Молчание мертвых
— А что, если я заеду за вами в четыре, а потом мы поедим мороженого? — Он уже рассчитал, что мог бы на обратном пути заглянуть в пиццерию и поздороваться с парнями.
— А в шесть заехать можешь? — Кеннеди вытер наконец кофе с брюк.
— В шесть? Но я же всегда забираю вас в шесть.
— Знаю, но бабушка сказала, что в четыре отведет нас поплавать.
— Значит, кое-что интересное вы все-таки спланировали.
— Но только после четырех!
— Перестань, Тедди! — Пауза затянулась.
— А за город на выходные поедем?
— Может быть.
— Пообещай, что поедем. Пожалуйста!
— Пообещаю, если ты не будешь сегодня спорить с бабушкой.
Ответом на эту просьбу был драматический вздох.
— Ладно.
— Что делает Хит?
— Смотрит телевизор. Больше здесь делать нечего. Бабушка боится, что мы испачкаем ее ковер.
— Мне казалось, вам понравилось стричь газон и…
— Ой, бабушка идет, — быстро сказал Тедди и повесил трубку.
Кеннеди знал, что Камилла восприняла бы желание Тедди сбежать из ее дома как личное оскорбление. Она старалась во всем угодить обоим внукам, но справляться с ними становилось все труднее, и она уже не выдерживала пять дней в неделю. Но и без них Камилла не могла — присутствие мальчиков позволяло отвлечься от тяжелых мыслей, не думать о поставленном мужу диагнозе. Она не раз пыталась убедить сына, что мальчики счастливы с ней.
Ой, бабушка идет…
Похоже, Тедди постигал искусство избегать конфликтов.
Кеннеди усмехнулся и положил телефон на дополнительную чашкодержательницу. Да, с Тедди приходилось нелегко, но, будь Камилла помоложе, поняла бы, что все дело в его мальчишеской неуемности, непоседливости.
— Переживет еще денек, — сказал себе Кеннеди.
Камилла и Тедди, может быть, не сходились характерами, но она любила мальчиков так же сильно, как любила его. И никто, даже Тедди, не ставил этот факт под сомнение.
Он посмотрел на часы на приборной панели. Пора ехать. Дел сегодня много. А из-за промелькнувшей в окне женщины придется возвращаться домой и переодеваться.
— Могла бы позвонить и хотя бы сказать, что ты уже в городе.
Не поднимаясь с колен, Грейс обернулась и увидела свою мать. Примерно раз в год Айрин навещала ее в Джексоне, но в Стилуотере они встретились впервые с того времени, как Грейс закончила школу.
Она прочистила горло и неуклюже поднялась. Запланированные первоначально два часа растянулись на все утро. В какой-то момент работа в саду оттеснила все прочее, став миссией дня. Одежда липла к телу, мышцы ныли с непривычки, но Грейс находила странное удовлетворение в спасении растений от наступающих сорняков, захвативших инициативу за последние недели небрежения.
Перчатки перепачкались, и Грейс вытерла пот запястьем.
— Извини, — сказала она, пытаясь улыбнуться. — Собиралась, но… заработалась.
Айрин кивнула в сторону сада:
— А сорняки, конечно, подождать не могли?
Она явно чувствовала себя оскорбленной ее невниманием. Грейс перевела дух и, пройдя через лужайку, обняла мать. Она восхищалась матерью и скучала по ней, но всегда подсознательно оттягивала момент встречи — уж слишком много самых противоречивых эмоций пробуждала Айрин.
— Они мне мешают. Цепляют глаз. Ивонне бы точно такой беспорядок не понравился. Вот я и подумала, — Грейс отступила и, стащив с головы шляпу с обвислыми полями, посмотрела на небо, — что поработаю сегодня подольше, пока дождь не пошел.
Скорее всего, такое объяснение не убедило Айрин, но Грейс сомневалась, что мать станет требовать другого. За прошедшие годы они выработали некую модель поведения, к которой прибегали в напряженных ситуациях. Суть ее была проста: чем спорить из-за чего-то, лучше сделать вид, что предмета спора не существует.
— Хорошо выглядишь, — ничуть не погрешив против правды, сказала Грейс.
— Чересчур располнела, — возразила Айрин, хотя лишнего веса в ней набралось бы не больше десяти-пятнадцати фунтов. Да и сам тот факт, что она приоделась даже по такому незначительному поводу, как встреча с дочерью, уже служил убедительным доказательством ее тщеславия.
— Нет, нет, как раз то, что надо.
Комплимент пришелся кстати, мать оживилась, и Грейс улыбнулась еще шире и непринужденнее. Хотя Айрин исполнилось пятьдесят два, лицо у нее было такой же овальной формы, как и у старшей дочери, и глаза такие же голубые. Волосы Грейс обычно собирала в узел на затылке, а макияжем пользовалась по минимуму. Айрин же обильно накладывала тушь, не стеснялась красить губы темно-красной помадой и укладывала волосы, подражая Лоретте Линн.
— Молли сказала, ты с кем-то встречаешься, — заметила Грейс, которой не терпелось получить подтверждение или опровержение правоты сестры.
Айрин небрежно махнула рукой:
— Не совсем. А вот она снова встречается с тем парнем, которого привозила на Рождество.
— Они с Бо всего лишь друзья, и тебе это прекрасно известно. А вот твоя попытка сменить тему подсказывает мне, что ты что-то скрываешь.
— Да с кем мне встречаться? Я здесь никогда никому не нравилась, — усмехнулась Айрин.
Возможно, сейчас это заявление и не соответствовало действительности, но прошлое оно отражало верно. Когда мать двадцать два года назад вышла за преподобного Баркера и переехала из соседнего городка Буневилля с троими детьми, Грейс было всего лишь девять лет. Возраст вполне достаточный, чтобы понять: то, что говорят о ее матери, лестью не назовешь.
Вы только на нее посмотрите — расхаживает тут, задрав нос кверху. Я такой выскочки еще не видела. Да у нас в Стилуотере нашлось бы с десяток дам куда как более достойных, чтобы стать женой преподобному. Да эта Айрин на все десять, если не пятнадцать лет моложе преподобного. Нацелилась на его деньги, только они ей и нужны.
Жил Баркер скромно, владел только лишь фермой, но и это было больше того, что имели в Буневилле Айрин и трое ее детей. И этого было достаточно, чтобы вызвать у обитателей Стилуотера негодование и возмущение. Они были чужаками, и обращались с ними так, словно их мать присвоила что-то, на что не имела права.
Сыграло свою роль и то, что преподобный не стеснялся при каждом удобном случае отзываться о своей супруге в уничижительном тоне, причем даже с кафедры. И если поначалу Айрин еще вспыхивала от волнения в обществе мужа, то через некоторое время, узнав его получше, прониклась совсем другими чувствами.
Грейс всегда удивлялась тому, что город души не чаял в Баркере, что человек столь дурной и злобный смог убедить большинство в том, что он святой.
Мозолистая рука сжала ее запястье, глухой голос прохрипел в ухо: «Молчи». Она пискнула, и человек, которого она называла папой, надавил сильнее, предупреждая о последствиях, которые ждут ее в случае неповиновения. Мэдлин, его дочь, спала на кровати в той же комнате, но Грейс, боясь его мести, не смела разбудить сводную сестру…
— Что с тобой? — Мать с тревогой посмотрела на нее. Воспоминание свернулось и спряталось. Она обхватила себя за плечи — прошлое как будто дохнуло холодом — и попыталась улыбнуться:
— Ничего.
— Точно?
— Конечно, — уверила ее Грейс, но мир и покой уже улетучились. Она словно шагнула из-под солнца в мрачный, стылый подвал. Образы и ощущения, все то, чего она так старательно избегала, что удерживала, чему противилась, нахлынули с новой силой. — Здесь… здесь слишком жарко. Пойдем посидим на веранде.
— Никак не могу поверить, что ты вернулась. Через тринадцать лет… — пробормотала, следуя за ней, мать.
Ответ сорвался с губ, прежде чем она успела взять себя в руки:
— А я не могу поверить, что ты так и не уехала.
— Я и не могла уехать, — возразила Айрин. — Неужели ты думаешь, что бросила бы Клэя?
— Как это сделала я?
Мать удивленно взглянула на нее:
— Нет. Я… я вовсе не это имела в виду.
Грейс опустилась на подвесную скамеечку. Потерла лоб. Конечно. Никто из тех, кто знал правду, ни разу ни в чем ее не обвинил. Не зная, что сказать или сделать, они просто жалели ее. Жалели, но не винили. Это она винила себя.