Часы
Холодно было, туманно, и пахло землей, и за оградой на тополях орали галки. Ежился Петька, ходил вдоль забора и глядел в окна.
Окна румянились чуть и блестели, как в речке вода. За окнами тихо было.
Ходил Петька вдоль забора и прутик искал. Прутика не было: всюду кора валялась, щепки и лык лохматый.
Прутика не было, но место Петька отлично нашел. Стал у забора и вспомнил:
"Вот здесь воспитатель сидел и книжку читал. Вон там ребята в рюхи играли. Вот тут я..."
Огляделся Петька, сел на корточки и щепкой стал ковырять землю. Ямку глубокую до локтя вырыл, - руку засунул: так и есть. Сцапали пальцы скользкий узелок. Сжал Петька узелок и поднялся. И, зашвыряв щепками яму, быстро пошел в приют.
А в коридоре сел на окно и, отдышавшись, развязал узелок.
Чистокровное золото за год не потускнело: по-старому солнце горело у Петьки в руках. Но меньше показались Петьке часы. И легче. Легкие, легкие... Даже страшно.
Задумался Петька, поежился.
К уху приставил часы - молчат. Крышки открыл - стоят.
Черные стрелки стоят на без двадцати восемь.
И вдруг еще страшнее Петьке стало.
"Как же это? - думает. - Что же это? Столько времени прошло, год целый прошел, а часы на час не продвинулись?"
Солнце в окно ворвалось. Испугался Петька и сунул часы в карман. И сразу тяжелые стали часы. Карман оттянуло, и стало неудобно ноге.
Пошел Петька по коридору. А навстречу Рудольф Карлыч идет. Улыбается. И солнце на белом халате. И кочерга в руке.
- Здравствуй! - говорит. - Доброе утро. Идем со мной печка топить? Нет?
- Нет! - сказал Петька. - Мне в экономию надо... Хлеб вешать.
И пошел хлеб вешать.
Но не убежал Петька. Нет... Это прошлым летом он мечтал убежать, а теперь... Теперь совсем другое.
Другие дела на уме у Петьки. И странно даже подумать: как это так бежать?
Но на руках у Петьки часы. На руках у него этот проклятый драгоценный предмет.
И нужно подумывать, что и как!..
Носит Петька часы день, другой - и все думает, все размышляет, куда бы часики деть.
Бросить хотел часы - пожалел: глупо. Самое лучшее - Кудеяру отдать. Да где его возьмешь, - не приходит больше гражданин Кудеяр. Ни слуху о нем, ни духу.
Так и страдал Петька и носил с собой эти ненавистные часы.
А в середине лета стали в приюте красить крыши.
Вот призвал раз Федор Иваныч Петьку и говорит:
- Сходи, - говорит, - пожалуйста, на улицу Ленина, в Губжир. Купи зеленой краски.
Дал Петьке денег, пошел Петька в Губжир.
Идет мимо базара. Старое вспоминает. Разные случаи вспоминает: гири, пампушки, селедки.
И вдруг слышит свист. Бегут люди.
Бегут по базару люди и дико орут:
- Лови его! Во-ор! Лови!..
Побежал и Петька. И видит, за кем бегут. Бегут за лохматым парнишкой. Парнишка бежит, оглянулся - мелькнул перед Петькой завязанный газ.
- Пятаков! - крикнул Петька и шибче бежать припустился.
А Пятаков бежит хорошо.
Толпа уж давно позади осталась, один только Петька вдогонку бежит. И кричит:
- Пя-та-ко-ов!
И вот догнал.
Схватил за плечо Пятакова и:
- Стой! Не уйдешь!..
А Пятаков увернулся и Петьку - под грудки.
- Дурак! - закричал Петька. - Дурак! Не дерись.
Отскочил Пятаков и смотрит на Петьку. И весь дрожит.
А Петька:
- Ну что? Не узнал?
- Нет, - сказал Пятаков, задыхаясь.
- В приюте... Помнишь?
- А, - сказал Пятаков, - помню. Обжора...
И дальше пошел. И все дрожит.
А Петька за ним:
- А дрова помнишь?
- Какие дрова?.. Помню... Ну что ж?
И дальше, дальше бежит Пятаков. И все стороной, все переулками-закоулками... К Слободе, на окраину города.
Петька за ним:
- Пятаков!
- Что тебе?
- Пятаков, подожди, не беги.
Стал Пятаков. Отдышался:
- Ух... Черт возьми... Что, говорю, тебе?
- Помнишь дрова?
- Помню. Ну что ж?
- Обидно?
- Что?
- Прости, - говорит Петька. - Я виноватый во всем.
И стал Пятакову рассказывать насчет дров. А Пятаков хохотать начал. И так хохотал, что повязка его на нос сползла.
- Дурак! - говорит. - Да разве ты виноват?.. Ведь сам я... Ведь я в тую ночь шестнадцать поленьев торговкам на кордон перетаскал.
- Врешь! - изумился Петька. - Врешь!.. Неужели верно?..
- Верно. Шестнадцать поленьев. А ты думал что, я за милую душу в реформу пошел? Нет, брат, нас на испуг не возьмешь.
Удивляется Петька:
- Так, значит, тебе не обидно совсем? И в приют не хочется?
- В приют?
Усмехнулся Пятаков. И говорит важно:
- Я, брат, в тюрьме побывал. А кто в тюрьме побывал, тому в приюте с детишками делать нечего. Понял?
Щелкнул Петьку по лбу и пошел качаясь.
Пошел качаясь и вдруг обернулся.
Обернулся и, бледный, лохматый, на Петьку идет. И сверкает своим одиноким глазом.
А Петька, конечно, подходит спокойно. У Петьки совесть чиста.
- Что? - говорит.
- То, - говорит Пятаков и на Петьку надвигается. - То, - говорит. Гони часы!
И - раз по плечу Петьку:
- Ну?!
Чуть на землю Петька не сел. Закачался. Закланялся. В глазах у Петьки стали мелькать заборы, дома, фонари и одноглазые Пятаковы. Язык онемел у Петьки.
- Ну? - повторил Пятаков. - Не слышишь? Часы гони.
- Ка-ка... - сказал Петька, - ки-ки... Ка-ки-кие часы?
- Такие, - сказал Пятаков и вдруг, наклонившись к самому Петькиному лицу, быстро-быстро зашептал: - Ты думаешь, я не знаю? Нет! Я, брат, знаю. Мне Кудеяр все рассказал... Под чистую. Мы с ним полгода в тюрьме отсидели вместе. Да. Он и сейчас за пьянку отсиживает. Да. Он мне все рассказал. Все знаю. Все мне известно. Гони часы. Слышишь?
И тут Пятаков хватает Петьку за грудь, а другою рукой он хватает его за горло и шипит:
- Слышишь? Гони часы... А не то... Только пикни!
И пальцами жмет Петькино горло. И грязный кулак пихает Петьке прямо под чистый нос.
А Петька уж лезет в карман. И щупает там часы. Хочет их вытащить вон и отдать Пятакову. И даже торопится. Даже спешит поскорей отдать часы Пятакову.
Но тут раздаются крики, свистки, улюлюканье, топот. Из-за угла вылетает милиционер. За ним бабы. За бабами еще разные люди.
- Ага! - орут. - Вота он! Ло-ви-и!
И - шасть к Пятакову. Хвать Пятакова за шиворот. Бух на землю!
- Вор-р! Бей!!!
Петька едва убежал.
Идет Петька дальше, в Губжир. И снова идет по базару. По самым рядам, где торгуют пампушками и селедками. Где пахнет мукой и овощами. Но грустный Петька плетется. Унылый. Со злостью сжимает в кармане часы и думает: