Волшебная шубейка

— А ведь хорошо мы это дельце с мальчонкой-то обтяпали. Как я погляжу, парень он покладистый.
— И батрака не придётся нанимать, — поддакнула из темноты крёстная.
— Ясное дело, — подтвердил мой добродей. — Боюсь только, прожорлив он больно. Ты, старая, не приучай его к разносолам-то.
Я как услышал, так и залился слезами. Но тут снова хозяйкин голос из темноты раздался:
— А за шубейку его красивую нам могут тоже хорошие денежки отвалить. Ему-то, несмышлёнышу, она всё одно ни к чему. Это всё покойник Мартон, вечная ему память, — он и звёзды с неба готов был для сынка достать.
Я сразу плакать перестал, разозлился: ну уж дудки, шубейки своей я никому не отдам!
Лежал я не шевелясь, пока мои добрые приёмные родители не засопели дружно носами. Тут сполз я потихоньку с сундука, надел свой полушубочек — и шмыг за дверь. И полдня мне хватило на выучку, как сделаться богатым хозяином.
Светало, когда я по дороге на нашу старую мельницу миновал городской рынок. Там уже хлопотали маленькие ученики подмастерьев, устанавливая торговые шатры под изделия своих хозяев-ремесленников. Одеты они были, правда, все в рваньё, но вид у них был весёлый-превесёлый. Пойду-ка я в ученики к подмастерьям. Там я и шубейку свою побыстрее истреплю.
  
 
ЗИГФРИД — «КОСТЯНОЙ ПАНЦИРЬ»
 
Обрадовалась бедная матушка моему возвращению. Но как услыхала, что собираюсь я какому-нибудь ремеслу обучаться, огорчилась.
— Не по тебе, сынок, такое занятие, — сказала она задумчиво. — Не хватит у тебя силы горланить, как те мастеровые. Грудь слабовата.
Бедная моя маменька! Прожила она всю свою жизнь на мельнице и про мастеровых знала только, что они, когда идут по улице, песни орут во всё горло. И наверняка думала, что это тоже считается у них выучкой: чем громче кричишь, тем скорее получится из тебя мастер. По правде сказать, я и сам не знал, есть ли у мастеровых какое-нибудь серьёзное дело, кроме как камнями в бродячих собак швырять.
В конце концов матушка примирилась с этой мыслью, хотя с большей радостью согласилась бы — пожелай я только! — всю жизнь нянчить меня да лелеять.
Примирилась, но всё же условие поставила, чтобы я у шляпника, господина Кеше, счастья попытал.
— Сдаётся мне, — промолвила она, — что у него не придётся тебе очень-то громко кричать. Человек он молчаливый. Да и обучиться ты у него сможешь двум ремёслам сразу: шляпному и учительскому.
Повязала матушка на голову свой праздничный платок и сама отвела меня к мастеру. Встретил нас господин Кеше весьма сердечно. Он решил, что я грамоте у него учиться буду. Потрепал он меня приветливо по вихрастой голове и говорит:
— Люблю головастых! В большой голове и ума больше. В маленькой голове уму тесно. Ладно, за хорошего подсвинка я из мальчонки такого учёного сделаю, что через год он нам хоть весь стол во какими крупными буквами испишет!
Но матушка тут же поспешила похвалиться господину шляпнику, что исписать я могу не то что стол, а и целые тесовые ворота. И что не грамоте привела она меня к нему обучаться, а шляпному делу.
У мастера Кеше лицо сразу кислым стало. Смерил он меня взглядом с головы до ног и махнул рукой недовольно:
— Не выйдет из него подмастерья! Голова велика. Не люблю головастых. В большом черепке весь ум по стенкам растекается. В маленьком же он в одном месте, а значит, и на месте!
— Ну вот видишь, сынок, — вздохнула мама, когда мы вышли от шляпника, — и здесь нам с тобой не повезло.
Но по её глазам вижу я, что хитрит родная, потому что на самом деле сердце мамино только радуется, что дома, при ней, останется теперь её любимое чадо.
А вот и не останусь! Не дам на гвозде висеть своей шубейке, уж лучше на какой-нибудь работе до дыр её истреплю.
Проходили мы как раз мимо кузницы, а там подручные кузнеца в кожаных фартуках молотами по наковальне били, огненные искры из железа высекали. И двое чумазых мальчишек-учеников, будто чертенята, вертелись в красном зареве. Посмотришь только — и то дух захватывает!
И я до тех пор не отставал от матушки, пока она не согласилась робким голосом позвать кузнеца, спросить, не нужен ли ему ещё один ученик.
От огнедышащего горна отошёл волосатый, рыжебородый великан. Он и был кузнец. Положил мастер мне на плечо руку — я едва на ногах устоял. Но кузнец ласково так улыбнулся и говорит:
— Слабоват мальчонка-то.
— Куда уж слабее, — с готовностью подхватила матушка.
— Руки что прутики, — продолжал кузнец.
— Верно, верно, — согласно кивала мама. — А ноги и того тоньше.
— Духу в нём мало, чтобы горн раздувать.
— Его самого, как пушинку, ветром унесёт.
— Нет, я точно говорю, не получится из него кузнеца, — закончил мастер свой осмотр. — Да и уши у него маловаты. Не за что подёргать — не ухватишь. Дам я вам лучше совет, добрая женщина. Слышал я, сосед мой, Чорбока, ищет себе мальчика в ученики. Заведение его как раз напротив моей кузни. Как я посмотрю, ему ваш пострел в самый раз придётся. У Чорбоки ремесло лёгкое: сила там не нужна, один только ум.
Великан произнёс эти последние слова с известным пренебрежением. И не без оснований. Потому что, говоря с матушкой, он играючи вертел в руке такую тяжеленную кувалду, что и семь самых мудрых мудрецов не смогли бы её от земли оторвать.
Поблагодарили мы кузнеца за добрый совет и отправились к господину Чорбоке.
Чорбока был единственным в городе книготорговцем. Лавка его была чуть побольше птичьей клетки. Два стола заполняли её совершенно. На одном столе лежала груда всевозможных книг — это и был её книжный отдел. На другом столе были аккуратно разложены медовые пряники: куклы, сердечки с зеркальцем посередине, гусары с саблями, пирожки с миндальным орешком — это был кондитерский отдел.
— Тут — приятное, там — полезное, — пояснял господин Чорбока, толстячок в очках, прогуливаясь от одного стола к другому. — Торговать книгами — наука приятная, пряниками — полезная.
Матушку сразило обилие наук. Она едва осмелилась спросить господина Чорбоку, для какой из них, по его мнению, я больше всего подошёл бы.
Господин Чорбока повернул меня туда-сюда, постучал по спине, заставил кашлянуть, пробежаться разок-другой вокруг столов и, довольный, заключил:
— Думается мне, что здоровьем ваш мальчонка слаб. Ни молоток, ни рубанок ему не по плечу. Сам бог создал его для книжной торговли. Но если мальчик будет прилежен, сможет он со временем освоить и кондитерское дело…
И господин Чорбока не скупился на науку. Едва ушла моя мать — правда, ещё целый час после этого она простояла на углу, всё на магазин смотрела, — как Чорбока уже приступил к обучению. Рассказал мне, какие пряники по крайцару, какие по два и по три. Дороже трёх крайцаров в то время сладостей ещё не делали.
— А как с книгами, господин хозяин? — спросил я, поглядывая на другой стол.
— Те, что в первом ряду, — по десяти крайцаров, во втором — по двадцати, в третьем — по тридцати. А если кто дороже этого книгу спрашивает, тот уж слишком умён. Таких мы не обслуживаем. Понял, сынок?
Что ж тут было не понять?
Господин Чорбока гордо обвёл взглядом всё вокруг, довольный, что он за столь малое время смог обучить меня сразу двум ремёслам. И так возлюбил меня хозяин, что через неделю полностью доверил мне весь свой магазин. А сам пошёл галок стрелять в ракиты. Отсидел, видно, ногу, бедняга, от безделья: ведь в нашем магазине не часто приходилось вскакивать да спешить навстречу покупателю — бродячие кошки и те к нам не заглядывали.
— Давай торгуй, — сказал он мне с порога. — Угощу и тебя паприкашем [3] из галчатины. Сколько книг продашь, столько галочьих ножек получишь!
Но посули он мне и орлиную ногу, я не так обрадовался бы, как полученной возможности остаться наедине с великим множеством замечательных и интересных книжек. Был тут и «Лудаш Мати» и «Петер Обманщик» и «Сын белой лошади» и «Голодающий Матяш». Я прямо-таки не знал, за какую мне приняться первым делом. В конце концов на одну я сел, на другую облокотился, третью прикрыл ладонью, а самую толстую начал читать. Называлась она «Зигфрид — «Костяной панцирь». Но едва я успел подружиться с отважным витязем, убивающим дракона, как вдруг отворяется дверь, и в магазине появляется мальчик примерно с меня.