Анж Питу (др. перевод)

Королева вскрикнула и тоже посмотрела на кокарду.
Король наклонился, чтобы поцеловать дочь, однако на самом деле он хотел скрыть свой стыд.
С глубоким отвращением Мария Антуанетта сорвала злосчастную кокарду, не понимая, что этим порывом благородного негодования она до глубины души оскорбила всю нацию. Придет день, и нация отомстит ей за это.
– Выбросьте ее, сударь, – проговорила она, – выбросьте поскорее.
Она швырнула кокарду на ступени, прямо под ноги эскорта, провожавшего короля в его покои.
Такое резкое изменение в направлении мыслей охладило весь супружеский восторг королевы. Она стала незаметно искать глазами Шарни, который скромно стоял в стороне, как подобает солдату.
– Благодарю вас, сударь, – обратилась она к нему, когда их взгляды встретились, хотя Шарни явно этого не хотелось, – благодарю вас, вы достойно сдержали свое слово.
– С кем это вы говорите? – осведомился король.
– С господином де Шарни, – храбро отвечала она.
– Ах да, бедный Шарни, нелегко ему было ко мне пробиться. А где Жильбер? Что-то я его не вижу, – добавил он.
После полученного накануне урока королева была настороже.
– Идемте ужинать, государь, – сказала она, меняя тему разговора. – Господин де Шарни, – продолжала она, – разыщите графиню де Шарни, и пускай она идет с вами. Мы будем ужинать в семейном кругу.
Она вновь чувствовала себя королевой. Но она вздохнула при мысли, что печальный Шарни повеселел.
  
X. Фулон
 
Бийо купался в блаженстве.
Он взял Бастилию; освободил Жильбера; он отличен Лафайетом, который назвал его по имени.
Наконец, он видел похороны Фулона.
Немногие люди в ту эпоху были столь ненавидимы, как Фулон; соперничать с ним в этом отношении мог, пожалуй, один-единственный человек, его зять Бертье де Савиньи.
Обоим повезло на другой день после падения Бастилии.
Фулон умер, а Бертье бежал.
Всеобщая ненависть к Фулону достигла своего пика, когда после отставки господина Неккера он согласился принять пост добродетельного женевца, как называли в те времена г-на Неккера, и три дня пробыл генеральным контролером.
Поэтому на его похоронах изрядно попели и поплясали.
Кому-то пришло в голову вытащить тело из гроба и повесить его, но Бийо влез на тумбу и произнес речь о том, что мертвых следует уважать, так что катафалк беспрепятственно продолжал путь.
Что до Питу, он был причислен к героям.
Питу был другом гг. Эли и Юлена, которые оказывали ему честь своими поручениями.
Кроме того, он был доверенным лицом Бийо, того самого Бийо, который был отмечен, как мы уже сказали, самим Лафайетом, причем Лафайет время от времени поручал фермеру охранять его, ценя широкие плечи и достойные Геракла кулаки Бийо.
С тех пор как король прибыл в Париж, Жильбер, которого г-н де Неккер свел с лицами, возглавлявшими Национальное собрание и муниципалитет, без устали трудился над воспитанием новорожденной революции.
Поэтому ему было не до Бийо и не до Питу, и те со всем пылом ринулись в собрания третьего сословия, на которых вовсю спорили о высокой политике.
Наконец, однажды, когда Бийо, который перед тем три часа кряду излагал перед выборщиками свои воззрения на снабжение Парижа и теперь, утомясь от собственной болтовни, но в глубине души гордясь своим красноречием, предавался блаженному отдохновению под монотонный ропот речей других ораторов, которых он и не думал слушать, примчался смущенный Питу, угрем проскользнул в залу собраний в ратуше и взволнованным голосом, разительно отличавшимся от обычного его рассудительного тона, воскликнул:
– Господин Бийо! Дорогой господин Бийо!
– Ну? Что такое?
– Большая новость!
– Добрая?
– Блистательная!
– Что случилось?
– Вы знаете, я ходил в Клуб добродетелей, что у заставы Фонтенбло.
– Да, знаю. И что же?
– Что же? Там сказали неслыханную вещь.
– Какую?
– Вы знаете, что этот негодяй Фулон притворился мертвым и даже разыграл собственные похороны?
– Как! Неужели он притворился мертвым? Как! Неужели он разыграл свои похороны? Черт побери, он в самом деле умер, я же сам видел, как его хоронили.
– Так вот, господин Бийо, он жив.
– Жив?
– Жив, как мы с вами.
– Ты не в своем уме!
– Дорогой господин Бийо, я в своем уме. Предатель Фулон, враг народа, кровопийца и спекулянт, вовсе не умер.
– Говорю тебе: его похоронили, у него был апоплексический удар, и повторяю, я видел, как его хоронили, и сам остановил людей, которые хотели вытащить его из гроба и повесить.
– А я только что видел его живым, вот!
– Ты видел?
– Как вас сейчас, господин Бийо. Говорят, умер не он, а один из его слуг, и этот негодяй велел похоронить его как аристократа. А теперь все раскрылось: он пошел на это, опасаясь народной мести.
– Расскажи-ка мне все, Питу.
– Давайте выйдем в переднюю, господин Бийо, там нам будет удобнее.
Они перешли из залы в переднюю.
– Прежде всего, – начал Питу, – надо выяснить, здесь ли господин Байи.
– Рассказывай, он здесь.
– Ладно. Я, значит, был в Клубе добродетелей и слушал там речь одного патриота. Того самого, который делал ошибки во французском языке! Сразу видно, что он не воспитывался в пансионе аббата Фортье.
– Продолжай, – отозвался Бийо. – Ты же прекрасно знаешь, что можно быть добрым патриотом и притом не уметь ни читать, ни писать.
– Это верно, – согласился Питу. – Он все говорит, как вдруг в зал вбегает запыхавшийся человек с криком: «Победа! Победа! Фулон не умер, он жив! Я его разоблачил, я его нашел!»
Там все оказались вроде вас, папаша Бийо, никто не хотел ему поверить. Одни восклицали: «Как! Фулон?» – «Ну да». Другие говорили: «Полноте!» – «Ничего не полноте». Третьи заявляли: «Раз ты нашел Фулона, то должен был вместе с ним найти и зятя его Бертье».
– Бертье? – вскричал Бийо.
– Да, Бертье де Савиньи. Да вы его знаете – он интендант в Компьене, друг господина Изидора де Шарни.
– Еще бы не знать! Он так резок со всеми на свете и так любезен с Катрин.
– Вот именно, – подтвердил Питу. – Мерзкий откупщик, еще один кровопийца на теле французского народа, ничтожество, позор всего цивилизованного мира, как говорит добродетельный Лустало [172].
– Ну, дальше, дальше!
– Вы правы, – согласился Питу, – ad eventum festina, дорогой господин Бийо, что означает: «Не медли с развязкой». Итак, я продолжаю. Стало быть, этот запыхавшийся человек вбежал в Клуб добродетелей с криком: «Я нашел Фулона! Я его нашел!» Поднялся невообразимый шум.
– Он ошибся, – упрямо повторил Бийо.
– Нет, не ошибся, я сам видел Фулона.
– Ты видел Фулона, Питу?
– Собственными глазами. Но подождите же.
– Я жду, однако весь горю от нетерпения.
– Да вы слушайте, мне самому невтерпеж рассказать… Ну вот, он, значит, сделал так, чтобы все думали, что он умер, и похоронил вместо себя слугу. Но провидение не дремало!
– Провидение? Да будет тебе, – презрительно ответствовал вольтерьянец Бийо.
– Я хотел сказать «нация», – смущенно поправился Питу. – Этот добрый гражданин, этот запыхавшийся патриот, сообщивший нам новость, узнал Фулона в Вири, где тот скрывался.
– Вот как!
– Узнав его, он донес об этом, и один из членов муниципалитета по имени господин Рапп велел его тут же арестовать.
– А как зовут патриота, которому достало смелости на такой отважный поступок?
– Который донес на Фулона?
– Да.
– Его зовут господин Сен-Жан.
– Сен-Жан? Но так ведь зовут лакеев!
– А он и есть лакей негодяя Фулона. Аристократ проклятый! Смотри у меня! Зачем тебе лакеи?
– Занятный ты человек, Питу, – проговорил Бийо, подходя поближе к рассказчику.
– Вы очень добры ко мне, господин Бийо. Итак, Фулон разоблачен и арестован, его отправили в Париж, а доносчик побежал вперед, чтобы сообщить всем новость и получить награду за донос. Вскоре к заставе прибыл и Фулон.