Ода близорукости

 
* * *
...Царь, царевич,
король, королевич,
сапожник, портной, —
говори поскорей,
кто ты будешь такой!
Мой детский выбор был – сапожник,
Ну в крайнем случае, портной,
Но уж не царь, не королевич —
Бездельник толстый и смешной.
Штаны просиживать на троне —
Занятие для дураков,
А ты попробуй, шут в короне,
Стачай хоть пару башмаков!
Поёт сапожник за работой,
Постукивает молотком,
Вокруг детишки-обормоты
Приплясывают босиком...
И всё сбылось: труды и пляски,
И ремесло, и прочный кров,
И было весело, как в сказке,
Как в пьесе «Город мастеров».
Лишь как-то раз на дальнем бреге,
На том крыльце, на склоне дня
Соблазны королевской неги
На миг забрезжили, дразня.
...И деревянные колодки
Крошатся, как негодный мел,
И опостылели подмётки,
И молоток осточертел.
Но в доме подрастают дети,
И день отлажен и толков, —
И есть ли что-нибудь на свете
Важней удобных башмаков?
 
* * *
Господи, я не владею умами,
я и собой-то владею с трудом,
только дверями, дворами, домами,
светом слабеющим, снегом и льдом.
Господи, душами я не владею,
вот ведь и эту придётся вернуть, —
только сугробами в сетке ветвей и
светом, ещё голубеющим чуть.
Господи, я не владею сердцами,
я и своё-то теряла сто раз,
только хрущёвок глухими торцами,
светом из окон, слезами из глаз.
 
* * *
А пока небесные глаголы
Слуха не коснутся наконец,
Ты сидишь в витрине полуголый —
В точности египетский писец.
В гулком Лувре эхо полнит своды,
И привычно взяв тебя в кольцо,
Тычут пальцами экскурсоводы
И зевают школьники в лицо.
Ты, конечно, тоже чудо света,
Но туристу будоражит кровь
Больше безголовая Победа,
Да ещё безрукая Любовь.
А тебе, как псу, велели: жди, мол!
Сорок пять веков не отмирай!
...И уставлен взгляд поверх и мимо,
И папируса откатан край.
 
КАРТИНКИ С КЛАДБИЩА
 
* * *
В могилу опустили,
как будто отпустили,
в могилу опустили,
как на воду спустили,
ковчег заколотили:
плыви по земляным волнам
в края, неведомые нам.
 
* * *
А у могильщика звонит мобильник.
А что такого-то – звонит мобильник.
Достаёт свою могильщик мобилку,
что играет «Как на ту д-на могилку...»,
достаёт и на звонок отвечает:
– Занят я! – и телефон отключает.
 
* * *
Как же внятны твои письмена,
Как просты пиктограммы:
Вон стоит иероглиф «луна»
В верхней четверти рамы.
Вдоль ограды густого литья,
Проступая из мрака,
Вон бегут иероглиф «дитя»,
Иероглиф «собака».
Вот сидит иероглиф «она»,
«Он» садится напротив.
За окном иероглиф «луна»
Меркнет, тучку набросив.
И чернеют сухие глаза
Над губами сухими,
И горит иероглиф «нельзя»
На столе между ними.
 
ЗДРАВСТВУЙ, ДЕДУШКА ЭЗОП
 
* * *
Здравствуй, дедушка Эзоп!
Думаешь, забыли?
Кол осиновый в твой гроб,
Думаешь, забили?
С возвращением, старик,
Твой топчан свободен.
Ну-ка, высуни язык!
Одевайся. Годен.
Здравствуй, дедушка Эзоп,
Здравствуй, раб лукавый!
Вновь растёт твой хитрый стёб
На дрожжах державы.
Зряшный шум прошёл в лесу,
Будто ты не нужен.
Доскажи нам про лису.
Задержись на ужин.
 
* * *
Между прочим, Эзопа сгубили попы.
Ну, жрецы. Из-за денег, понятно.
В этих Дельфах жирели они, как тельцы,
И жилось им легко и приятно.
Приходила сивилла, садилась на стул:
На трёхногий, над трещиной в скалах,
И нанюхавшись газа, как сбрендивший мул,
Издавала подолгу мычанье и гул, —
Жрец дежурный купцам толковал их.
И конечно, Эзоп навострил язычок,
Только тут разыгралася драма:
Развязали тихонько его рюкзачок
И подсунули чашу из храма.
Обвинили в покраже, на казнь повели —
Для народного, стало быть, блага,
И насмешницы музы его не спасли,
Хоть в алтарь их вцепился бедняга.
Он ещё говорил, задыхаясь слегка,
На вершине скалы, у обрыва,
Про убитого зайца, орла и жука,
Потому что ведь несправедливо...
И смахнувши слезинку, вздохнул Аполлон:
– Разве жребий его не прекрасен?
Был бы этот урод в честной Спарте рождён —
Так и жили б вы нынче без басен.
 
* * *
Хорошо, когда выходишь из метро,
а троллейбус прямо раз – и подкатил,
и гремит он, как порожнее ведро,
и народ в себя, как рыбу, запустил.
Хрошо, когда кемаришь у окна,
а сама идёшь в Афинах на базар
со служанками, а может, и одна —
за трагедию потратить гонорар.
Можно долго ожерелье примерять
или венчик позолоченный для лба,
можно рыбы свежепойманной набрать,
можно даже прикупить себе раба.
Вон стоят они в невольничьем ряду:
два красавца мускулистых – и Эзоп...
Я напротив супермаркета сойду,
перелезу через тающий сугроб.
Прикоснусь к его дерюжному плащу,
отсчитаю сколько велено банкнот —
и на волю никогда не отпущу,
потому что он на воле пропадёт.