Марион и косой король

Ни вкусное, ни невкусное, — сказала старуха. — Что осталось от обеда, пойдет к ужину. А если вы вздумаете кормить всяких нищенок, господин Гротэтю будет недоволен.
Да, да, — поспешно согласилась хозяйка. — Он такой добрый, по не любит лишние расходы.
Я пойду, — сказала Марион и встала.
Куда же ты торопишься? Мы совсем не успели ни о чем поговорить. Посиди еще немножко.
— И нечего ей тут рассиживаться, — вмешалась Перрина. — Только пачкает своим грязным платьем мою скамейку. И еще, того гляди, утащит что-нибудь. Сразу видать тюремную птичку.
— Боже мой, что ты говоришь! — воскликнула хозяйка. — Марион, Марион, не слушай ее, вернись!
Но Марион уже ушла и закрыла за собой входную дверь.
 
Глава шестая
БЕЗДОМНАЯ
Идти ей было некуда, и поэтому она шла и шла, то вперед, то возвращаясь, а не то бессмысленно кружилась по какому-нибудь глухому тупичку. Шла, шла, не могла остановиться.
Сперва она долго плакала, но не до того ей было, чтобы утереть глаза и нос. Потом слезы кончились, и она рассеянно подумала, что теперь источник слез навсегда высох и ей уже никогда не заплакать, сколько ни старайся.
Ей немного хотелось есть, но не очень, просто что-то сосало под сердцем. Но она ведь подарила свой кошелек, и пи одной монетки у нее не было.
Как всегда, внезапно погасли огни, и в темноте она споткнулась о широкую ступень какой-то церкви. Тут она почувствовала, что смертельно устала, опустилась на ступени, прислонилась к стене и закрыла глаза.
Ей некуда было идти. Смутно вспомнилось, что кто-то когда-то сказал ей: «Когда тебе некуда будет идти…»
Как это было? «Когда тебе некуда будет идти, повтори, запомни, пойдешь на улицу…» На какую улицу? О глупая, она не повторяла, она забыла. «Дом под вывеской…» — какая вывеска?
«Сосновая шишка»? Нет, это гостиница. «Белая лошадь»? «Кошка, которая смеется»? Нет, это мастерская мастера Ришара, который сшил ей пелерину с капюшоном. К тому же эта мастерская давно закрыта. «Три лица», «Три селедки», «Три герба»? «Не помню, не помню, не повторяла и забыла».
Но неважно, какая вывеска, если вспомнить улицу. «Но и улиц так бесконечно много. Не помню. Идти некуда».
Было так темно и тихо, и она так устала, что голова сама упала на колени, и Марион заснула.
И, как иногда бывает во сне, она вдруг услышала громкий голос. Как будто даже не извне, не сверху, а где-то внутри ее головы кто-то ясно произнес слова. Как будто даже не уши слышали, а память извлекла их из далекой глубины и напомнила: «Когда тебе некуда будет идти, на улице Арфы, прислоненная к Старой стене Филиппа Августа, лавка под вывеской „Кот в кафтане“. Женщину зовут Тессина».
Словно ее встряхнули, Марион проснулась, вскочила, оглянулась кругом. Она спала на ступенях незнакомой церкви, и местность была незнакомая, и на этой площади она никогда раньше не бывала.
Уже светало, и небо над площадью было розовато-серое, и окна в домах блестели красным светом, отражая восходящее солнце, и большая лужа сверкала и переливалась всеми цветами, искажая в темной глубине небо, и дома, и прямоугольные церковные башни. Утренний ветер был прохладный и освежал лицо. И в страхе, что ветер развеет сон и она опять все позабудет, Марион повторяла: «Улица Арфы… Тессина… Тессина… „Кот в кафтане“…»
Вокруг площади теснились маленькие, еще темные лавки. Появившись откуда-то, полусонные приказчики поднимали тяжелые ставни, закрывавшие на ночь прилавки, и переговаривались между собой резкими в окружающей тишине голосами. Марион подошла поближе и, вдруг вспомнив, какой у нее неопрятный вид, не решилась спросить дорогу.
«Сразу увидят, что я тюремная птичка, подумают, что я хочу что-нибудь украсть, и позовут сержанта».
Она снова присела на ступени и стала ждать, не пройдет ли мимо человек, с лицом таким добрым, чтобы не было страшно подойти к нему.
Уже показались редкие прохожие. Писец прошел зевая и скрылся в одной из лавок. Несколько старух в темной одежде поднялись по ступеням церкви, брезгливо подобрав юбки, чтобы не коснуться Марион. Показалась стайка студентов, как видно гулявших всю ночь и еще не совсем протрезвевших. Они громко и хрипло спорили о чем-то, и Марион в страхе тесней прижалась к стене. Но они прошли, не заметив ее.
Людей становилось все больше, и все они спешили по своим делам. Но и у Марион теперь было куда идти, и ей вдруг стало страшно, что, если она еще помедлит, случится что-нибудь дурное. Лавка сгорит, женщина Тессина умрет, или вдруг окажется, что вообще ничего этого нет и ей только приснилось. Взволнованная, испуганная, торопясь, схватила она за рукав пробегавшего мимо мальчишку и крикнула:
— Где тут улица Арфы?
Мальчишка, стараясь вырваться, закричал:
— Ты ослепла, что ли? Вот она, за этим углом, — и, отбежав на несколько шагов, показал ей длинный нос и, приплясывая на одной ноге, запел:
Тюремная птичка,
Умой свое личико!
Но ей уже было все равно, и, завернув за угол, она увидела в конце длинной улицы, прислоненный к Старой стене, дом, который она искала.
Высокий и узкий, он поднимался кверху уступами, так что внизу была дверь и рядом с ней широкий открытый прилавок; на втором этаже три окна, на самом верху всего одно. А над дверью на доске был написан красками великолепный кот. Рыжий, с узкими зелеными глазами, в высокой пуховой шляпе, расшитой галунами, в коротком кафтанчике, зашнурованном на груди золотой тесьмой. И хвост у него был украшен тесьмой, завязанной пышным бантом.
Не теряя времени, Марион распахнула дверь и, задыхаясь, спросила:
— Тессина здесь?
В глубине лавки сидела за маленьким ткацким станком женщина невысокая, толстенькая, в синем платье с белым нагрудником, закрывавшим ей шею и подбородок. Она оглянулась, и Марион увидела, что она уже не молода, хотя щечки у нее были румяные, глаза блестящие и маленький круглый рот по-детски полуоткрыт.
— Я Тессина, — сказала она. — Что тебе нужно?
Марион, вдруг застеснявшись, что врывается в чужой дом, к незнакомому человеку, пробормотала:
— Старуха Ламур прислала меня.
Тессина побледнела, губы у нее задрожали, и, мгновение помолчав, как будто поборов в себе какое-то сильное чувство, она проговорила:
— Заходи.
 
Глава седьмая
ДОМ ПОД ВЫВЕСКОЙ «КОТ В КАФТАНЕ»
Тессина ни о чем не спрашивала. Молча поставила она перед Марион деревянную тарелку с хлебом и сыром и, пока Марион ела, принесла свое платье, такое широкое и коротенькое, взглядом смерила Марион и быстрыми, легкими взмахами иглы забрала швы и выпустила подол.
В это время на кухне согрелась и забулькала, запузырилась вода в котле, пар поднимался к потолку. Тессина перелила воду в кадку, попробовала рукой, не слишком ли горячо, и сказала:
— Помойся и переоденься.
И вышла из кухни.
Марион сидела по горло в горячей воде и мылась, мылась, скребла и терла. Она распустила волосы, и они легли па поверхность воды жесткой серой зарослью. И Марион мыла и терла, нетерпеливо дергая спутанные пряди, пока они стали мягкие и блестящие, как бледное золото, и певуче заскрипели под пальцами.
Из кадки Мариоп вышла омытая, чистая, очищенная, будто заново родилась на свет.
Тессина принесла платье, сама надела его на Марион и сказала:
— Теперь рассказывай. Только правду.
Она слушала внимательно, пе смотрела на Марион, не хотела ее смущать, и Марион рассказала ей все-все: и про мачеху, как привела ее в город и скорее ушла к своим детям, и про Женевьеву, какая она была строгая, но хорошая, и про Марго, и ночной разговор, и кражу чепца, все-все… Когда она кончила говорить, то почувствовала, что смыла последнее пятнышко и теперь она чистая и внутри и снаружи. И она улыбнулась Тессине.