Дзен в искусстве написания книг

Придет время, когда ваши персонажи будут писать истории за вас, когда ваши чувства, свободные от литературных изысков и коммерческих поползновений, опалят бумагу и расскажут правду.
Помните: сюжет — это не более чем следы, оставшиеся на снегу после того, как ваши персонажи промчались по нему на пути к невероятным целям. Сюжет следует обозревать уже задним числом, а не загодя. Он не может предшествовать действию. Это схема, которая остается, когда действие завершается. Ничем другим сюжет быть не может. Это человеческое устремление: гнать, бежать, достигать цели. Оно не может быть механическим. Оно может быть лишь динамическим.
Так что отойдите в сторонку, забудьте о мишенях и дайте волю персонажам, дайте волю своим пальцам, телу, крови.
Дайте им делать дело.
Стало быть, созерцайте не свой пупок, а свое подсознание с «мудрой пассивностью», как называл это Вордсворт. Ищите решение проблем в дзене. Дзен, как и всякая философия, идет вслед за людьми, которые знают интуитивно, что для них хорошо. Каждый токарь по дереву, каждый стоящий скульптор, каждая балерина практикуют принципы дзена, пусть даже они в жизни не слышали этого самого слова.
«Мудр тот отец, кто знает своего ребенка» — следует перефразировать в «Мудр тот писатель, кто знает свое подсознание». И не только знает, но и позволяет ему говорить о мире, каким он видится лишь ему одному, и придавать миру форму, согласно собственной правде.
Шиллер советовал тем, кто берется творить, «убрать стражников от ворот разума».
Кольридж определял это так: «Текучая природа ассоциаций, каковой управляет мышление, сдерживая поток».
Вдобавок к тому, что уже было сказано, я советую почитать «Воспитание амфибии» Олдоса Хаксли в его сборнике «Завтра, завтра и завтра».
И еще одна очень хорошая книга: «Как стать писателем» Доротеи Бранд. Книга вышла давным-давно, но в ней подробно рассмотрены многие способы, как писателю выяснить: кто он есть на самом деле, и как выразить себя на бумаге, часто — посредством словесных ассоциаций.
Возможно, вам кажется, что я говорю, как какой-то сектант? Йог, вкушающий злаки, кумкват и миндаль под сенью баньяна? Уверяю вас, я говорю все эти вещи лишь потому, что они служили мне верой и правдой на протяжении полувека. Думаю, вам они тоже послужат. Проверьте их в деле. Примените конструктивный подход. Если вы не довольны результатами своего писательского труда — испытайте мой метод.
И, возможно, тогда вы откроете для себя новое определение работы.
Это будет ЛЮБОВЬ.
1973
  
…Немного о творчестве
   
Поступью пантеры
 
 
 
Не нахрапом, не разрушая, не громя,
 
но — тихо находя и сохраняя,
 
иди сквозь сон, крадучись, как пантера.
 
Пока твой разум спит, оружие сложив.
 
Крадись и подбирай. Когда проснешься,–
 
в заботы мира снова окунешься.
 
А собранное в редкие часы
 
отложишь прочь, на черный день унынья
 
(но если этот день наступит ныне?)
 
… иди, крадучись, оставляя след
 
и метки на проторенной дороге.
 
Вперед на ощупь и не торопясь:
 
пусть подмечает твой уставший глаз
 
не только очевидные дары,
 
но даже те, что скрыты до поры.
 
Ты можешь сам не понимать свой путь,–
 
иди крадучись, острожным будь.
 
Играет с нами разум в догонялки:
 
он прячет истины от нас,
 
как спрятана в горе глубокой жила
 
золотоносная.
 
Играй же с ним,
 
с коварным разумом твоим.
 
И вот настанет час, когда, играя,
 
из чащи выйдут звери — как из рая.
 
И антилопа превратится вдруг
 
в огромного слона, который рушит
 
и давит все вокруг.
 
Так что же лучше — не искать в ночи,
 
крадучись как пантера, искру правды?
 
Или найти ее, обжечься и понять,
 
что надо все равно ее искать?
 
 
  
Я — мой главный труд
 
 
Джерарду Мэнли Хопкинсу
 
 
 
Мой главный труд есть я.
 
Для этого я создан.
 
Для этого я в мир явился!
 
Так говорил нам Джерард,
 
кроткий Джерард Мэнли Хопкинс.
 
Перст судьбы
 
велел ему писать стихи и прозу.
 
Хотя, конечно, Хопкинс мог подвинуть
 
надменный этот перст и заниматься
 
другим свободным делом:
 
в крови у нас таится десять тысяч
 
возможных вариантов разных судеб.
 
…когда б у Бога некий судмедэксперт
 
мог взять обычный отпечаток пальца,
 
тем отпечатком был бы человек.
 
Ты только появляешься на свет,
 
тебя Он тут же метит беспощадно:
 
касается бровей или ресниц,
 
пока кричит от боли роженица,
 
и акушерка лается с врачом
 
(им в это время, в общем, не до Бога).
 
И вот ты опечатан, как сосуд,
 
тебя лелеют, тискают, ласкают,
 
того гляди — прикосновение сотрут.
 
Действительно, его всегда стирают.
 
И ты, взрослея, тщишься вновь найти,
 
как будто в том была прикосновенье
 
инструкция о жизненном пути,
 
маршрут прямого верного движенья.
 
Но Бог, не так он прост, чтобы написать:
 
иди туда и сделай то и то-то.
 
Ты сам едва ли был бы рад
 
играть марионетку-идиота.
 
Младенческое трогая лицо,
 
Господь шептал слова благие:
 
В тебе течет река отцов,
 
но берега ее другие.
 
Я дал тебе неповторимый образ.
 
Носи его, не подражая прочим.
 
Судьбы иной не находи:
 
не путай карты, не сыграв хоть раз.
 
Но если ты рискнешь и все же
 
смешаешь несколько колод,
 
то знай, что в каждой капле крови
 
все целое твое живет.
 
И даже если ты сойдешь с пути…
 
тебе с него до смерти не сойти.
 
 
Милый Хопкинс. Нежный Мэнли. Редчайший Джерард. Какое хорошее имя. То, что мы делаем — и есть мы. Благодаря тебе. Для того мы и пришли в этот мир.
  
Другой я
 
 
 
Другого Я мне сложно описать:
 
мне надо постоянно с ним сверяться.
 
Но стоит быстро повернуться
 
к нему лицом,
 
как он бежит за дверь.
 
Я сам давным-давно ее открыл.
 
И так и не закрыл с тех пор.
 
Порой он слышит мой призыв
 
и понимает: нужен, нужен!
 
Он нужен мне. Я — маска без лица.
 
Мое лицо принадлежит Другому.
 
У Бога нет к нему претензий. Потому
 
он к Богу ближе: вместе сочиняют
 
они большую оперу. А я –
 
фасад театра для премьеры.
 
Но вот я, весь бледнея, замираю,
 
пока его рука проходит сквозь мою:
 
сначала сквозь запястие, потом –
 
сквозь локоть, так — до самых пальцев.
 
Другой меня наденет как перчатку.
 
(и так же снимет, если надоем).
 
Его язык шевелится в моем,
 
Другой рассказывает мною миру
 
историю таинственной души
 
в таинственном ее движенье.
 
Он легок на подъем: легко берется
 
писать, потом легко бросает.
 
Играем в прятки с ним неделю за неделей.
 
Как тяжело мне брать и притворяться,
 
что если я Другого не найду,
 
я выживу без грусти и печали.
 
Я не умру.
 
Но я умру, когда Другой меня, играючи, покинет.
 
 
 
Где прячется Другой? В моих костях?
 
В крови? В трясине нервов? И оттуда
 
Выходит радужное чудо,
 
сияющий огромный зверь.
 
Я принимаю правила игры,
 
Пусть убегает мой Другой, бесценный,
 
а я прославлю бедного себя,
 
присвоив вещи беглеца навеки.
 
Вот шляпа дерзкого мальчишки, например.
 
Куда он только мог запрятать шляпу,
 
пока он был во мне?
 
Другой жесток, сам по себе всегда.
 
Он в плоть мою одет, но рвется прочь.
 
Пускай. Чихну и дам Другому волю.
 
Чихну от пыли первого Творенья,
 
Застывшей в Космосе (и у меня в носу).
 
Кто это написал стихотворенье?
 
Уже ли я, Рэй Брэдбери?
 
Что я несу!
 
Конечно — ОН! Другой, беспечный, хитрый,
 
веселый малый. Вы его зовите,
 
а Рэя Брэдбери уж нет как нет.