Крест
– Хорошо, Евгений Миронович.
– Возьми вон там, – он кивнул на столик в углу, – конверт и дай мне.
Катя развернулась на каблуках и подошла к столику. Конверт, который на днях пришел с обычной почтой, странный такой, старый, был вскрыт. Она еще тогда долго думала, стоит ли ей его вскрывать, но решила, что отдаст так. Чем-то оно ее пугало, это тоненькое письмецо. Катя взяла конверт двумя пальцами и протянула Крестовскому.
– Все?
– Да, иди.
Крестовский потянул за кончик листа. «ОНА ЖИВА». И все. Почерк показался ему знакомым еще тогда. Но кто так писал, он не вспомнил. Самое интересное, что «она» жива быть никак не могла. Менты двести раз ему доказали, что труп, вытащенный с пожарища, ее, Любавы. И тетка опознала, и Борис. Как он убивался, бедолага. А его под белы ручки – и – в СИЗО. Так бы и надо. Но Лиза! Спору нет, любит он свою дочь безумно. Она – его единственное слабое место. Не может он ей сказать «нет». И тогда не сказал. Все подчистили, а его отпустили. Должен ему, Крестовскому, Борька пятки лизать. А он, гаденыш, нос воротит. И опять ничего с ним не сделаешь, любит его Лизка, с ума сходит, а уж бабе за сорок! Что за напасть такая! Вот и ее мать такая же была. Лизу родила, а он с девками и дружками в баньках отдыхал, что ему до молодой жены! Тем более, женился по залету. Поздно аборт делать было. Гулял по бабам безнаказанно, так она его любила. Но видно, терпение ее не беспредельным оказалось. Пришел раз – висит в ванной: ножки тоненькие болтаются, рубашонка ночная просвечивает, соски торчащие видно. Долго он тогда смотрел на эти соски, дались они ему! Потом заорал. И понял, что орет не один – рядом, вцепившись ручонками в его брюки, стояла трехлетняя Лизка и орала едва ли не громче его. Схватил ребенка, отнес в детскую и швырнул в манеж. Тут в дверь ломиться стали – это Вовка Кучеренко крик услышал, когда уже в машину садился. Вместе они ее из петли вынули, скорую вызвали. Потом, когда уже труп увезли, сидели на кухне и хлестали водку каждый из своей бутылки. И записку прощальную с одним только словом «мразь» с тремя восклицательными знаками читали по очереди. Он читает, Вовка твердит «вот сука», Вовка читает, он сучит кулаком по столу «сука, сука, сука!» Потом пьяные в дупель, вдвоем перекладывали заснувшую в слезах и соплях дочь из манежа в кроватку. Вовка уехал, а он так и заснул тут же, на коврике, на полу в детской. А на следующий день полюбил дочь. Посмотрел хмельными еще глазами и вдруг осознал, что это его плоть и кровь. Комочек плоти с его, Крестовского, глазами. Никак не перепутать. Вспомнил, как Вовка еще у роддома посмотрел на нее и ляпнул: «Ну, эта точно не от соседа. Твоя, Крест, не сомневайся!» Лиза выросла не красавицей, но глаза темные – его порода.
«Короткий», как его звал Крестовский, Вовка Кучеренко имел такой маленький рост и хлипкое телосложение, что в свои шестьдесят шесть лет все еще походил на подростка. Только морщинистого. Морщины у Кучеренко были как шрамы – глубокие и заметные. Женщины, которых он имел немерено, шалели от этого изъяна его физиономии, возводя его в ранг достоинства. Впрочем, не единственного. Образ «обаяшки» и хитро – ласковый подход к очередной даме позволяли ему добиться победы там, где Крестовский долго и упорно «сдабривал почву». Кучеренко приходил и пару раз что-то шепнув на ушко избраннице друга, скромно отходил в сторонку. На этом все. Крестовский терял и подругу и друга на какое-то время. Злился, бесился, заливал потерю водкой. Кучеренко приходил с повинной через неделю максимум и, не испытывая ни малейших угрызений совести, заявлял: «Ну зачем тебе такое чмо, Крест? Я проверил – пробы ставить некуда». Он небрежно закидывал ногу за ногу, почти полностью утопая в огромном кожаном кресле Крестовского. Кресло это кочевало с ним по жизни, будучи когда-то в сталинские времена седалищем для крупного партийца. Оно было любимо Крестовским, на нем не позволялось сидеть никому, кроме…Кучеренко. «Я твоя служба безопасности», – смеялся Вовка, глядя прямо в безумно-бешено – черные глаза Креста. Вовка его не боялся. Наверное, единственный в этом городе. Их связывало в этой жизни все. Не нити, а канаты. Зная друг про друга мельчайшие штрихи биографий, они никогда не пользовались этой информацией, чтобы проявить свое первенство. Крест был первым и точка. Кучеренко принял это сразу, в те дни первой совместно проведенной «акции». Крест просто спас ему жизнь. Реально закрыл собой, посчитав себя заговоренным. Рука у Крестовского, простреленная в той разборке, предсказывает надвигающееся ненастье лучше барометра.
– Случилось что? – Кучеренко вместо приветствия задал вопрос. Через секретаршу Крест его не вызывал уже бог весть с каких времен.
– На, прочти, – Крестовский сунул ему конверт. Прежде, чем открыть его, Кучеренко внимательно осмотрел его со всех сторон, зачем-то понюхал и слегка помял. Достал листок, покачал, будто в сомнении, головой и прочел вслух «ОНА ЖИВА»
– Что за бред? Это о ком? Конверт какой-то доисторический, таких не бывает. Штемпель свежий.
– Что унюхал?
– Аптекой пахнуло. Так, слегка. А может краской. Так это о девке той, что ли, жене твоего Бориски? Так она не может быть живой.
– Нет, конечно. Вопрос: кто и зачем это прислал? Слушай, посмотри, почерк какой-то знакомый.
Кучеренко посмотрел на листок.
– Буквы корявые. Руки что ли тряслись у писаки? Нет, не знаю, Крест. А чего ты так переполошился?
– Нехорошее предчувствие какое-то. Словно привет с того света. Не надо мне такого.
– Брось, чего тебе боятся?
– Да не боюсь я. Только вдруг вспомнилась тетка этой Любавы. Может, это от нее приветик?
– Ты что, Крест? С ума не сходи! Умерла старуха давно. Давай серьезно. Важно одно. Некто напомнил тебе о давних событиях. Зачем?
– Так поджигателя не нашли. Может, мститель какой объявился?
– Не нашли, сам знаешь почему, – Кучеренко усмехнулся, – и потом – после стольких лет? Где же он был раньше? Мститель твой?
– Ты меня спрашиваешь? Ты помнишь, Борька тогда орал, что найдет убийцу, хоть через двадцать лет, но найдет.
– А ты бы не орал, когда твою жену заживо сожгли? Ты думаешь, Бориска вдруг решил старое разворошить?
– А что, это – версия! Кстати, ты знаешь, он тут отчудил. Вместо Греции или Турции семью в Рождественку отвез. На отдых, блин! Лиза чуть не плакала, когда рассказывала. С Аленкой вообще истерика случилась. Вчера отбыли.
– Вот молодец! Все – таки зять у тебя…правильный! Мужик по жизни, уважаю! А Рождественка..?
– Вот – вот. Рядом с Кротовкой. Боря не зря туда поехал, нутром чую.
– Выходит, он!
– Не исключено. Вопрос все тот же – зачем?
– Что гадать, ждать надо.
– Чего?
– Звонка, письма. Короче, продолжения. Мы обедать будем?
– Да. Катерина сейчас накроет. Что, смотрю, тебя тоже задело?
– Не хочется к старости этих… сюрпризов! Спокойненько хочется старость прожить, ты как?
– Так. Только соломку никто не подстелет. Кроме нас самих.
Глава 16
– Здорово, командир! – рослый капитан Трунин на полголовы возвышался над Вишняковым. Из машин уже выскакивали солдаты и выстраивались вдоль бортов.
– Спасибо, Юра, что приехали, – Вишняков пожал руку бывшему сослуживцу.
– Что случилось?
– Пропал парень из наших, местных. Тихонов Михаил. Нет со вчерашнего дня. В кратце: он пытался выследить постороннего, шастающего по кладбищу. Что произошло, неизвестно. Около могил, на траве – свежая кровь. Может быть его, может – нет. Отправили в город, на экспертизу. Мы с мужиками прочесали лес, до Ведьминой поляны. Дальше – сплошная чащоба. И болото. Нужно бы, чтобы твои ребята прошли цепью по этой чаще. Болото осмотрят местные мужики. Ищите следы, кровь, обрывки одежды. Если его тащили, должно что-то остаться.
– Ясно. Мальчику лет-то сколько?
– Да не мальчик уже. С армии пришел. У меня работал, в мастерских. Его голыми руками не возьмешь. Рослый, развитый физически парень. Если только напали внезапно. По голове дали, например.