Волшебная шубейка

— Есть у вас ещё «Костяной Зигфрид»? — спрашивает.
А я так перепугался, что у меня сердце в пятки ушло.
— Больше нет, — соврал я, пряча книгу на коленях, под столом.
Мальчик обвёл взглядом книжную лавку и остановился на грозном льве, что украшал обложку «Истории Флоренции и Лиона».
— Ладно, сойдёт и эта, — сказал он, протягивая руку за львом.
Наверное, у льва был в этот миг куда менее свирепый вид, чем у меня.
«Ну уж нет! — подумал я. — Не за тем я пошёл в ученики к торговцу книгами, чтобы у меня из-под носа все лучшие книги порастаскали!»
— Знаешь что, мальчик, — блеснула у меня вдруг в голове спасительная мысль, — а ведь пряник-то, пожалуй, лучше, чем любая сказка. Выбери себе что-нибудь на другом столе!
Маленький приятель непонимающе посмотрел на меня, и мне пришлось помочь ему: сунуть ему в руку самого большого ванильного гусара и выпроводить за дверь.
Но малый был не дурак. Не успел ещё Костяной Зигфрид в книжке надеть свою шапку-невидимку, как в лавке появился новый покупатель и, плутовато улыбаясь, потребовал:
— Хочу «Костяного Зигфрида».
С этим я уж не тратил попусту слов, а сразу же насыпал ему горсть сладких орешков. Но делу это не помогло, потому что детвора облепила мою лавку как комариная туча. И все хотели одного только «Костяного Зигфрида». Но, в конце концов, они уже и его спрашивать перестали, а прямиком от дверей направлялись к «сладкому» столу.
Уже завечерело, пока я добрался до того места в книге, когда мой бедный Костяной Зигфрид отправляется туда, где все Зигфриды становятся костяными. На втором же столе в лавке к этому времени уже не осталось ни одного пряника.
Зато когда вернулся с охоты мой хозяин, ребятишки со всего города ходили вокруг магазина. Спешил господин Чорбока, летел на всех парах, потому что ещё на другом конце улицы услышал он страшную весть, что в лавке у него всякий, кто только спросит «Костяного Зигфрида», бесплатно получал пряник.
Ворвался господин Чорбока в магазин с таким криком, что я напугался, как бы он не лопнул. Но с хозяином всё же беды не случилось, а вот моим ушам досталось. После чего он дал мне не слишком дружеское напутствие:
— Вон отсюда! И чтобы и ноги твоей здесь больше не было!
  
 
МАЛЬВИНКА
 
Не стану уверять, будто столь неожиданный конец моей торговой карьеры весьма огорчил меня. «Главное — шубейка, — думал я. — Для того и живёт в ней добрая фея, чтобы обо мне позаботиться».
И вдруг у меня душа в пятки ушла. Ведь как отец мне говорил? Что, пока в моей шубке фея живёт, я должен всегда говорить только правду, а иначе уши у меня сделаются такими же длинными, как у осла.
«И как я мог об этом забыть? Что же теперь будет: ведь я врал, что больше нет «Зигфрида»!» Я быстро ощупал свои уши, и для меня стало совершенно ясно, что правое ухо уже сделалось длиннее левого.
Вдоль всей улицы тянулась поросшая травой канава, полная зелёной тинистой воды. Наклонился я к воде, разгрёб немного в сторону тину, чтобы взглянуть на себя в водяном зеркале, — вижу: теперь, наоборот, левое длиннее правого. Тут я так загоревал, что, наверное, и по сей день сидел бы у канавы и лил бы в неё слёзы, если бы не птичка, что опустилась мне на плечо. Поворачиваюсь, хочу взглянуть на неё и вижу: никакая это не птичка, а чья-то рука. Но такая лёгкая, что легче синицы мне показалась. Дальше разглядываю: чья же это может быть рука? Вижу: бабушка старенькая надо мной склонилась, в каком-то очень смешном чепчике и больших круглых очках-окулярах, и на левой руке её, на шнурочке, шкатулка небольшая болтается.
— Ты, мальчик, что в такую позднюю пору тут, у канавы, делаешь? — спрашивает старушка. А голосок у неё тоже тоненький, будто не человек говорит, а птаха малая щебечет.
— По ушам своим плачу, — сопя носом, с горечью отвечал я.
— По ушам? — переспросила старушка и так закачала головой, что зазвенела проволочная оправа её очков. — Чего же по ним плакать? Они у тебя на месте. Хорошенькие, свеженькие, развесистые.
— Потому и пла-а-а-чу, что развесистые! — заревел я пуще прежнего.
Тут старушка присела рядом со мной на край канавы и принялась расспрашивать меня: кто я таков да чей сын. А как дошёл я до истории с ушами, она засмеялась негромко, ласково подёргала меня за оба уха и сказала:
— Ладно, Гергёшка, на этот раз прощаю я тебе твоё враньё. Но впредь, смотри, чтобы никогда больше ты не говорил неправды! За язык у человека всегда уши в ответе. А теперь пошли ко мне. В такой поздний час не могу я тебя отпустить одного по городу бродяжничать.
Совершенно успокоенный, я смело протянул ей руку, почувствовав сразу, что эта старенькая тётя не иначе как добрая волшебница, хозяйка моей шубейки. Хоть и не пришёл ещё её час передо мной объявиться, но, видно, она сейчас затем пришла, чтобы меня из беды выручить. А как же сокровища? Вручит она мне их сейчас или нет?
Старенькая фея перевесила свою шкатулку мне на руку, и пошли мы с ней не спеша, рядышком по пустынным улицам.
Время от времени я встряхивал шкатулку, чтобы проверить, есть ли в ней сокровища. Но в шкатулке ничего не звякало, а только перекатывалось.
Переходили мы но узкому мостику через ручей, а фея и говорит:
— Смотри не упади, держись крепче за руку.
Я вцепился изо всех сил в её слабенькую руку и вдруг почувствовал, что на среднем пальце ноготь у неё твёрже, чем на остальных.
«Золотой ноготь! Как у феи Мелузины!» — сразу же догадался я, как и подобает мальчику, прочитавшему столько всяких сказок.
Моя волшебница с золотым ногтем жила в красивом доме, но таком крошечном, что меньше, пожалуй, с тех пор я не встречал. Это был даже не дом, а домик, и вместо двери в нём была дверочка, а окно — маленькое окошко, на котором цвели крохотные бегонии в малюсеньком-премалюсеньком горшочке.
— А сейчас мы найдём спичечки и засветим лампочку, — семеня ножками но комнате, приговаривала фея.
А у меня уже начали закрадываться в душу сомненья: зачем ей спички и лампа, когда она и без них может сделать свет? Ведь ей, как волшебнице, достаточно только ногтем поскрести потолочную матицу, и оттуда тотчас же спустится вниз золотая лампа, вспыхнет и…
И золотая лампа действительно вспыхнула. Только не под потолком, а на маленьком столике, вспыхнула и озарила своим светом комнатку, два маленьких стульчика, кроватку, комодик, часики с кукушкой на стене и клеточку с канарейкой.
Но я всё это разглядел много позже. А первый мой взгляд был устремлён на волшебницу, на её ноготь. О горе, он был совсем не золотым, а чёрным, из железа!
«У неё железный ноготь!» — огорчился я.
Но рука волшебницы с железным ногтем была тем не менее весьма ловка и проворна: она открыла шкафчик на стене и так быстро достала из него белую булочку, паштет из гусиной печёнки и две тарелочки, что, пожалуй, ни одна в мире золотая рука не управилась бы со всем этим быстрее её.
В эту минуту я почему-то совсем забыл о том, что в сказках феи никогда не питаются гусиным паштетом. Сам же я мигом съедал всё, что хозяйка домика клала мне на тарелку. Ел, как любой другой голодный мальчишка, не сведущий в сказках и не обладающий волшебной шубейкой.
Только когда фея, первой нарушив молчание, спросила: «Ты что же, Приятель, даже есть не хочешь?» — я ответил, покосившись на блюдо: «Нет, ещё немножко хочу». Лежавший на блюде кусок паштета был, право же, намного меньше того, что я уже отправил себе в рот.
Негромкий смешок феи снова зазвенел в комнате.
— Так это же я не тебе, а Приятелю говорю! — сказала она и показала своим железным ногтем на изразцовую печку.