«Мастерский выстрел» и другие рассказы

— Надо было принести вазочку из дому. Так они не имеют никакого вида. Юкка, я поставлю их сюда, на столик.
И тут мать заметила другие цветы — три розы, три большие желтые розы.
— А эти кто принес? — изумилась она.
— Просили не говорить. — Лектор хмыкнул. Выражение лица у него было лукавое, как у Деда Мороза, имеющего в запасе дополнительный сюрприз, однако помалкивающего о нем.
Мать отодвинула розы подальше, но все равно нарциссам трудно было тягаться с ними.
Отец еще что-то недосказал. Он постучал Юртсе по плечу:
— Насчет мотоцикла можешь не волноваться. У Петри полная страховка. Я оформлю документы. А штраф за себя, за то, что взял мотоцикл на свою ответственность, оплатишь потом, стало быть летом. Сейчас я деньги внесу.
«На свою ответственность»! Собственная ответственность! Странные слова. Больше Юртсе не выдержал. Он позволил качелям укачать себя.
Юртсе разбудил смех. Смеялась женщина. Звонко. Как-то знакомо. Под самым потолком горела лампа. Женщина стояла под лампой, спиной к Юкке, неоновый свет серебрился в волосах.
— Теперь он вроде бы просыпается, — услышал Юртсе справа. «Однорукий», — подумал он.
Женщина повернулась и подошла к нему. Сари! Нет, нет, это была не Сари. Женщина взяла его за запястье и посмотрела на часы.
— Помоложе выбрала, — послышалось от окна.
— Я и Харью не отвергала.
«И голос и прическа Сари, но это не она», — подумал Юртсе. Сари села бы рядом, она не держала бы его за запястье. Она умела обходиться с ним получше.
— Кому-нибудь нужно снотворное? — спросила женщина и осмотрела всех. Руку Юкки она опустила на одеяло и улыбнулась.
Сари! Сидела ли Сари сзади на мотоцикле? Юртсе вздрогнул. Мать и отец ничего не рассказывали. Они что-то утаивали, хотели пощадить его. Отец говорил о страховке и личной ответственности. Обещал оформить бумаги. О Сари не говорил. Сари тоже была для него лишь бумажкой. Отец был крепкий мужик, когда речь шла о делах. Он умел вести дела. Два года подряд он держал первое место по продаже машин и был премирован поездкой на заводы «Рено».
«Я должен вспомнить! — твердил про себя Юртсе, как трудное домашнее задание. — На старой дороге вдоль берега… С Сари… вчера, позавчера… Но сидела ли она позади, когда…»
Старое шоссе, тянувшееся вдоль берега, втыкалось сбоку в новую скоростную магистраль сразу же за мостом. Между ними была глубокая и широкая канава. Еще и года не прошло, как движение по старой дороге было закрыто, но упорные одуванчики уже успели прорасти сквозь трещины в асфальте. Дно канавы заросло ивняком. Ее прорезала наискосок лишь узкая мотоциклетная колея. Юртсе был не единственным, кто сломя голову гонял здесь на мотоцикле.
С новой магистрали было удобно нырять в канаву, поддавая газу и с разгону взлетая по противоположному склону так, что переднее колесо оказывалось в воздухе над краем канавы. Сзади, едва не вдавливаясь в его спину, прижималась Сари, и было слышно, как у нее перехватывает дыхание от страху.
Далее простиралась длинная прямая старая дорога. Здесь уже нечего было бояться встречных машин. Включай самую большую скорость и газуй. Вцепившись пальцами в его бока, Сари визжит. Но ветер относит ее голос назад. Ветер, казавшийся по-весеннему теплым, пока они не сели на мотоцикл. А сейчас он зло бьет в лицо и забирается под куртку.
В конце прямой резкое торможение, затем спуск в лесистую низину, разворот обратно на дорогу и снова — полный газ. Тот же путь, те же маневры. Как быстро все это сделалось обычным.
На последнем отрезке пути необходимо было сбросить скорость. Искореженная морозами, разъезженная, ухабистая проселочная дорога не годилась для безумной гонки. Сари притихла, но, когда домчались до знакомой бухточки и остановились, она первой спрыгнула с мотоцикла и капризно взбила слежавшиеся под шлемом волосы. Нос у нее покраснел и губы посинели.
— Замерзла?
— Обязательно нужно так гнать? — выпалила она. — Что тебе мешает жить?
— Переходный возраст.
— Что?
— Куратор сказала. Но и успокоила, что пройдет. Остроумная бабенка.
Согнув палец крючком, Сари раскачивала висевший на нем шлем и, склонив голову к плечу, смотрела на Юртсе. Непонятно было, о чем она думает. В такие мгновения что-то в душе Юртсе сдвигалось. Сари умела обезоруживать. Хотя бы слово сказала, пусть какое угодно плохое. Но она молчала, уставилась на него и молчала, потом повернулась и пошла к берегу.
В последнее время между ними как бы возникла стена. Говори что хочешь, слова отскакивали обратно. Раньше было иначе, год-два назад. Сари любила кататься на мотоцикле, наслаждалась скоростью, движением. И вдруг эти же самые красивые места ей разонравились. И хотя они каждый раз по-прежнему приезжали сюда, все ей сделалось безразличным. С ней невозможно стало говорить. Или он просто не умел? Может быть, это оттого, что она уже работала?
Юртсе повесил свой шлем на ручку руля, снял перчатки и пошел к берегу, сел рядом с Сари. В нескольких метрах от них любопытная рыба выпрыгнула из воды.
— Побежим, согреемся, — предложила Сари и поднялась.
— Я не в силах. У меня весенняя усталость.
— Кто тебе это сказал?
— И анемия. Надо съедать железный гвоздь каждое утро. Фельдшерица посоветовала.
Сари долго стояла молча. Она втянула голову в плечи и сунула руки в карманы куртки. Ей было зябко. Юртсе поднялся и начал тереть Сари предплечья, чтобы разогнать кровь, но она резко отступила и процедила сквозь зубы:
— Чертов оболтус! Я всю весну слышу эти твои жалобы. Какой ты на самом-то деле?
— Сходи спроси у «рекса», или у папаши моего, или…
— Так я и думала. Ты единственный и неповторимый, пыльным мешком стукнутый.
— Кто так сказал?
— Ты, хотя и не вслух. Но это же видно. Это так и прет у тебя из глаз и из ушей…
— Гемоглобин у меня из ушей прет. Ей-богу! Они думают, я приду в восторг от школы, если меня накачать железом и витаминами.
— Они?
— Видела б ты, сколько силоса для меня таскает мать, согнувшись под тяжестью корзины. Фрукты-овощи!
Если Сари смеется, это может быть по двум причинам: или ей действительно весело, или она не находит нужных, точных слов. Сейчас ей не было весело. Юртсе замолчал. В душе саднило. Они долго молчали. Будто два незнакомых человека, случайно оказавшихся на одном и том же берегу, и оба не знали, с чего начать разговор. Наконец Юртсе все же решился:
— Чего же ты поехала со мной, если теперь всегда получается вот так?
Сари смягчилась. Она опустила глаза и ковыряла торф носком тенниски.
— Ты же знаешь, — сказала она чуть слышно. Комок подкатил к горлу. Юртсе постарался быть честным сам с собой и задавал себе снова и снова один и тот же вопрос: что со мной происходит? Да и только ли со мной? А другие в классе, разве они не такие же уставшие, разве и им не опротивело все?.. Кто еще? Юртсе попытался вспомнить. Он старательно перебрал в памяти всю группу, девчонок и парней. Итог получился неутешительный. Большинство лишь делало вид, что им не безразличны общие интересы. И все-таки многие из последних сил старались усердно учиться. Какие они усталые! Охота за отметками — явная и постоянная. Ее старались прикрыть, изображая разочарованность.
После рождества Юртсе сказал себе: с меня хватит. Будто завод кончился, кончился враз. Просто школа и суета в ней опротивели, все стало казаться сплошным надувательством. Даже те учителя, в которых еще тлела искра человечности, оказались настоящими занудами. Как все это произошло? Почему?
Юртсе снова сел на валун. Слова возникали как бы сами собой. Он не мог бы объяснить, почему начал именно так. Сари подошла к нему. Она слушала.
— У меня в комнате на стене висит карта мира. Там много голубого. Все моря голубые. А посмотри на это. Разве оно голубое?
— Это же не море.
— Там и озера, и реки такого же цвета. Они условно голубые. С общего согласия. И однажды я почувствовал, что мне тоже с общего согласия скармливают голубые истории. Я заметил это на переводе с английского. Крикет и гребные соревнования на Темзе. Конечно, в крикет они играют и соревнуются на этой реке в гребле, но я не знаю, какие они люди и что они думают хотя бы об атомной войне, или об ограничении рождаемости, или о питании молодыми побегами. Какие у них дети? Читают ли они тоже голубые истории? Едят ли каждое утро апельсины, и натуральный йогурт, и витаминные таблетки? Я ведь не знаю!