Анж Питу (др. перевод)

Без малейших колебаний он пошел по ней. Это был Станислас Майар, письмоводитель из Шатле.
Дойдя до того места, где барахтались в грязной воде Бийо и Питу, он глянул вниз, но, увидев, что они целы и невредимы добрались до берега, продолжил путь.
Через полминуты он был уже на другой стороне рва и снял со шпаги протянутую бумагу.
Так же спокойно, той же твердой поступью он возвратился по доске обратно.
Но когда народ сгрудился вокруг него, чтобы прочесть текст капитуляции, раздался грохот выстрела, и из бойниц обрушился град пуль.
Из каждой груди исторгся вопль, но этот вопль был из тех, что призывает народ к отмщению.
– Вот что значит доверять тиранам! – вскричал Гоншон.
Забыв про капитуляцию, забыв про порох, не думая ни о себе, ни об узниках, не помня ни о чем, кроме мести, уже не сотни, а тысячи бросились в крепость.
Однако возникло неожиданное препятствие, помешавшее им сразу войти туда, но то был не залп картечи, а узость ворот.
Как только раздался выстрел, два солдата, не спускавшие глаз с г-на Делоне, бросились на него, а третий, схватив фитиль, придавил его каблуком.
Делоне вырвал шпагу, спрятанную в трости, и хотел заколоться, но шпагу сломали у него в руках.
И тогда, поняв, что ему остается только ждать, он смирился.
Народ ворвался в крепость, гарнизон поднял руки, так что Бастилия была взята штурмом, без капитуляции.
В течение целого века в эту королевскую тюрьму заключали не просто бездеятельную материю, но мысль. Мысль взорвала Бастилию, и в образовавшийся пролом хлынул народ.
А что до того залпа, прозвучавшего средь тишины перемирия, до того неожиданного, бессмысленного, смертоносного нападения, то так и не удалось узнать, кто отдал приказ, кто подстрекнул отдать его, кто его исполнил.
Бывают моменты, когда судьба целой нации лежит на весах судьбы. Одна из чаш поднимается. Каждый уже верит, что желанная цель достигнута. И вдруг незримая рука бросает на другую чашу либо кинжал, либо пистолетную пулю. Тотчас все меняется, и уже звучит один-единственный клич: «Горе побежденным!»
  
XVIII. Доктор жильбер
 
Народ, ревя от радости и ярости, вливался во дворы Бастилии, а в это время два человека барахтались в мутной воде во рву.
Это были Питу и Бийо.
Питу поддерживал Бийо; нет, фермер не был поражен ни пулей, ни предательским ударом, просто он был несколько оглушен падением.
Им бросали веревки, протягивали шесты.
Питу ухватился за шест, Бийо – за веревку.
Через пять минут их, мокрых и грязных, уже с восторгом душили в объятиях.
Кто-то дал Бийо хлебнуть водки, кто-то угощал Питу колбасой и вином.
А кто-то обтер их соломой и отвел на солнце.
Вдруг в мозгу Бийо мелькнула мысль, а вернее сказать, воспоминание; он вырвался из заботливых рук и устремился к Бастилии.
– Узники! – кричал он на бегу. – Узники!
– Узники! – закричал Питу, бросаясь следом за ним.
Толпа, до сих пор думавшая только о палачах, спохватилась, вспомнила о жертвах и ответила согласным криком:
– Узники!
И вот уже новый поток участников осады прорвал плотины и ринулся в крепость, чтобы принести туда свободу.
Ужасающее зрелище явилось глазам Бийо и Питу. Хмельная, неистовая, разъяренная толпа ворвалась во двор. Первый же попавшийся солдат был разорван ею в клочья.
Гоншон молча смотрел на ее действия. Вероятнее всего, он думал, что ярость народа подобна течению великих рек: куда опаснее пытаться сдержать их, нежели позволить спокойно разлиться.
Юлен и Эли, напротив, бросились навстречу убийцам; они просили, умоляли, говорили, что пообещали – благородная ложь! – сохранить жизнь гарнизону.
Появление Бийо и Питу было им очень кстати.
Бийо, за которого мстил народ, оказался жив и даже не был ранен; просто-напросто под ногой у него перевернулась доска. Он всего-навсего искупался в грязной воде, а это не так уж страшно.
Особенно народ был зол на швейцарцев, но ни одного швейцарца найти не удалось. Они успели переодеться в халаты из серой холстины, и их принимали за служителей либо за узников. Толпа разбила камнями статуи пленников, держащих часы. Множество народу залезло на башни и оплевывало пушки, изрыгавшие смерть. Некоторые вцеплялись в камни и, кровавя руки, пытались вырвать их из стен.
Когда первые победители показались на вершине башен, все, кто стоял вокруг Бастилии, то есть сто тысяч человек, издали оглушительный ликующий клич.
Этот клич взмыл над Парижем и, словно быстрокрылый орел, промчался надо всей Францией.
Бастилия взята!
От этого клича смягчились сердца, увлажнились глаза, раскрылись объятия; не было больше соперничающих партий, враждующих каст, все парижане почувствовали себя братьями, все люди осознали, что они свободны.
Миллионы людей обнялись.
Бийо и Питу вошли в крепость вместе со множеством народу, но не для того, чтобы радоваться свободе, а для того, чтобы освободить узников.
Проходя по Комендантскому плацу, они увидели человека в сером кафтане, который неподвижно стоял, сжимая в руке трость с золотым набалдашником.
То был комендант. Он спокойно ждал, когда его спасут друзья или когда враги нанесут ему смертельный удар.
Бийо узнал его, ахнул и направился к нему.
Делоне тоже узнал фермера. Скрестив руки, он ждал, когда Бийо подойдет к нему, и взгляд его как бы говорил:
«Значит, это вы нанесете мне первый удар?»
Бийо понял его и остановился.
«Если я с ним заговорю, – подумал он, – его опознают, и тогда он погиб».
Но как отыскать в этом хаосе доктора Жильбера? Как вырвать у Бастилии тайну, которую она скрывает в своем чреве?
Делоне видел нерешительность, мучительные сомнения Бийо и понял их.
– Что вы хотите? – вполголоса спросил он.
– Ничего, – ответил Бийо, указывая пальцем на ворота и давая понять Делоне, что он еще может бежать, – ничего. Доктора Жильбера я сам сумею найти.
– Третья бертодьера, – негромко и чуть ли не растроганно бросил Делоне.
Но с места он не стронулся.
И вдруг за спиной Бийо прозвучал голос:
– Э, да это же комендант!
Голос человека, произнесшего это, был безмятежен, словно бы не от мира сего, но чувствовалось: каждое сказанное им слово подобно острому кинжалу, приставленному к груди Делоне.
Произнес же это Гоншон.
Эти слова прозвучали, как набат, и жаждущая отмщения толпа устремилась к Делоне.
– Спасите его, – бросил Бийо, проходя мимо Юлена и Эли.
– Помогите нам, – сказали они.
– Но тогда я должен буду остаться здесь, а мне нужно еще кое-кого спасти.
В мгновение ока в Делоне вцепились десятки рук, его схватили, поволокли.
Эли и Юлен устремились следом, крича:
– Стойте! Мы обещали сохранить ему жизнь!
Это была неправда, но благородство сердец подвигнуло их на великодушную ложь.
Через секунду Делоне, следом за которым бежали Юлен и Эли, исчез в воротах, ведущих из Бастилии, под крики толпы.
– К ратуше! К ратуше!
Кое для кого из победителей живая добыча – Делоне – казалась значительнее и ценнее, чем неживая – покоренная Бастилия.
Впрочем, этот мрачный, безмолвный монумент, который в течение четырех столетий могли посещать лишь стража, тюремщики да угрюмый комендант, являл собою, став добычей народа, странное зрелище; люди носились по внутренним дворам, бегали вверх-вниз по лестницам, кишели, словно пчелиный рой, и наполняли каменный улей гулом и движением.
С секунду Бийо следил взглядом за Делоне, которого не уводили, а скорее, утаскивали, так что он, казалось, парит над толпой.
Когда же он исчез, Бийо вздохнул, огляделся, увидел Питу и крикнул ему:
– К третьей бертодьере!
На пути им встретился перепуганный тюремщик.
– Где третья бертодьера? – спросил Бийо.
– Это здесь, сударь, – отвечал тюремщик, – но у меня нет ключей.
– Где же они?
– У меня их отняли.