И вдруг раздался звонок

— Все просили чаю, чаю с лимоном, так сказала твоя мама.
Габи удовлетворенно улыбнулась тетушке Марго.
— Так я им и передам. — И побежала в комнату.
Бледное личико Шарики раскраснелось от умывания и от удовольствия, что папа, взяв ее на руки, раскачивает, словно на качелях.
— Оп! — восклицал папа.
Шарика смеялась и пыталась дотянуться до одной из железных роз люстры.
— Оп! — воскликнул снова папа. Он нарочно подносил Шарику близко к люстре, но так, чтобы она не могла дотронуться до железной розы.
Габи, сжав тонкие губы, стояла в дверях и смотрела на железную розу. Она думала, что притащит как-нибудь из кухни табуретку, поставит на нее скамеечку и дотянется до железной розы. А может, и отломает ее от люстры, как срезала кожаные бантики с красных босоножек, за что, правда, она получила от мамы такую оплеуху, что у нее даже через час в ушах гудело.
Папа еще раз качнул Шарику, затем посадил ее на диван и потянулся было к Габи, чтобы и ее покачать, но тут в комнату вошла мама в легкой летней блузке и спросила у Габи:
— Завтрак готов?
Голос у мамы был раздраженным, как всегда, когда она куда-то спешила.
— Готов, — кивнула Габи и выскользнула в кухню.
К ее счастью, о какао все забыли. Даже Шарика вспомнила о нем, лишь когда дядя профессор положил ее на свой диванчик и принялся вертеть. Затем он повернул озабоченное лицо к родителям, которые стояли рядышком, опустив головы, словно напроказили и теперь ждут, каким будет наказание.
— Не понимаю, — сказал он им, — девочка уже должна была начать ходить. Учительница гимнастики занимается с ней регулярно?
— Каждый день, — ответила мама.
— Да, тут что-то не так.
Он вынул из кармана ментоловую конфетку и протянул Шарике. Она чинно взяла ее и проглотила целиком, не разгрызая, чтобы не ощущать вкуса. Мама быстро и ловко одела ее, а папа сел с профессором к письменному столу, и они начали тихонько переговариваться. Шарика мало что поняла, но была уверена, что беседуют они о том же, о чем говорили с Трескучкой. Затем дядя доктор встал из-за стола и пересел на диван рядом с Шарикой. Придвинул смешную, лысую, круглую голову совсем близко и начал расспрашивать Шарику:
— Как ты себя чувствуешь, девочка?
Шарика внимательно поглядела на блестящую круглую голову доктора и задумалась. Она знала, что на этот вопрос полагается ответить: "Благодарю вас, хорошо". Но так как родители всегда говорили о профессоре с большим уважением, она решила не торопиться с ответом. Как она себя чувствует? Ни хорошо, ни плохо… Никак себя не чувствует. А что нужно ответить, если ты никак себя не чувствуешь?
— Не знаю, — сказала Шарика.
— У тебя что-нибудь болит? — И дядя доктор снова сунул руку в карман.
Шарика с тревогой следила за ним: вдруг придется глотать еще одну ментоловую конфетку?
— Ты не любишь разговаривать? — спросил профессор. — Ты часто грустишь? У тебя плохое настроение?
И он так посмотрел на Шарику, что настроение у нее действительно упало.
Бедный дядя профессор! У него такие печальные карие глаза навыкате. Шарика повернула голову к родителям и еще больше огорчилась. Папа с мамой неподвижно стояли рядышком чуть поодаль, зябко поеживаясь и втянув голову в шею, словно под проливным дождём.
Профессор отошел от Шарики к родителям.
— В самом деле стоит показать девочку психологу, — сказал он им.
"Ага, — подумала Шари, — наверное, это врач, который лечит плохое настроение". Она взглянула на профессора и представила, что было бы, если бы он нацепил цветной бумажный колпак на свою блестящую, отсвечивающую лысину и высунул ее родителям язык.
И как только она это представила, она громко и весело расхохоталась.
Трое взрослых с изумлением обернулись к ней.
— Чему ты смеешься, моя ласточка? — спросила мама.
— Просто так, — ответила Шарика, заливаясь таким счастливым детским смехом, что дядя профессор сложил руки на груди и заявил:
— Мне кажется, у этой девочки ничего серьезного нет.
Затем все трое уселись за стол и как будто совершенно забыли о Шарике.
Ну и хорошо, что ее оставили в покое. Девочку очень занимала мысль о предстоящей свадьбе Густи Бубы.
Никто не знал, что однажды утром Густи Буба снова приходил к ней. Вернее, тетушка Марго знала. Зато Шарика понятия не имела о том, что произошло на площади Кирай накануне второго визита Густи.
Это был совершенно исключительный случай. Тетушка Марго встретилась с Густи Бубой. Конечно, исключительным было не то, что тетушка Марго встретилась с Густи, потому что тетушка Марго столько раз в жизни встречалась с Густи, что частенько даже вовсе не смотрела в его сторону, если у нее не было настроения лицезреть его. Итак, необычным было не это, а то, что тетушка Марго сидела на скамейке на площади Кирай. Площадь Кирай от дома тетушки Марго отделяла узкая мостовая, однако, когда тетушке хотелось подышать воздухом, она считала не очень удобным просто сесть на скамейку. Нет, она выносила табурет, ставила его у подъезда и усаживалась рядом с Шафар. Но на сей раз она не захотела выносить табурет, не пожелала и беседовать с дворничихой. Тетушка жаждала светской жизни и поэтому уселась на скамью на площади Кирай.
Она просидела там полчаса, но никаких особых происшествий за это время не произошло. Разве что Лаци Фекете с кем-то подрался и ему набили физиономию. Но Лаци Фекете каждый день получал взбучки на площади Кирай. Это было не ново. Когда драка прекратилась, появился Густи Буба. Он приближался с другой стороны. Величественно вышагивая с сигарой во рту, он направился прямо к тетушке Марго. Тетушка Марго перевела взгляд на соседнюю скамью, на которой играли в карты, чтобы — не дай бог! — этот негодник Густи не подумал, что ей очень любопытно, зачем он пожаловал сюда со своей раскрасневшейся физиономией.
Густи первый заговорил с ней:
— Та девочка выздоровела?
Тетушка Марго оторвала строгий взгляд от соседней скамьи.
— Нет, Густи, у тебя не все дома, — сказала она ему. — Та девочка серьезно больна, и выздороветь ей не так просто.
Густи кивнул с умным видом, словно и впрямь понимал в медицине и был абсолютно согласен с тетушкой Марго.
— Но через месяц она поправится, — уверенно произнес он.
Тетушка лишь вздохнула и махнула рукой, а потом спросила:
— Что ты надумал, Густи?
— Я женюсь.
— Уж не на Шарике ли ты надумал жениться? — рассмеялась тетушка.
— Нет, — ответил Густи и затянулся сигарой. — Я женюсь на Панни Лакатош. В будущем месяце свадьба.
— Ты женишься на Панни Лакатош? — Тетушка Марго кипела негодованием. — Да ведь ты только из яйца вылупился!
— В прошлом месяце мне исполнилось восемнадцать, — не без гордости заметил Густи. — А в понедельник я купил телевизор!
Тетушка Марго пожала плечами. Чего спорить с этим Густи? С ним и в семилетнем возрасте нельзя было справиться. Повиснет, бывало, на перилах третьего этажа, бедняжка тетушка Шафар кричит-надрывается, а ему хоть бы хны, как висел, так и висит, да еще ухмыляется.
— И я хотел, — продолжал Густи, — пригласить эту девочку на свадьбу.
— Да ты спятил! — Тетушка Марго так растерялась, что не знала, какие доводы привести. Что Шарика не может ходить? Что маленькую девочку нельзя таскать на подобные сборища? Что родители Шарики голову оторвут тетушке Марго, стоит ей лишь заикнуться об этом?
Тетушка Марго все вздыхала и охала, а когда собралась выложить Густи по порядку все доводы, по которым его идею невозможно осуществить, Густи уже отошел от нее и, стоя возле картежников, кричал:
— Да не десяткой треф, олух ты этакий, не десяткой!
Тетушка Марго послала ему вслед презрительный взгляд.
На другой день утром, едва за учительницей гимнастики захлопнулась дверь, заявился Густи. Тетушка Марго чуть не упала от потрясения. Она была свято убеждена, что принесли счет за газ, и, когда позвонили, сразу же протянула в дверь причитающиеся триста форинтов. Густи, ухмыляясь во весь рот, поблагодарил ее, а тетушка Марго поспешно отдернула руку и сунула деньги в карман передника.