Могикане Парижа

Но у собаки была скорее рана, чем ожог, потому что под пальцем складки шрама выступали довольно чувствительно.
Жан Робер принялся внимательно осматривать другой бок.
Там оказался точно такой же след, с той только разницей, что он приходился несколько ниже.
Робер и его нажал пальцем, а Роланд взвизгнул на этот раз несколько сильнее прежнего. Рана была, как оказалось, сквозная.
– А, мой милый! – вскричал поэт, – значит, ты воевал, как и твой великий тезка.
Роланд поднял голову и пролаял так грозно, что Робер невольно вздрогнул.
Этот ответ добродушного пса заставил Сальватора выйти из спальни.
– Что у вас тут случилось? – спросил он.
– Ничего особенного… Вы посоветовали мне побеседовать с ним, – ответил Жан Робер, смеясь. – Я стал расспрашивать о его истории, и он только что собрался мне рассказать ее.
– Ну, и что же рассказал он вам? Это в самом деле становится любопытно. Нужно же узнать о нем, наконец, правду.
– Да зачем же стал бы он лгать? – возразил Жан Робер. – Ведь он не человек.
– Тем больше основания, чтобы вы повторили мне ваш разговор! – вскричал Сальватор с нетерпением, в ко тором слышалась и тревога.
– Извольте. Вот вам наш разговор с Роландом слово в слово: я спросил его, чей он сын. От ответил мне, что он помесь сенбернара с ньюфаундлендом. Я спросил, сколь ко ему лет, он ответил – девять или десять. Я спросил, что значат белые пятна у него на боках; он ответил, что это след пули, которая переломила ему ребро и вышла сквозь левый бок.
– Все совершенно верно! – подтвердил Сальватор.
– И доказывает вам, что я наблюдатель, достойный ваших уроков.
– Это доказывает, по-моему, просто только то, что вы охотник, а следовательно, по перепонкам, которые есть между пальцами у Роланда, и по его шерсти вам нетрудно было узнать, что он помесь водолаза с горной собакой. Вы посмотрели ему в зубы и по цвету десен увидели, что он уже не молод. Вы пощупали два пятна у него на боках и по неровностям на коже и по вогнутости кости узнали, что пуля вошла через правый бок, а вышла через левый. Верно я вас понял?
– До того верно, что я чувствую себя уничтоженным.
– А больше этого он не сказал вам ничего?
– Вы вошли именно в тот момент, когда он сказал мне, что помнит свою рану и при случае, наверно, узнает и того, кто ее нанес ему. Рассказать же мне все остальное, я попрошу уже вас.
– К сожалению, я и сам знаю не больше вашего.
– Неужели?!
– Да. Лет пять тому назад я охотился в окрестностях Парижа…
– Охотились в окрестностях Парижа?!
– То есть, вернее, браконьерствовал… Ведь комиссионерам прав на охоту не полагается. Я нашел этого пса в канаве, он был прострелен навылет, лежал весь в крови и едва дышал. Красота его меня просто поразила. Мне стало жаль его. Я донес его до ручья и обмыл ему рану водой с водкой. От этого он точно ожил. Мне подумалось, что если хозяин решился оставить его в таком положении, то значит, не особенно дорожил им, и мне захотелось взять его себе. Мимо проезжала телега на рынок, я уложил его на нее и отвез домой. С того же вечера я стал лечить его так, как лечили у нас в Валь-де-Грасе раненых людей; мне удалось его вылечить, и вот и все, что я сам знаю о Роланде. Впрочем, нет, виноват, я забыл прибавить, что с тех пор он относится ко мне с беспредельной преданностью и готов дать убить себя за людей, которые мне дороги. Так ведь, Роланд?
При этом обращении пес весело залаял и опять оперся передними лапами на плечи хозяина.
– Ну, хорошо, хорошо! – сказал Сальватор. – Ты у меня хороший, честный пес! Я это знаю, знаю! А теперь лапы долой!
Роланд покорно опустился на пол, отошел и улегся на прежнее место вдоль дверей.
– Хотите отправиться со мной сейчас же? – спросил Сальватор, обращаясь к Жану Роберу.
– С радостью! Хотя, право, я боюсь стеснить вас.
– Это чем?
– Мадемуазель Фражола хотела идти куда-то сегодня утром, и, стало быть, вам нужно проводить ее.
– Нет! Ведь вы же сами слышали, что она не может даже сказать мне, куда идет.
– И вы не боитесь так отпускать ее совершенно одну, да еще в такие места, которых она не хочет даже назвать? – смеясь, спросил Жан Робер.
– Дорогой поэт, знайте, что там, где нет доверия, нет и любви. Я люблю Фражолу всеми силами моего сердца и, кажется, скорее заподозрю мою родную мать, чем ее.
– Прекрасно, но для молодой девушки вообще опасно выезжать так рано за город с одним только кучером.
– Совершенно верно, но ведь с нею будет Роланд, а под его защитой я отпущу ее одну хоть на край света.
– Вот это другое дело.
Жан Робер не без некоторого щегольства закутался в свой плащ.
– Ах, да, кстати, – сказал он. – Мне показалось, что мадемуазель Фражола упомянула имя Регины.
– Да.
– Это имя необыкновенное. Я знал дочь маршала Ламот Гудана. Ее тоже звали так.
– Да это она и есть подруга Фражолы… Отправимся.
Жан Робер молча пошел за своим проводником.
Этот человек удивлял его все больше и больше.
 
XI. Душа и тело
В те несколько минут, которые Сальватор провел в спальне, он полностью переоделся.
Теперь вместо оригинального и изящного черного бархатного костюма на нем был белый косматый казакин, пестрый жилет, застегнутый доверху, и темные панталоны. В этом костюме невозможно было бы определить, к какому классу он принадлежал. Это можно было узнать по тому, как он надевал шляпу: если он надвигал ее на ухо, то казался принарядившимся ремесленником, а если надевал ее прямо, то имел вид небрежно одетого светского человека.
Жан Робер, пристально наблюдавший за всем, за метил и этот тонкий оттенок.
– Куда хотите вы отправиться? – спросил Сальватор, выходя на улицу и запирая дверь своего дома.
– Куда вы полагаете лучше. Ведь вы обещали быть моим проводником сегодняшней ночью.
– Так поступим же, как поступали древние, – ответил Сальватор, – бросим перо по ветру и, в которую сторону он отнесет его, туда мы и направимся.
Сальватор вырвал листок из своей записной книжки и подбросил его на воздух. Ветер подхватил его и понес в сторону улицы Пупе.
Следуя за ним, друзья дошли до улицы Ла-Гарп.
Здесь они бросили вторую бумажку, и она привела их к улице Сен-Жак.
Они шли, сами не зная куда, полагаясь на случайность, без цели, без направления, обмениваясь мыслями и впечатлениями еще свежих и сильных душ.
Жан Робер несколько раз пытался проникнуть в тай ну жизни странного молодого человека, но Сальватор каждый раз ловко увертывался от него, как лисица увертывается на охоте от преследующей ее гончей.
Наконец, когда Жан Робер поставил свой вопрос прямо, он сказал ему:
– Ведь мы вышли с вами искать роман, – не правда ли? А то, до чего вы доискиваетесь теперь, есть роман уже оконченный. Если бы я уступил вашей просьбе, то это значило бы, что я веду вас назад. Так лучше пойдемте вперед.
Жан Робер понял, что он твердо решил остаться неизвестным, и перестал настаивать.
Кроме того, мысли их приняли скоро другое направление, благодаря одной случайности.
Несколько мужчин и женщин толпились около какого-то человека, лежавшего на мостовой.
– Он пьян! – говорили одни.
– Нет, он умирает! – возражали другие.
Человек продолжал хрипеть.
Сальватор растолкал толпу, опустился возле него на колени, приподнял его голову, заглянул ему в лицо и, обращаясь к Жану Роберу, сказал:
– Это Варфоломей Лелон. У него прилив крови к мозгу, и если я сейчас же не пущу ему кровь, то он умрет. Здесь должна быть где-то аптека, сходите туда. Аптекари должны вставать в любое время.
Жан Робер осмотрелся. Сами того не замечая, они дошли до середины предместья Сен-Жак и были невдалеке от больницы Кошен.
Напротив госпиталя красовалась вывеска:
Аптека Луи Рено.
До имени аптекаря ему, впрочем, не было никакого дела, – лишь бы он поскорее открыл. Он громко и сильно постучался.