Малыш с Большой Протоки
— Я стану строителем, я стану строителем, кончу службу в армии и стану строителем! — пел Ермолай.
— Только бы не было войны, — сказал Ивлев.
— «Не бывать войны пожару, не пылать земному шару!..»
Наверно, это далёкий гром напомнил о войне. Вот опять раскатисто громыхнуло. И ещё, и ещё…
Въехав на большой песчаный увал — все остальные деревья уступили тут место стройным корабельным соснам, — друзья глянули вверх и пожалели, что не торопились. С востока в полнеба разметнулась сизо-серая хмара, вдоль и поперёк простёгиваемая молниями.
Тайга притихла, насторожилась в ожидании недоброго. И птицы куда-то все подевались, умолкли и вездесущие, весёлые хлопотуньи белки. Туча наваливалась с невиданной быстротой. Не прошло десяти минут — и на западе не стало синевы и закатного багрянца. А вот и ветер явился. Перешепнулся раз-другой с хйоей и листьями, замер на мгновение и, набирая силу, пошёл и пошёл гулять, раскачивать тайгу от корней до макушек. Запело, завыло, затрещало, застонало всё кругом. Слепящие молнии зигзагами прочертили тучу.
Лошади приостановились, вздёрнув морды, вроде бы хотели спросить: «Дальше поедем или здесь переждём грозу?..»
А дождя нет, хоть бы капелька капнула!.. «Ещё, чего доброго, подпалит гроза тайгу…»
Не успели друзья принять решение: спешить ли им на заставу, или и впрямь переждать бурю, положив коней наземь, — как так громыхнуло, будто раскололся небосвод. Всего на долю секунды невольно зажмурился Ермолай, а когда открыл глаза, увидел: совсем рядом, вся снизу доверху схватилась пламенем высокая красавица сосна. Три новые молнии вонзились в тайгу опять чуть ли ни рядом, и тотчас одновременно вспыхнули ещё три сосны.
А дождя нет как нет, хоть бы капелька капнула!..
Никогда не видел Ермолай, чтобы вот так, в одночасье, забушевал лесной пожар — горело уже со всех сторон. Гудя, как в гигантской, чудовищной топке, подгоняемое ветром жаркое, жадное пламя перемётывалось, перебрасывалось с дерева на дерево, превращалось в колышущуюся огненную завесу.
Коней не нужно было понукать и пришпоривать— прижав уши, распластавшись, они помчались карьером, словно на крыльях, перемахивая через поваленные стволы, вихрем продираясь сквозь полыхающие заросли. Чуяли кони, что в лощине, между увалами, — речка, чуяли кони, что только в воде— спасение.
В соседстве спешили к реке звери. Рыжие лисы подгоняли хриплым тявканьем несмышлёнышей лисят; задрав хвосты, прыгали белки — десятки, если не сотни белок. Пронеслось семейство клыкастых, свирепых кабанов, с вздыбленной на загривках щетиной.
Пожар распространялся со всё большей стремительностью, катился неотвратимой огненной лавиной. Удушливый смолистый дым густыми, взвихрёнными клубами взмётывался к побагровевшим от зарева тучам, растекался чёрно-бурыми потоками между деревьями, над мхами и травами.
Рассыпая мириады искр, высоко над тайгой летели головни, увлекаемые ураганным ветром. Не успевшие вовремя улететь птицы опаливали в раскалённом, клокочущем воздухе крылья и падали в огненную крутоверть.
А дождя всё не было и не было…
— Скорее, скорее, скорее! — шептал Ермолай, прижавшись к шее четвероногого друга, всецело доверившись его инстинкту. Оглянулся на миг: «А где же Николай? Неужели в дыму и огне его Алмаз свернул на другую тропу?»
Ермолай не заметил, как Ездовый с разлёту спрыгнул в речку; понял это, лишь очутившись в воде. Придерживаясь за луку, спрыгнул с седла, окунулся с головой.
В речке кишмя кишели звери: олени и медведи, лисы и зайцы, росомахи и бурундуки. На загривке медведя пристроились летяги, на рогах лося — белки. Всех помирила и уравняла общая страшная беда. Звери плыли, отфыркиваясь, подминали в тесноте друг друга, тонули, увлекаемые быстрым течением.
— Спа-а-си-и-те! — послышался вдруг отчаянный человеческий вопль.
Кто это зовёт? Не Ивлев ли?
— Спа-а-си-и-те! — снова донеслось сквозь рёв пожарища со стороны горящего берега.
И Ермолай повернул коня обратно.
В речку с шипением плюхались горящие головешки; обрушилась с всплеском полыхающая сосна. Пожар подступил к самому урезу. В дыму, в чаду, в огневом разгуле Ермолай не сразу рассмотрел две головы, торчащие из воды, позолоченной пламенем. Парень и мальчонка! Как они тут очутились?..
Вытаращив от ужаса глаза, держа на закорках потерявшего сознание мальчика лет десяти-одинна-дцати, парень едва ли слышал, что им прокричал невысокий пограничник в тлеющей гимнастёрке, с опалёнными бровями..
Ермолай подхватил обоих, подсадил на спину вздрагивающего, храпящего Ездового.
Речка была не так уж широка — сажен десять, и пожар легко переметнулся на противоположный левый берег. Попадать из огня да в полымя — равносильно смерти, и Ермолай направил коня вниз по течению, благо речка и не глубока! Он то и дело окатывал и спасённых и Ездового пригоршнями воды. Только бы не задохнуться в дыму, только бы не угодить под падающие, горящие деревья… «Где же Николай?»
И тут наконец-то туча смилостивилась над тайгой и обрушилась на неё тугим, стойким ливнем. К едкому дыму прибавились клубы пара, но пар этот не был страшен — пар помогал дождю тушить пламя…
Когда ливень одолел пожар, Ермолай, Ездовый и спасённые парень и мальчуган лежали на крохотном островке, посреди вздувшейся речки.
— Господь с тобой, не реви! — успокаивал парень всхлипывающего мальчонку.
— Откуда вы, паря? — спросил Ермолай, едва шевеля распухшими от ожогов губами. И снова подумал: «Где же Ивлев?»
— Из Максимовки. По грибы ходили… Братаны мы…
Из Максимовки? Слыхал Ермолай про такую деревню. Вёрст тридцать с гаком отсюда до Максимовки. Хотел было спросить, каким же путём их, бедолаг, занесло по грибы в такую даль, да ещё в запретную пограничную зону, но раздумал. На заставе всё выяснится: так или иначе, а он обязан будет задержать парня с мальчишкой, нарушивших пограничный режим.
— Утром потолкуем, отдыхайте…
«Может и Николай обнаружиться». Ермолай ски-нул из-за спины автомат, прижался к коню, погладил его влажную морду, прошептал:
— Спасибо тебе, Ездовый, погибли бы мы без тебя. Ездовый тихонько заржал, ткнулся в щёку тёплым, бархатистым храпом…
Проснулся Ермолай от рассветной свежести. Ездовый лежал недвижимо — боялся потревожить пригревшегося под его боком хозяина. В нос шибануло резким запахом сырой гари. Ливневая вода в речке спала, островок заметно увеличился в размерах.
Как себя чувствуют спасённые?
— Паря, живы вы там?
Никто не ответил. Ермолай приподнялся, огляделся вокруг и не поверил своим глазам: парня с мальчонкой и след простыл.
Куда же они подевались? Ермолай вскочил; тотчас, как по команде, поднялся и Ездовый.
Не сразу бы узнали Малыша и его коня пограничники заставы, доведись им сейчас увидеть их. Лицо у Ермолая распухло, покрылось волдырями; брови и ресницы спалены; растрескавшиеся губы кровоточат. В ссадинах, ожогах почерневшие кисти рук. Продымлённые гимнастёрка и брюки во многих местах прожжены; левого погона нет, правый наполовину обуглился. Яловые сапоги — уезжая из отряда, он начистил их до зеркального блеска — порыжели, пожухли. И Ездовый из гнедого превратился в чёрно-рыжего; грива и хвост полуобгорели; спина, бока, шея и грудь в багровых ожогах. Да и всё вокруг неузнаваемо изменилось — вместо зелёной, вчера ещё полной жизни тайги по обоим берегам реки, насколько хватал глаз, торчали чёрные, обугленные стволы. Чёрной стала и сама земля. И речная вода превратилась из прозрачной в тёмно-бурую.
Ермолай снова и снова осматривал помертвевшие берега, кричал:
— Эге-гей! Где вы?..
Сгоревшая тайга отвечала хмурым молчанием. Даже эхо исчезло, будто вчерашний пожар сжёг и эхо. Как же так всё получилось? Где же Николай? Когда и куда ушли парень с мальчишкой? Почему они не разбудили его? Неужели они удрали, скрылись?
