобилями уже теперь в тупике. Не идут ни новые, ни старые. На что будем хлеб покупать?!