Анж Питу (др. перевод)

Жильбер видел, как упал столик, как разбилась чашка, но не тронулся с места.
Лицо Марии Антуанетты залилось краской, она поднесла ледяную и влажную руку ко лбу, хотела поднять взгляд на Жильбера, но не осмелилась.
Сама себе она объяснила это презрением к его дерзости.
– А у кого вы учились? – продолжала королева беседу все в том же направлении.
– Я не знаю, как ответить вашему величеству, чтобы не обидеть вас еще сильнее.
Увидев, какое преимущество дал ей Жильбер своим ответом, королева набросилась на него, словно львица на жертву.
– Обидеть меня? Вам? – воскликнула она. – Да что вы такое говорите, сударь? Обидеть королеву! Вы забываетесь, ей-богу! Ах, господин Жильбер, по-видимому, вы изучали французский язык не столь прилежно, как медицину. Людей моего ранга обидеть нельзя, доктор Жильбер, их можно лишь утомить.
Жильбер поклонился и сделал шаг в сторону двери, однако королеве не удалось заметить ни тени гнева или неудовольствия на его лице.
Сама же Мария Антуанетта, трясясь от ярости, сделала резкое движение, желая остановить доктора.
Тот понял.
– Простите меня, государыня, – промолвил он. – Я совершил непростительную ошибку, забыв, что я врач, приглашенный к больной. Простите, ваше величество, это больше не повторится.
Он вернулся на прежнее место и продолжал:
– Мне кажется, что ваше величество на грани нервного припадка. Осмелюсь попросить ваше величество держать себя в руках, иначе вы скоро не сможете владеть собой. Ваш пульс замедлится, кровь прихлынет к сердцу, и ваше величество начнет задыхаться. В этом случае будет благоразумным позвать кого-нибудь из ваших дам.
Королева сделала круг по комнате, села и осведомилась:
– Ведь вас зовут Жильбер, не так ли?
– Да, государыня, Жильбер.
– Странно! У меня с юности сохранилось одно воспоминание, которое безусловно глубоко вас обидит, расскажи я о нем. Но это не страшно: вы оправитесь от этой обиды, поскольку вы не только ученый врач, но и серьезный философ.
И королева иронически улыбнулась.
– Вот и славно, государыня, – проговорил Жильбер, – улыбайтесь и попробуйте веселостью обуздать свои нервы – это гораздо лучшее изъявление разумной воли, нежели попытки приказать себе что-либо. Обуздывайте их, ваше величество, но только не через силу.
Этот медицинский совет был дан с такою учтивой благожелательностью, что королева, чувствуя скрытую в нем иронию, не сочла возможным оскорбиться словами Жильбера.
Опять взявшись за свое, она предприняла новую атаку и сказала:
– Вот о каком воспоминании идет речь…
Жильбер поклонился, давая знать, что он – весь внимание.
Королева сделала над собою усилие и заглянула ему в глаза.
– Тогда я еще была дофиной и жила в Трианоне. У нас в саду работал мальчик – весь чумазый, в грязи, угрюмый, напоминавший маленького Жан Жака, который полол, копал, обирал своими заскорузлыми лапками гусениц. Звали его Жильбер.
– Это был я, ваше величество, – флегматично сообщил Жильбер.
– Вы? – пренебрежительно переспросила Мария Антуанетта. – Так я была права! Значит, никакой вы не ученый.
– Я полагаю, что раз у вашего величества такая превосходная память, то вы вспомните, сколько лет прошло с тех пор, – ответил Жильбер. – Если я не ошибаюсь, юный садовник, о котором изволит говорить ваше величество, рылся ради куска хлеба в клумбах Трианона в семьдесят втором году. Теперь же у нас восемьдесят девятый год. Значит то, о чем вы говорите, государыня, было семнадцать лет назад. В наше время это срок немалый. Этого более чем достаточно, чтобы превратить дикаря в ученого: при некоторых обстоятельствах душа и разум зреют быстро, словно цветы и травы в теплице, а революция, ваше величество, – это теплица для ума. Ваше величество на меня смотрит и, несмотря даже на остроту взгляда, не замечает, что шестнадцатилетний мальчик стал тридцатитрехлетним мужчиной. Поэтому вы напрасно удивляетесь тому, что невежественный, наивный Жильбер, надышавшись воздухом двух революций, сделался ученым и врачом.
– Невежественный – пускай, но наивный? – в ярости вскричала королева. – Вы, кажется, назвали юного Жильбера наивным?
– Если я ошибся, ваше величество, и наделил этого юношу качеством, каковым он не обладал, то откуда вашему величеству знать, что у него был недостаток, прямо противоположный наивности?
– О, это совершенно другое дело, – помрачнев, ответила королева, – быть может, мы поговорим о нем, но в другой раз. А сейчас давайте лучше вернемся к человеку ученому, образованному и безукоризненному, который стоит передо мною.
Слово «безукоризненный» пришлось Жильберу не по душе, он прекрасно понял, что это лишь новое оскорбление.
– Давайте вернемся, – согласился он, – и пусть ваше величество скажет, с какою целью вы позвали его к себе.
– Вы предложили свои услуги в качестве королевского врача, – ответила Мария Антуанетта. – Но вы должны понимать, сударь, что я слишком дорожу здоровьем своего супруга, чтобы вверять его человеку, которого знаю недостаточно хорошо.
– Да, я предложил свои услуги, – отозвался Жильбер, – они были приняты, и у вашего величества не должно возникнуть подозрение относительно моих способностей или усердия. Прежде всего я – врач политический, государыня, меня рекомендовал господин де Неккер. Что же до остального, то если я не понадоблюсь государю как политик, то буду ему хорошим врачом – разумеется, настолько, насколько наука о человеке может быть полезна творению создателя. Но я буду государю не только советчиком и врачом – главное, ваше величество, я буду ему добрым другом.
– Добрым другом? – с новым презрением воскликнула королева. – Вы – друг короля?
– Конечно, – невозмутимо отвечал Жильбер. – А почему бы и нет, ваше величество?
– Ну да, благодаря вашим тайным силам, с помощью оккультных наук, – пробормотала Мария Антуанетта. – Как знать, быть может, нас ждет новая Жакерия или восстание майотенов [161], и мы возвратимся назад, в средневековье? Вы вернетесь ко всяким приворотным зельям и колдовству. Вы будете править Францией с помощью волшебства, будете новым Фаустом или Никола Фламелем [162].
– У меня вовсе нет таких намерений, ваше величество.
– Нет, как же! Сколько чудовищ, более кровожадных, чем те, что были в садах Армиды, более кровожадных, чем даже Цербер, усыпите вы на пороге нашего ада.
Произнося слово «усыпите», королева устремила на Жильбера испытующий взгляд.
На сей раз врач невольно покраснел.
Марию Антуанетту это обстоятельство весьма обрадовало: она поняла, что угодила в уязвимое место.
– А вы их усыпите, – продолжала она, – ведь вы учились везде и всему и не преминули, должно быть, изучить науку магнетизма у современных шарлатанов, которые делают сон предательским и выпытывают у людей их тайны, пока те спят.
– Верно, ваше величество, – я много и долго учился под руководством ученого Калиостро.
– Вот-вот, того самого, который занимался сам и учил своих приверженцев заниматься моральным воровством, о котором я только что говорила, того самого, кто – я не боюсь этого слова – самым гнусным образом посредством магнетического сна завладевал душами одних и телами других.
Жильбер понял намек и на сей раз не покраснел, а побледнел. Радость пронизала все существо королевы.
– Я тоже ранила тебя, негодяй, – прошептала она, – и уже вижу кровь.
Но Жильбер уже давно научился переживать даже самые сильные чувства, не подавая вида. Он подошел к королеве, дерзко взглянул на нее и проговорил:
– Напрасно вы, ваше величество, ставите под сомнение то, что дала наука мудрым людям, о которых вы говорили, – способность погружать пациентов, а не жертв, в магнетический сон; напрасно вы ставите под сомнение их право всеми доступными средствами открывать законы природы, которые, став общепризнанными и объясненными, быть может, перевернут весь мир.