Журнал «Если», 1993 № 09
— Ну… — он покраснел.
— Поскольку соображаешь ты медленно, лично для тебя я упрощу задачу. Сейчас я высказал парадокс. Но это не парадокс. Перестань улыбаться и кивать, просто слушай, и, может быть, что-то поймешь. Итак, ты и я — разные люди, так?
— Да, — вздохнул он.
— Правильно. И в то же время все люди похожи друг на друга. В этом как раз парадокса нет.
— Разве?
— Да, и вот почему. Ты похож на мою жену, на бармена, на редактора городской газеты и на миллиарды всех, кто ползает по земному шару и называет себя человеком. Как ты проницательно отметил, я не похож на тебя. И к тому же я не похож ни на Лоретту, ни на Стива, ни на редактора. Теперь ты видишь, что это не парадокс?
Генри смущенно поежился. Он меня вообще изумлял: как может такой человек, не умеющий ни притворяться, ни ловчить, даже соврать и то не способный, — как он может прожить на свете хотя бы три дня? Посмотрите, как он бьется над моим вопросом, стараясь найти правильный ответ.
— Не знаю… — это прозвучало, как мольба о прощении. Глаза его смущенно замигали. — Может, ты хочешь сказать, что ты не человек? — он тихо захихикал и снова как-то съежился.
Прислонившись к спинке дивана, я просиял:
— Потрясающе: оказывается, ты не так глуп!
— А ты действительно хотел это сказать? Но я думал, что все на свете — люди. — Это прозвучало патетически.
— Не путай разные вещи, — сказал я мягко.
Я наклонился к нему резко, чтобы испугать, и он испугался. Опустив палец в виски, нарисовал на столе довольно большой мокрый круг.
— Предположим, что внутри этого круга, — я повозил рюмкой внутри окружности, — и в этой рюмке содержится то, что мы называем человеческим. Когда она здесь, или вот здесь, или чуть дальше — в ней все по-прежнему человеческое. Ты, например, отличаешься от Стива, потому что его человеческое — вот здесь, а твое вот тут… Вы разные, потому что помещены в разных частях этого круга, но вы одинаковы, потому что вы оба — внутри круга. Итак, парадокса нет. — Я опорожнил рюмку и положил руку внутрь круга. Полировка на столе бледнела от спирта, но это неважно, завтра Лоретта отполирует.
— Внутри круга, — продолжал я, — человек может быть умным или глупым, музыкальным, агрессивным, изнеженным, технически грамотным: он может быть югославом, математическим гением или кондитером, но он прежде всего человек. Однако глупо утверждать, что человек обязательно должен жить внутри круга. А что делать тому, кто родился за его пределами? Или живет на границе? А кто может запретить ему жить вот здесь? — Тут я грохнул кулаком по столу за пределами круга.
— Я… — заикнулся Генри.
— Заткнись. Отвечаю: есть люди и за пределами круга. Не так много, но они есть. Но если мы уже назвали людьми тех, кто внутри, то живущие снаружи должны иметь свое какое-то название.
— И ты один из них? — прошептал Генри.
— Точно.
— Вы — те, кого называют мют…мут…
— Мутанты? Нет. Хотя, черт возьми, это название подойдет. Но не такие мутанты, как ты думаешь. Не результат атомной пыли, космических лучей или чего-то в этом роде. Обычная, будничная разновидность. Смотри: от одной точки окружности до другой внутри круга дальше, чем от точки внутри до точки снаружи — верно? Однако по всей длине диаметра возможны разновидности, то есть разница между людьми, которая позволяет им оставаться людьми. Но один маленький шаг вот сюда, — я вывел палец за окружность, — и ты обнаружишь нечто совсем другое.
— В каком смысле — другое?
— Да этого другого — тьма-тьмущая. — Я пожал плечами. — Возьми любой биологический вид, ну хоть котят одного помета: у одного острее зрение, а у другого — когти. Кто лучше?
— Я думаю, что…
— Никто, неандерталец ты косматый. — При этом он улыбнулся. — Ни один не лучше, они просто разные, у каждого свой способ охотиться. Теперь представь, что у другого котенка из того же семейства — жабры, у третьего — чешуя, как у рыбы. Что это такое?
— Суперкошка? — просиял Генри.
— Ну, скажем, просто не-кошка.
— Значит, ты, хм…
— Я не-человек, — подтвердил я.
— Но выглядишь как…
— Ну да, ведь кошка с жабрами тоже выглядит обыкновенной кошкой. А я — другой, Генри. Я всегда знал, что я другой. — Я снова ткнул в него указательным пальцем, он съежился. — Вот ты, например, обладаешь качеством, которое я встречал очень редко, — способностью сопереживать. Ты словно видишь мир глазами других людей, ощущаешь шероховатость жизни их пальцами. Ты смеешься вместе с ними или плачешь, когда рыдают они.
— Да, я думаю, что…
— Вернемся ко мне — я умею сопереживать, как крокодил — петь. Но у меня есть иное. Знаешь ли ты, что я никогда не злюсь? Вот почему я могу наслаждаться жизнью! Вот почему я могу распоряжаться людьми, заставить любого делать то, что нужно мне, — потому что я умею держать себя в руках. Я могу рычать, как лев, и вообще устроить целый спектакль, но всерьез никогда не выхожу из себя. Ты знаешь меня давно, Генри. Ты читал мои опусы, ты наблюдал за мной. Итак, ты можешь назвать меня человеком?
Он облизнул губы, сцепил пальцы, щелкнул суставами. Бедный Генри! От этой новехонькой идеи у него раскалывалась голова.
— А вдруг, — решился он наконец, — ты вовсе не другой, а просто талантливый?
— Ну вот мы и подошли к сути. Вот тебе аргумент (кстати, об аргументах — где бутылка?). — Я налил себе и ему. — Видишь ли, Генри, я скромный парень. Будь на моем месте человек, он возомнил бы себя суперменом. Я же понял одно: на свете слишком много существ разных видов. Следовательно, должны быть и такие, как я.
— Хочешь сказать такие же, как…
— Нет. Просто, кроме меня, существуют еще люди самых разных типов. И уж раз я умею думать как не-человек, я нашел способ отыскивать подобных себе.
Пытаясь подняться с кресла, я понял, что ничего не выйдет, и рухнул на место.
— Черт с ним. Представляешь, я голоден как… Нечего сказать — обед! Не могла приготовить что- нибудь посущественней. Я пуст, как бумажный мешок. Генри, дверь заперта?
Он подошел к двери и подергал ее. Когда он вернулся, я достал бронзовый ключик.
— Сейчас я тебе открою глаза кое на что, старина.
Я отпер ящик письменного стола, который со временем оказался заполненным доверху. Ну что ж, когда хочешь позабавиться, нельзя упускать из виду даже мелочи.
Достав папку, на которой было написано «Справедливость», я шлепнул ее рядом с пишущей машинкой.
— Итак, я нашел еще одного не-человека. Чтобы получилась пара, один должен поймать другого, ведь так? Теперь слушай меня внимательно: способен ли человек задумать нечто подобное, не говоря уже о том, чтобы претворить это в жизнь? — И я открыл папку. — Это началось, когда я писал статейку о нераскрытых убийствах. Ты ведь знаешь, что ни один муниципалитет не публикует данных на эту тему. Представь себе: в одном городе 69 процентов, в другом — 73. Кое-где процент удалось довести до 40, а в нашем городе в каком-то году было 38. Но в любом случае — остается чертова уйма нераскрытых убийств!
Так вот, в своей статье я раскопал все, что мог, и таких дел набрался целый ящик. Можно было приступать к поиску решения. Что здесь важнее всего? Кто убийца? Несущественно. Кто мог бы стать убийцей? Ерунда.
Я пришел к выводу, что ко всем нераскрытым делам должен подходить один ключ. Там убили заурядного рекламного агента, не имевшего врагов, здесь нашли подростка с ножом в груди, а потом обнаружили богатого наследника, утонувшего рядом со своей яхтой. И так далее.
Я отверг все случаи, когда погибший имел врагов или когда у убийцы мог присутствовать побудительный мотив. В результате остался довольно странный набор: убийства, для которых вроде бы не было ни причины, ни повода, и к тому же совершенные в разных местах и разным способом.
Должен тебе сказать, что я подолгу звонил, носился по стране, брал интервью у сотни людей.
Я продолжал искать убийства, не имевшие причины. Обнаружив мотивировку, я тут же отбрасывал дело в сторону. К тому времени я уже собрал материал на тему «Убийство — ради чего?», которого хватило бы на парочку крупных «кусков», а то и на целую серию выступлений.