Богачи

— Прости меня, дорогая. Но после безумного дня есть дрянь в шумном кабаке и выносить эту парочку было выше моих сил.
— Я понимаю. Ты тоже прости меня, — с сожалением ответила Тиффани.
— У твоей сестры мозгов не больше, чем у курицы. А этот недотепа совсем свихнулся от любви. Они как нельзя лучше подходят друг для друга! — Хант резко ударил по тормозам и зло выругался в адрес пешехода, сунувшегося прямо под колеса. — Какие-то они были сегодня странные, тебе не показалось? Раньше, помнится, ворковали как голубки, а теперь словно кошка между ними пробежала. Разве они не собирались объявить о своей помолвке после возвращения Морган из Англии?
— Боюсь, что ее поездка разрушит их брачные планы, — осторожно высказалась Тиффани. — У нее в Англии был какой-то роман, оборвавшийся из-за ссоры. Морган немного не в своей тарелке… К тому же отец изводит ее расспросами — ты знаешь, он может душу из человека вытрясти. — Тиффани прижалась к Ханту. — Давай забудем обо всех на свете. Скорее бы уже добраться до дома. — Ее рука скользнула выше по его бедру. Как правило, Хант сразу же заводился от этого, но на этот раз насупился еще сильнее.
Тиффани резко отодвинулась от него и торопливо открыла сумочку, чтобы достать ключи. До тех пор, пока машина не остановилась у подъезда, они не проронили ни слова.
— Зайдешь? — самым беспечным тоном спросила она.
— Ты этого действительно хочешь?
— Поступай как знаешь, — ответила Тиффани и вылезла из машины.
Захлопнув дверцу, она, не оборачиваясь, пошла к двери, гордо расправив плечи. Через минуту Хант догнал ее.
В гостиной он первым делом подошел к бару и налил себе большой бокал виски, не предложив выпить Тиффани. Затем опустился в мягкое кресло, ослабил узел галстука и принялся большими глотками поглощать содержимое бокала. Все в поведении Ханта говорило о том, что внутренний разлад не позволяет ему преодолеть расстояние между ним самим и Тиффани, приблизиться к ней и найти в том утешение. Он был предельно серьезен; Тиффани вначале показалось, что в его глазах застыло равнодушие, но когда она поняла, что ошибается, неприятный холодок пополз у нее по позвоночнику. Хант готовился к разговору и не знал, как его начать. После долгой паузы он наконец выдавил из себя:
— Тифф… моя дорогая… ты ведь знаешь, что я люблю тебя…
Тиффани кивнула и с тоской взглянула в его карие глаза. Неужели настал тот миг прощания, которого она ждала и боялась больше всего на свете?
— Сегодня Джони устроила мне очередной скандал, — сказал Хант и, откинувшись на спинку, закрыл глаза, но тут же открыл их снова, почувствовав, что образ пьяной в стельку жены с искаженным от безумного визга лицом, немедленно пришедший ему на память, способен свести его с ума от ярости. — Я всем сердцем желал бы развестись с ней, но не могу покинуть сыновей. Они очень чуткие, от них ничего не скроешь. Им страшно от одной мысли, что когда-нибудь я могу уйти и не вернуться. Каждое утро Мэт провожает меня на работу в слезах, спрашивает, приду ли я к тому времени, когда мать отправит их спать — а в глазах у него страх. Я люблю их, Тифф. Если мы с Джони разведемся, дети останутся у нее, а я смогу их видеть лишь по выходным. Как я могу стать для них воскресным папой, сама подумай? Я постоянно думаю о том, как мой отец ушел от матери, не могу забыть, как мне было тогда больно и обидно. И потом, меня не покидало чувство, собственной вины. Теперь я понимаю, что все было не так. Но как объяснить это ребенку?
— Ты уверен, что суд оставит детей Джони? — тихо спросила Тиффани, подливая Ханту виски.
— Она — мать, к тому же она их тоже любит, да и дети к ней привязаны. Тифф, я в отчаянии, я не знаю, что делать. — Хант уперся локтями в колени и уронил голову на руки. Из бокала на пол потекла тоненькая струйка.
— Но… мы ведь можем продолжать видеться… иногда, не так ли? — сквозь пелену слез, застлавшую ей глаза, спросила Тиффани. — Даже если ты не разведешься.
Хант поднял голову и внимательно посмотрел на Тиффани, потом вскочил и, подбежав к ней, крепко прижал ее к груди.
— Тифф, я не могу жить без тебя. — Он зарылся лицом в ее волосы. — Я люблю тебя… тебя одну, но ведь мы не сможем пожениться, хотя я мечтаю о том, чтобы никогда с тобой не расставаться. А мои сыновья… — Его голос задрожал и оборвался. Тиффани поняла, что Хант близок к тому, чтобы разрыдаться.
— Я понимаю тебя, любимый. Хорошо, что ты обо всем рассказал мне. — Она запустила руку в его волосы и ласково погладила темные спутанные кудри. — Я не могу быть твоей женой, но жить без тебя тоже не могу. И если нам суждена такая доля, надо с ней смириться… — Она обняла его, словно не желая отпустить от себя ни на миг. — Пусть все будет по-прежнему.
— Но это ужасно, Тифф. Ты заслуживаешь большего, чем быть моей любовницей. — Непреклонность его тона заставила сердце Тиффани похолодеть.
— Мы ничего не можем изменить, Хант! — воскликнула Тиффани, вдруг осознав, что должна бороться, чтобы удержать того, в ком был сосредоточен смысл ее жизни. — К черту свадьбу! Меня не волнует, кем я буду тебе — женой или любовницей! Но ничто не заставит меня отказаться от тебя! — Она вдруг почувствовала себя невероятно сильной и способной самостоятельно решать свою судьбу. Хант ее любит, и это главное, а если приходится делить его с кем-то, то пусть будет так — половина все же лучше, чем ничего. — Послушай, Хант! — заявила она тоном, не терпящим возражений. — В глубине сердца я всегда знала, что нам никогда не быть вместе, поэтому и не рассчитывала всерьез на то, что ты разведешься с женой. Если я потеряю тебя, моя жизнь лишится смысла. Пойми, любимый, ты для меня — все… так что никогда впредь не говори мне о расставании, я не смогу его пережить.
Их глаза встретились: его — глубокие, черные, взволнованные и ее — спокойные, как гладь Эгейского моря после шторма. Через миг их губы соединились, и поцелуй этот поначалу был горьким, но постепенно наполнился страстью.
Ночь любви была окрашена в печальные тона. Легкие прикосновения, нежные объятия, грустные слова — все говорило о том, что эти двое предчувствуют близкое прощание.
Закери сидел на кровати в комнате Смоки и нервно грыз ноготь на указательном пальце. Смоки стояла у окна и смотрела на улицу. Напротив ее дома находилась аптека, а по соседству с ней грязная забегаловка, в дверях которой вот уже полчаса торчали двое обтрепанных парней, жующих жвачку и провожающих похотливыми взглядами спешащих мимо женщин. Из окна виднелась витрина комиссионного магазина, заваленная дешевыми тряпками, которые покрылись пылью и выгорели на солнце. Смоки осточертел этот грязный квартал на самой окраине города, и она давно уже мечтала любыми способами выбраться отсюда.
Перед Закери на стуле сидел мужчина лет сорока с одутловатым лицом, засаленными жидкими волосами, зачесанными вперед, чтобы прикрыть лысину, с огромным носом и маленькими хитрыми глазками. Все трое молчали.
— Ну так что? — заговорил наконец мужчина, передвинув сигару из одного угла мокрого рта в другой.
— Не волнуйтесь, я достану, честное слово, достану, — испуганно пробормотал Закери.
— И когда же? К следующему Рождеству? Нет, парень, так не пойдет. Дурь ты получил, а теперь пришло время платить. Нехорошо заставлять босса ждать, он этого не любит.
— Я же говорю вам, что достану! Вот у нее можете спросить. Она знает, что деньги у меня есть. Только надо кое-что уладить… мелкие семейные проблемы, знаете ли. — Закери вспотел от напряжения, и ладони у него стали влажными и липкими.
— Проблемы у тебя будут, и довольно крупные, если не достанешь деньги к завтрашнему вечеру. — Он наклонился к Закери и выпустил ему в лицо дым. — И запомни, я хочу получить две штуки разом, ни центом меньше, а не то придется безнадежно попортить твое смазливое личико. — Кривая усмешка исказила его губы.
— О'кей, — обреченно вздохнул Закери, уставившись в пол.
— Смотри у меня! — Мужчина тяжело поднялся, по-дружески хлопнул Смоки пониже спины и пошел к двери. В полной тишине по лестнице гремели его затихающие шаги.