Малыш с Большой Протоки

— Эге-гей! Где вы там? Выходите!
Цел ли автомат? Нет автомата! Тщетно обшарил Ермолай весь небольшой островок — автомат исчез. Отчётливо помнил, как снимал его вчера, положил вот сюда под руку, вот на это самое место. Стащил, украл подлый парень! Зачем он ему понадобился?
Первым помыслом было броситься вдогонку за беглецами. Но где их искать: на левом или на правом берегу, вверх или вниз по течению? Опять взялся дождь, и яснее ясного — никаких следов среди головешек и гари не найдёшь.
А автомат, принадлежавший раньше герою-пограничнику Карпову, пропал! Нет, не пропал, а попал в руки врага. Теперь и сомневаться нечего: спасённый вчера вечером парень — враг. «Подлый хитрец — мальчишку с собой таскал для отвода глаз! А я развесил уши, разжалобился, поверил, что они грибы искали».
Ермолая трясло, голова и тело в жару, зубы отбивали частую дробь. Гроза, лесной пожар во всём виноваты. Глупости, чепуха! При чём тут пожар? Разве на войне солдаты не оказывались во сто крат в более опасном положении? И разве может, разве имеет право пограничник, в какие бы сложные и трудные обстоятельства он ни попал, забывать о том, что он всегда обязан быть бдительным? Ни за что бы не уснули Коля Ивлев, старшина Петеков и Александр Николаевич Яковлев, окажись они на месте Ермолая. Не уснул бы и Карпов. Ни один бы солдат заставы не уснул, даже повар Сысоев. Ни один…
Вот где, на боевом посту, а не на шахматном турнире, он, Ермолай, подвёл свою заставу. Мало того, что сам навсегда опозорился, — на весь отряд, на весь пограничный округ бросил пятно. И на отца с матерью, и на всю Ивановку. Ничем теперь не искупить вину!
С трудом Ермолай взобрался в седло, склонился к уху Ездового:
— Поехали, дружок… Что ж ты-то меня не разбудил?..
Сторожко нащупывая копытами дно, Ездовый начал спускаться с островка в речку. Покачиваясь в седле, Ермолай как сквозь сон вспомнил, что не спросил даже имени парня. И в лицо его не угадает, если бы и довелось снова чудом встретиться. Запомнились только вытаращенные от страха глаза в отблеске пожара. Больше ничего… Как так — ничего? Ермолай встряхнулся, передёрнув от озноба плечами. Парень сказал, что они с братом забрели сюда из Максимовки. Значит, в Максимовке и надо искать их след. И как это сразу не пришло в голову! Тут же вспомнилось, что в Максимовке, как и в некоторых других таёжных деревнях и посёлках, имеются сектанты-староверы. По наущению богатеев проповедников они долгое время не желали признавать колхозы и убегали от коллективизации на север и даже за границу.
Если бы всё это рассказывали не отец и не учитель Фёдор Ильич, то трудно было бы поверить, что и поныне существуют такие тёмные, несознательные люди, заражённые религиозными предрассудками; что они не пускают своих детей в школу, не читают газет и никаких книг, кроме «Священного писания», не слушают радио, не смотрят кино, будто бы всё это — сатанинское дело и великий грех…
Уж не сектантский ли сын удравший парень? (Неспроста он увещевал именем бога плачущего братишку!) Не задумал ли и он тайком пробраться за границу? А может, и насчёт Максимовки парень набрехал, и они с мальчонкой вовсе не братья? Думай не думай, гадай не гадай, а толку мало— всё равно теперь уж ничего не узнаешь…
Ездовый не торопясь переступал по воде — всего-то по грудь ему тут речка. Он сам, без понуканий, обходил свалившиеся с берега обгорелые деревья, искал твёрдое дно. Не ослышался ли Ермолай, будто что-то звякнуло под конской подковой?
— Стой, дружок!
Ездовому — по грудь, а его хозяину — по горло. Даже на цыпочки пришлось встать, чтобы не окунуться с головой. Вода показалась такой холоднющей, что защемило сердце и перехватило дыхание. Перетерпев, Ермолай пошарил ногой по дну. Приклёпанная к носку подошвы подковка скребнула обо что-то металлическое, длинное. «Неужели?» Ермолай нырнул и нащупал рукой автомат. Да, автомат! Схватив его, вынырнул, взобрался в седло, отыскал на казённой части номер. Его автомат!
Значит, парень стащил его, чтобы обезоружить пограничника, а потом почему-то утопил. Побоялся, наверное, чтобы не задержали с оружием. Возможно, этот парень вовсе никакой и не враг, просто перепугался, что и впрямь случайно забрёл в пограничную зону, потому и удрал. А раз так… Стоит ли рассказывать обо всём происшедшем на заставе? Никто ведь никогда ничего не узнает, если не расскажешь об этом сам. Не найдись автомат, тогда хочешь не хочешь давай объяснения. А теперь…
Что это за околесицу он несёт? Подсказывает сам себе, как обмануть капитана Яковлева и всю заставу? Допустим, никто никогда не узнает, что Серов уснул на посту, проворонил нарушителя пограничного режима. Но от себя-то самого, от своей совести не спрятаться, совесть-то ведь свою не обманешь! «Правду соблюдай во всём!» — наказывал отец, а он, Ермолай, посмел подумать такое…
Ездовый выкарабкался на берег и нешибко затрусил среди обгоревших деревьев, будто понимал, что можно уронить не то заснувшего, не то потерявшего сознание хозяина. Взошло солнце, прогнало остатки вчерашних туч. Кончилась полоса лесного пожара — вокруг снова стояла полная жизни тайга. А Ермолай всё ещё полусидел, полулежал в седле, привалившись к шее коня. Мёртвыми плетьми повисли красные, распухшие руки. Позвякивал о сбрую, в такт бегу Ездового, съехавший набок автомат. Барабанили дятлы, добывая из-под коры пишу. Шарахнулась с тропы потревоженная семья оленей. Ничего не видел и не слышал Ермолай Серов — он и в самом деле был без сознания. Он не видел и не слышал, как Ездовый выбрался со звериной тропы на знакомую просеку, как на ней появились скачущие навстречу им старшина Петеков и двое пограничников. Он не расслышал и громкого, радостного, призывного ржания своего любимого коня…
На заставу Ермолая привезли на носилках, сплетённых на скорую руку из еловых ветвей. Он метался в жару, бормоча в беспамятстве что-то несвязное; требовал, чтобы навели справки в деревне Максимовке; признавался в своей страшной вине, называя начальника то товарищем капитаном, то Александром Николаевичем.
А капитана Яковлева на заставе в это время не было: с одной из групп пограничников он искал пропавшего Серова в лесах Большой протоки.
Мария Петровна и сержант Ивлев — он вернулся ещё вчера вечером — осторожно обмыли Ермолаю лицо, смазали вазелином и перевязали обожжённые места. С минуты на минуту должен был прилететь из отряда вызванный по радио вертолёт с врачом. Мария Петровна плохо разбиралась в болезнях, но и ей было ясно, что у Серова не только сильнейшие ожоги, а и явная простуда — дышит тяжело, хрипло, весь в испарине, температура — сорок и шесть десятых.
По распоряжению полковника Суслова этим же вертолётом следовало отправить в погранотряд под конвоем двух задержанных нарушителей. Впрочем, едва ли можно было всерьёз назвать нарушителями молоденького паренька и одиннадцатилетнего мальчугана, попавших в пограничную зону из-за того же вчерашнего лесного пожара. Правда, наряд сержанта Ершова задержал их чуть ли не у самой границы, но нет ничего удивительного в том, что, спасаясь от огня, насмерть перепугавшись, грибники окончательно сбились с пути. И парень и мальчик тоже получили ожоги, однако, к счастью, неопасные.
Группа капитана Яковлева возвратилась на заставу, когда вертолёт уже стоял на учебном плацу, приспособленном под посадочную площадку.
— Ожог второй степени, крупозное воспаление лёгких и сильное нервное потрясение, — доложил капитану врач. — Необходима немедленная госпитализация.
Только в воздухе Ермолай пришёл в себя. Он не сразу сообразил, где находится. Вертолёт ритмично подрагивал, дрожал. Над крышей кабины дружно ревели лопасти огромного пропеллера. Сквозь иллюминаторы лился яркий дневной свет, были видны в голубом небе гигантские веера перистых облаков и внизу — бескрайняя зелёная холмистая равнина, перечёркнутая широкой чёрной полосой. «Тайга, гарь», — догадался Ермолай. Пошевелил руками — на них белые повязки. Попытался глубоко вздохнуть — и не смог: захрипело, засипело что-то в груди.