Мираж

Свадьба кончилась, и Лайла уехала. Медовый месяц молодожены собирались провести в Стамбуле. Несколько дней Амира прожила под впечатлением яркого празднества, но потом наступили серые будни, пришло нестерпимое одиночество. Девочка старалась проводить больше времени с матерью, но Джихан была погружена в свои невеселые мысли. Уехала и мисс Вандербек. Свой очередной отпуск девушка решила провести где-то на юге Франции. В довершение всех бед Амира чувствовала, что в ней происходят какие-то таинственные изменения: месячные еще не пришли, но в организме творилось что-то очень важное, и это что-то доставляло ей мучительное недомогание.
Стало легче, когда пришло первое письмо от Лайлы. Дальше послания следовали почти ежедневно. Подруга с восторгом описывала роскошь медового месяца, комфорт отеля, красоты Босфора и сокровища Топкапы.
«Амира, видела бы ты все эти драгоценности — сказочные бриллианты, рубины и сапфиры, которые султаны дарили своим женам. Должно быть, владыки и в самом деле обожали их. Я очень скучаю по тебе и жалею, что тебя нет рядом и ты не можешь разделить со мной лицезрение всех этих чудес. Правда, мне кажется, что Махмуду не понравилось бы твое присутствие. Но ничего, скоро я буду дома, мы останемся навечно неразлучными подругами».
Амира читала и перечитывала излияния подруги и мысленно клялась ей в вечной и нерушимой дружбе.
На третьей неделе медового месяца Лайлы от нее пришло очередное, написанное стремительным почерком письмо. Оно было кратким: «Государственная тайна! Спрячь это подальше! Правда, они симпатяшки?» В конверте лежала фотография ансамбля «Битлз». По правде говоря, Амира была разочарована. Знаменитые музыканты выглядели, как работяги-иностранцы с нефтяных вышек, и носили какие-то странные парики. Но, верная дружбе, Амира сунула открытку между страниц оставленного Маликом учебника. Каждый вечер она доставала открытку и начинала воображать, как выглядят Стамбул, Каир, Лондон и множество других замечательных мест, где ей, видимо, никогда не суждено побывать.
Однажды утром, когда отец, как обычно, был в городе по делам, одиночество и странное стеснение в груди побудили Амиру совершить немыслимый поступок. Она прошмыгнула в кабинет отца и включила радио. Некоторое время Амира искала каирскую радиостанцию, и вот наконец в динамике зазвучала какая-то западная песенка в ритме рок-н-ролла. Это были не «Битлз», но музыка звучала очень похоже. Приподняв юбку и глядя на свои длинные ноги, Амира принялась танцевать, стараясь разбудить в душе то ощущение свободы, которое владело ею, когда она танцевала с Лайлой.
Но то былое чувство не приходило. Надо бы заняться уроками или попробовать подвести глаза. Словом, найти себе более достойное занятие, но захваченная музыкальным ритмом девочка продолжала бесцельно и механически танцевать, как заводная кукла, как вдруг от двери раздался громовой голос отца.
— Что ты делаешь? Аллах, и я должен на это смотреть? И это моя дочь? — Омар побледнел от гнева, схватил Амиру за волосы и потащил прочь из кабинета.
— Где моя жена? Где? — продолжал кричать Омар, когда приволок дочь на женскую половину.
Появилась Джихан. Ее собеседница, шурша платьем и стуча сандалиями, опрометью кинулась из комнаты.
— В чем дело? Что случилось, муж мой?
— Я тебе говорил. Я тебя предупреждал. Пора, время все-таки пришло, если уже не поздно. Это надо сделать немедля!
Джихан обескураженно покачала головой.
— Но, муж мой, ее время еще не настало. Наша дочь еще совсем дитя.
— Дитя, которое дрыгалось в моем кабинете у приемника, как каирская потаскуха. Иди, приемник еще включен. Иди, послушай сама эту безбожную музыку.
— Я верю тебе, Омар, накажи ее, как считаешь нужным. Но у нее еще не пришли…
— Молчать! — Тут Омар заметил Бахию, забившуюся в угол. — Ты! Ты знаешь, что надо делать. Иди и приготовь все, что нужно.
Такого ужаса Амира не испытывала никогда в жизни. Она тяжко согрешила и не только тем, что бесстыдно танцевала у радиоприемника, нет, гораздо худшим грехом было то, что она возбудила ярость отца. Дети, совершившие этот грех, подвергают опасности свою бессмертную душу. Амира тихо плакала, пока Джихан пыталась вяло протестовать. Но разъяренный муж не обращал ни малейшего внимания на слова жены. Появилась служанка с абией в руках.
— Это еще не наказание, — сказал Омар жене. — Как с ней поступить, я решу позднее. Сейчас мы сделаем то, что предписывает в таких случаях Аллах. Смотри, не вздумай ослушаться! — С этими словами Омар, круто повернувшись, вышел из комнаты.
Плачущую Амиру отвели в комнату Джихан. Надевание чадры было торжественным ритуалом, символом превращения девочки во взрослую женщину. Но Амира своими руками разбила последнюю надежду на этот светлый праздник — ей придется надеть чадру до срока.
— Я еще маленькая, — прошептала девочка, протестуя, но что она могла сделать?
Но теперь непреклонной была мать.
— Ничего, осталось не так уж много времени. Не посмеешь же ты перечить своему отцу?
Закрывая лицо, длинная чадра падала почти до земли, набросив скучную тень на краски мира, на все детство Амиры. Теперь ее лицо будет навсегда скрыто от тех, кто мог бы порадоваться ее красоте. Правда, хорошо то, что чадра скрывала ее горькие слезы…
  
Часть третья
   
Джихан
 
— Мама, ты не хочешь посидеть с нами? Тетушка Наджла сегодня в ударе, ты слышишь, мамочка?
— Я так устала, доченька, мне лучше побыть дома.
— Но ты же можешь посидеть и во дворе, здесь так приятно выпить чаю. Да и погода просто чудо.
В конце концов Джихан позволила Амире увлечь себя под сень аркады, но внезапно наступившее молчание и выражение преувеличенного внимания на лицах сидевших там женщин ясно сказали Джихан, что в ее глазах намертво застыло отражение страшного сна.
Бедная женщина перестала вести дневник и записывать туда дни явления кошмара; он теперь являлся каждую ночь, и Джихан стала бояться захода солнца. Хуже того, страшное видение преследовало ее и наяву. Ей казалось, что весь привычный окружающий мир — дом, сад, лица родных и знакомых — всего лишь пестрая ажурная вуаль, готовая каждую минуту приподняться, обнажив за собой шуршащую песком страшную яму.
Джихан понимала, что происходит что-то неладное — с ней случилось что-то непоправимое, она вела себя неподобающе, более того — грешно. Первая и вторая жены не всегда ладили друг с другом, хотя весьма часто им удавалось неплохо уживаться, но правилами предписывалось вести себя так, чтобы раздоры женщин не мешали мужчине наслаждаться семейным счастьем… Джихан не преуспела на этом поприще, больше того, уже в течение нескольких месяцев она не допускала к себе Омара. Это, конечно, был грех, и Джихан страшно боялась, что настанет день, когда придется за этот грех расплачиваться.
Но разве ее поведение было необъяснимым?
«Ты всегда будешь для меня единственной, единственной звездой моего небосклона». Эти строки были из дневника Джихан, записанные ею в четырнадцатилетнем возрасте, на следующее утро после свадьбы. Те проникновенные слова сказал ей Омар в их первую ночь. В те дни он часто говорил с ней таким поэтическим языком, не забывая его и годы спустя после свадьбы. Джихан и Омар понимали друг друга с полуслова: это был счастливый брак, счастливый не на словах, а на деле. Может быть, именно поэтому Омар не развелся с ней, когда Джихан перестала быть прежней любящей и преданной женой.
«Единственная». Джихан покачала головой и усмехнулась, тотчас по лицам собравшихся жен поняв, что горький смех непроизвольно вырвался из ее уст.
— Кажется, у тебя пересохло в горле, Ум-Малик, — сказала Ум-Юсеф, тактично сгладив неловкость. — Позволь, я принесу тебе чашку чая.
Молодая женщина поспешила на кухню, как и подобает младшей жене. Джихан неприязненно посмотрела ей вслед. Слава Богу, что хоть на людях Ум-Юсеф разыгрывает из себя паиньку, а ведь на самом деле эта молоденькая кошечка заняла в доме не только место второй жены — она, эта юная особа, сумела узурпировать положение старшей жены. С самого рождения Юсефа все внимание Омара было обращено на маленького сына и его мать. Куда девалось то уважение и почет, которым должна была пользоваться мать сына-первенца? Но Джихан понимала, что в своем поражении виновата только она сама и больше никто.