Анж Питу (др. перевод)

– Боже мой! – раздался приятный голосок, так хорошо знакомый Питу. – Да куда же вы так мчитесь, господин Анж? Вы так нас перепугали, что еще немного и наш Каде понес бы.
– Ах, мадемуазель Катрин! – вскричал Питу, отвечая своим мыслям, а вовсе не девушке. – Какое несчастье, мадемуазель Катрин! Господи, какое несчастье!
– Боже, вы меня пугаете, – ответила Катрин, останавливая лошадь. – Что с вами приключилось, господин Анж?
– А то, мадемуазель Катрин, – произнес Питу таким тоном, словно он собирался открыть страшную тайну, – что я никогда не буду аббатом.
Но вместо того чтобы горестно всплеснуть руками, чего ожидал от нее Питу, м-ль Бийо расхохоталась.
– Не будете аббатом? – переспросила она.
– Нет, – отвечал потрясенный Питу, – похоже, этому никогда не бывать.
– Ну, тогда станете солдатом, – бросила Катрин.
– Солдатом?
– Ну да. Господи, да стоит ли отчаиваться из-за такого пустяка! Я-то вначале решила, что вы пришли сообщить о скоропостижной смерти вашей тетушки.
– Но для меня, – с горечью промолвил Питу, – это все равно как если бы она умерла, потому что она выгнала меня.
– Прошу прощения, но тогда у вас вообще нет причины плакать, – заметила м-ль Бийо и опять залилась прелестным смехом, чем опять же возмутила Питу.
– Вы, я вижу, не поняли, что она выгнала меня! – воскликнул отчаявшийся школяр.
– Вот и прекрасно, – ответила Катрин.
– Вам легко смеяться, мадемуазель Бийо. Это доказывает, что у вас счастливый характер и беды других людей для вас ничто.
– А кто вам сказал, господин Анж, что я не пожалела бы вас, если бы с вами случилась настоящая беда?
– Вы пожалели бы меня, если бы со мной случилась настоящая беда? Но вам, видно, неизвестно, что я остался без всякой поддержки.
– Тем лучше! – бросила Катрин.
Питу был совершенно сбит с толку.
– А есть?! – возопил он. – Ведь мне же нужно есть, мадемуазель, тем паче что я все время хочу есть.
– А вы не хотели бы поработать, господин Питу?
– Работать? Где? Как? Господин Фортье и тетушка всегда твердили мне, что я ни на что не годен. Уж лучше бы меня отдали в учение к столяру или каретнику, чем пытаться сделать из меня аббата! Ах, мадемуазель Катрин, – произнес Питу с жестом отчаяния, – решительно надо мной тяготеет проклятие.
– Увы, – сочувственно вздохнула девушка, знавшая, как и все в округе, горестную историю Питу. – В том, что вы говорите, дорогой господин Анж, очень много справедливого, но… А почему бы вам не сделать одну вещь?
– Какую? – воскликнул Питу, хватаясь за предложение м-ль Бийо, как утопающий хватается за соломинку. – Скажите, какую?
– Мне кажется, у вас есть покровитель?
– Да, господин доктор Жильбер.
– И вы были школьным товарищем его сына, потому что он учился вместе с вами у аббата Фортье.
– Ну да. И я даже неоднократно выручал его, когда его хотели поколотить.
– Тогда почему бы вам не обратиться к его отцу? Он вас не оставит.
– Я обязательно бы это сделал, знай я, где он находится. Но, может быть, вашему отцу это известно? Он ведь арендует ферму у доктора Жильбера.
– Я знаю только, что часть арендной платы отец посылает в Америку, а часть кладет у нотариуса в Париже.
– В Америку? Это далеко, – произнес со вздохом Питу.
– Вы поедете в Америку? – воскликнула девушка, можно сказать, напуганная решением Питу.
– Я – в Америку? Нет, мадемуазель Катрин, никогда! Ни за что! Если бы я знал, где и как найти себе пропитание, я нашел бы его и во Франции.
– Вот и хорошо, – облегченно вздохнула м-ль Бийо.
Питу опустил глаза. Катрин замолчала. Молчание продлилось некоторое время. Питу погрузился в мечты, весьма поразившие бы аббата Фортье, который был очень логичным человеком.
Мечты эти, родившиеся из некой темной точки, постепенно засверкали, потом стали чуть более расплывчатыми, оставшись, правда, столь же яркими, как зарницы, происхождение которых сокрыто, а источник неведом.
Каде тем временем пошел шагом, и Питу побрел рядом с ним, держась рукой за одну из корзинок. Что же касается м-ль Катрин, она тоже, подобно Питу, погрузилась в мечты, не испытывая опасений, что ее скакун понесет. Впрочем, чудовища на дороге не предвиделось, да и Каде был из породы, не имеющей никакого отношения к коням Ипполита [35].
Когда лошадь встала, Питу машинально тоже остановился. Они прибыли на ферму.
– А, это ты, Питу! – воскликнул человек могучего сложения, стоявший с гордым видом у корыта, из которого пил его конь.
– Да, господин Бийо, это я.
– С беднягой Питу опять случилось несчастье, – сообщила Катрин, соскакивая с лошади и ничуть не обеспокоенная тем, что юбка ее задралась и присутствующие могут видеть, какого цвета у нее подвязки, – тетка выгнала его.
– А чем он так досадил старой пустосвятке? – поинтересовался фермер.
– Оказывается, я не слишком силен в греческом, – объяснил Питу.
Хвастун, он должен был сказать – в латыни!
– Не силен в греческом? – удивился широкоплечий фермер. – А на кой тебе быть сильным в греческом?
– Чтобы толковать Теокрита [36] и читать «Илиаду».
– А какая тебе польза от толкования Теокрита и чтения «Илиады»?
– Это помогло бы мне стать аббатом.
– Вот возьми меня, – сказал г-н Бийо. – Разве я знаю греческий? Разве я знаю латынь? Разве я знаю французский? Разве я умею читать и писать? И что же, по-твоему, это мешает мне сеять, жать и сохранять собранный урожай?
– Ну, так вы же, господин Бийо, не аббат, вы – земледелец, adricola, как пишет Вергилий. О fortunatos nimium [37]…
– Уж не думаешь ли ты, глупый поповский прихвостень, что земледелец не стоит попа, особенно если у земледельца на виду шестьдесят арпанов земли и припрятана тысяча луидоров?
– Мне всегда говорили, что нет ничего на свете лучше, чем стать аббатом. Правда, – добавил Питу, улыбнувшись самой приятной своей улыбкой, – я не всегда слушал, что мне говорили.
– И был прав, парень. Между прочим, я ведь тоже не больно-то слушаю, когда лезут в мои дела. Мне кажется, в тебе достаточно доброго материала, чтобы стать кем-нибудь получше, чем аббатом, и тебе повезло, что ты не стал им, а погода теперь скверная для аббатов.
– Ну да? – удивился Питу.
– Надвигается гроза, – продолжал фермер. – Так что можешь мне поверить. Ты парень честный, ученый…
Питу, крайне польщенный, поклонился: впервые в жизни его назвали ученым.
– Ты ведь и по-другому можешь заработать на жизнь, – заключил фермер.
Мадемуазель Бийо, которая снимала с лошади корзины с курами и голубями, с интересом прислушивалась к разговору между Питу и ее отцом.
– Вот заработать-то на жизнь как раз для меня самое трудное.
– Что ты умеешь делать?
– Ловить птиц на клей, ставить силки. А еще я очень хорошо подражаю птичьим голосам. Правда ведь, мадемуазель Катрин?
– Что правда, то правда. Он свищет, как зяблик.
– Да, но только это не ремесло, – заметил папаша Бийо.
– Так черт меня подери, я о том и толкую!
– О, ты умеешь ругаться? Это уже хорошо.
– Я выругался? – испугался Питу. – Господин Бийо, прошу меня простить.
– Не за что, – успокоил его фермер, – со мной иногда тоже такое случается. Разрази тебя гром небесный! – вдруг повернулся он к своей лошади. – Ты что, не можешь постоять спокойно? Ох, уж эти чертовы першероны, вечно они то ржут, то копытом бьют. Ну-ка, скажи мне, – вновь обратился он к Питу, – ты ленив?
– Не знаю, я ведь всю жизнь занимался только латынью да греческим и…
– И что?
– И не скажу, чтобы я в них особенно преуспел.
– Тем лучше, – сделал вывод папаша Бийо. – Это доказывает, что ты не так глуп, как я думал.
От изумления глаза Питу округлились и расширились до невозможности: впервые перед ним гласно исповедовали круг идей, ниспровергавших все теории, которые ему приходилось слышать до сих пор.