Узор счастья

А посетители выражали свои чувства очень открыто. Люди останавливались возле каждой работы, устраивая чуть ли не дискуссии. И больше всего народу собралось возле «Автопортрета», к которому Светлана вернулась вместе с Моникой и присоединившимся к ним Матиасом.
— Это сова-охранительница, — пояснял молодой человек стоящей рядом девушке. — Ее повесили с этой стороны, потому что она оберегает художника. А с противоположной стороны — маска злого духа, который всегда старается захватить душу.
— Нет, — вступил в разговор мужчина в очках, похожий на преподавателя. — Это тоже защитник, только воинственный. Сова предупреждает криком о приближении несчастья, а если душа не слышит, не может ничего сама сделать, тогда вмешивается защитник...
— Все правильно, — добавил третий мужчина, который был на голову выше всех своих собеседников. — Но только это не отдельные персонажи. Они все втроем и составляют разные стороны души...
Светлана, наклонившись к Монике и Матиасу, прошептала:
— Как забавно все, что они говорят. Это я перевесила сюда сову и маску, их здесь не было. Но я же понятия не имею об африканском фольклоре...
— Ну и что? — покачал головой Матиас. — Художник обязан чувствовать. Это важнее, чем знать. И ты угадала. Если это вызвало такой оживленный разговор — значит, попала в самую точку.
Они медленно двигались к выходу, и Светлана уже чувствовала дуновение ветерка. «Неужели мука кончилась?» — подумала она. Но ошиблась. Настоящую пытку ей еще предстояло пережить.
  
Глава 16
 
Каким-то образом часть публики, точно зная, в какой момент это следует делать, переместилась в соседний ресторан. Официанты разносили коктейли, блюда с закусками стояли на отдельных столиках, но Светлана не могла заставить себя проглотить ни кусочка. Коктейль, правда, выпила — он был легкий, вкусный, и в нем совершенно не чувствовалось крепости. Правда, когда у нее вдруг начала кружиться голова, она поняла, что его легкость обманчива. Зато к ней снова вернулась непринужденность. Кусочек льда, застывший у самого сердца, перестал ощущаться так остро. Боль притупилась.
Она поговорила с Даней. Подходил к ней и Андрей. Время от времени Матиас и Моника оказывались рядом. С ней заговаривали студенты местной Академии искусств, рассказывали, как у них проходят занятия, какие предметы им предстоит изучить. Светлана поняла, что очень много часов в их программе отведено изучению национальных традиций. Она спросила об этом у хорошенькой черноглазой и черноволосой девушки. Та, соглашаясь, кивнула:
— Да, у нас был период, когда все художники стремились подражать Западу. Но ведь даже великий Пикассо многое взял из традиционного африканского искусства, значит, и нам нельзя забывать о нем...
Максим переходил от столика к столику, чтобы каждый желающий мог поздравить его и сказать хотя бы несколько слов. Белла Караджич успевала всюду оказаться рядом.
— Выставка месье Муратова показала нам, — продолжала девушка, — что Африка, что Драгомея... — она не успела закончить, потому что Максим вдруг направился к ним.
Сердце Светланы гулко забилось.
— Мне все не удавалось сказать вам спасибо, — проговорил он ровным голосом, обращаясь как бы к ней, но в то же время глядя сквозь нее. — И особенно за расположение этих двух работ рядом с «Автопортретом». Только когда вокруг них разгорелись споры, я по-настоящему понял, насколько точно это сочетание. В другом зале они звучали бы иначе.
К счастью для Светланы, на эстраде заиграла африканская музыка, и рокот тамтамов заглушил удары ее сердца, которые были слышны, наверное, на другом конце зала.
— Музыка! — раздался радостный возглас Беллы Караджич. — Максим! Я никогда не танцевала африканские танцы. Мне очень хочется попробовать, что из этого получится. Позволь пригласить тебя.
— Поскольку я не бог весть какой танцор, то чувствую себя лучше, когда по крайней мере танцует толпа. Надеюсь, найдется кто-нибудь, кто придет мне на помощь, — Максим сделал приглашающий жест, призывая студентов-художников и всех гостей на площадку для танцев. Молодых людей не надо было долго уговаривать. Они вошли в круг танцующих с такой легкостью, с какой пловцы ныряют в знакомое озеро.
Та площадка, где Светлана провела несколько часов позавчера, отличалась от ресторанной. Но сами танцующие двигались так же органично, как те, которых она видела накануне. Движения их были настолько пластичными, что на них можно было любоваться, как на ожившую скульптуру.
— Мы, европейцы, не умеем так танцевать, — с некоторой грустью проговорил оказавшийся рядом с ней Даня. — Мы мешаем себе во время танца. Не умеем отключаться.
Светлана кивнула, соглашаясь. От толпы вдруг отделились молодые люди из Академии искусств, они подскочили к Светлане и Дане и увлекли их за собой в круг, не слушая возгласов протеста. Несколько пар озорно смотрели на девушку с золотистыми волосами, не прерывая своего танца. И она вдруг почувствовала себя неуклюжей, как кукла, у которой кукловод отпустил нитки. А в следующую минуту это ее рассердило. Это же всего лишь танец, где каждый имеет право делать то, что хочет, выражать музыку так, как он ее чувствует. Она на секунду прикрыла глаза, вслушиваясь в голос тамтама, который настойчиво повторял ей что-то простое и ясное. Напряжение в плечах прошло. К общему ритму добавился звук второго барабанчика, которого она не слышала прежде. У него был звонкий голос, жизнерадостный и веселый. Он переговаривался с другим таким же веселым барабанчиком, и Светлана подчинилась этому задорному голосу молодости.
Чем больше она танцевала, тем легче ей становилось. Словно танец помогал избавиться от всех мешающих чувств, возвращал ее к самой себе. Музыка вливала в кровь все новые порции адреналина. Со всех сторон раздавались подбадривающие возгласы, но она не понимала, к кому они относятся. И внутренний взор ее, и слух, и тело обращены были только к музыкантам. Только их она слушала и подчинялась только тому, что они внушали ей: ты молода, у тебя все впереди, каждый момент жизни неповторим и прекрасен, каким бы трудным он ни был, ощути его и скажи...
Тамтам на секунду замолк, звонкие барабанчики, перекликнувшись, затихли следом за ним.
— Отлично! — услышала она голос Матиаса.
Он захлопал, стоявшая рядом с ним Моника поддержала его. Светлана перевела дыхание и засмеялась:
— Идемте! — окликнула она их.
Моника посмотрела на Матиаса, что-то негромко сказала ему, они тоже засмеялись и вступили в круг. Снова заговорил басовитый тамтам. Теперь в его интонациях появилось что-то новое. И жизнерадостные барабанчики тоже подстроились под него. Вслушиваясь в необычные звуки, Светлана не сразу догадалась, в чем дело.
Только когда рядом с ней выросла высокая мужская фигура, она поняла, какие новые нотки появились в них...
Макс скинул смокинг и остался в белой рубашке. Алое платье мелькало рядом, как огонь костра. Его языки были рваными, дергаными, словно кто-то пытался раздуть уже угасший костер и истощенное пламя искало для себя пищу и... нигде не находило.
Глуховатый от страсти тамтам звучал тягуче. «Вот так, вот так», — повторял он.
Несмотря на то что Максим выдавал себя за плохого танцора, двигался он с такой же легкостью, как и местные молодые люди, ничуть не уступая им. Краем глаза Светлана видела, как смотрят друг на друга Моника и Матиас. Почему ей казалось, что они пожилые люди? Глаза их блестели так молодо! В них было столько тепла, нежности и... желания, скрыть которое они не могли, музыка, ритм вынуждали всех обнажать свои чувства.
И снова Светлана ощутила исходивший от Максима жар. То, что она с трудом угадывала в глазах других людей, в его читалось с такой откровенностью. Это было желание. И в эту минуту Светлана поняла, что все ее перепады настроения, тревоги, томления вызваны одним: она влюбилась в этого человека. Глупо и без всякой надежды на взаимность. Она не заметила, как ее затянуло опасное течение. Но какие бы трудности ни сулил ей этот мощный поток — в нем было то, что завораживало. Это была стихия. И как всякая стихия, она заставляла отдаваться ей целиком. Без остатка. Надо было просто понять и... принять это. И когда Светлана посмотрела правде в глаза, она сказала самой себе: как бы ни был труден такой путь — это дар судьбы...