Селафиила

ИнокиняМария вздрогнула и пришла в себя.
Онапо-прежнему стояла на коленях, локтями опершись на стул в своей моленнойкомнатке, чётки ритмично двигались в её пальцах, молитва грела сердце.
—Я засыпала? — пришла ей мысль в голову.
—Нет! — ответила она сама себе. — Это не был сон! Всё было въявь, да и мнесовсем не хочется спать, но… тогда, что это было?
Онав раздумье подняла голову к полке образами, перед которыми горела тихимогоньком лампадка.
—Что? — вдруг всполошилась инокиня, вглядываясь в одну из икон. — Да! Это точно— он!
Онаосторожно достала небольшой образ с полки, поднесла его ближе к свету — наиконе был изображён, только что подходивший к ней в Троицком храме монах!
Надписьна иконе гласила "преп. Сергий Радонежский".
ГЛАВА 18
—Батюшка! Ещё он вам поклон передал, — инокиня Мария поклонилась в полсхиигумену Иегудиилу, — и велел передать, что вы скоро с ним увидитесь!
—Ну, слава Богу! — радостно перекрестился старец, поддерживая левой рукой почтине действующую после инсульта правую. — Это весть благая!
—Но, батюшка, как мне понять — что это было? Откуда, почему со мной и для чего?Я так боюсь, что это какое-то новое искушение для меня! — инокиня Мария былавзволнована и встревожена. — По моим грехам не может быть мне от Господа такихподарков, но вы же говорите, что никаких признаков бесовской прелести вы невидите?
—Чадушка, — задумчиво произнёс старец, — я не знаю, что тебе сказать! Со мнойтакого никогда не бывало, и не припомню, чтобы за время, пока я несу недостойносвоё послушание духовника, чтобы мне кто-то о таком поведал…
Естьбатюшка один здесь, в Подмосковье, по железной дороге на Казань придётся ехатьоколо полутора часов, затем пешком вёрст шесть. Я тебе дам его адресок, он приприходском доме у батюшки-настоятеля вроде как в сторожах живёт! Ему уж скородевяносто шесть! Зовут его отец Доримедонт, он схимонах, жил долго на СвятойГоре Афонской, затем в горах Кавказских, затем в центральную Россию перебралсяи поселился при приходе своего духовного сына, протоиерея Николая, тому ужсамому под семьдесять!
Яс ним знаком был около трёх лет, когда он жил здесь в Сергиевом Посаде и вЛавру на молитву приходил. Вот он, как помнится, рассказывал однажды прочто-то, бывшее с ним в том же роде, что и с тобою приключилось, когда он жилещё в Святом Уделе Божьей Матери — Горе Афонской.
Тысъезди-ка к нему, поговори, быть может, он тебе сумеет объяснить с тобоюпроисшедшее, он опытный монах! А я, прости, уста сомкну — не ведаю я, многогрешный,что сказать!
—Мария, инокиня, говоришь? Манянька, значит! — отец Доримедонт оказался крупным,полным и весёлым стариком с лысой головой, огромной белой бородищей и почтивсеми, крупными зубами. — От Егудиилки, говоришь? Ох, Егудиилка, — пора ему вмогилку!
Мне,правда, тоже пора! — засмеялся он, увидав испуг в глазах"Егудиилкиной" духовной дочери. — Да-а-вно пора, а я чего-то всё небокоптю! Ну, пошли в домушку, что-ли, инокиня…
В"домушке" отца Доримедонта, комнате размером два на три метра, тристены были сплошь от пола и до потолка увешаны иконами — большими и маленькими,писаными и типографскими, в кивотах и просто прикнопленных к оштукатуреннойстенке.
Четвёртуюстенку с дверью пополам делила печка с прибитой к ней деревянной вешалкой, на гвоздикахкоторой уместились какой-то ватник, пара рясочек с подрясниками и брезентовыйплащ. Спинкой к печке стояло облупленное деревянное кресло с дощатым сиденьем,на спинке висела выцветшая, застиранная схима с кукулем и схимническийверёвочный параман.
Ивсё! Больше в комнатке, кроме нескольких лампад, мерцавших перед иконами,абсолютно ничего не было!
—На чём же он спит? — подумала, оглядывая обстановку инокиня Мария.
—А дрыхну я, Манянька, — словно угадав её мысли, засмеялся, обнажив зубы, отецДоримедонт, — в другой опочивальне! Там у меня есть ложе с «бадалхином» икистями, пуховые перины и тьма подушков! Ну, садись в мою «стасидию»!
ИнокиняМария села в кресло, старик достал откуда-то из угла крохотную скамеечку ипримостился на ней напротив гостьи.
—Ну, давай, Манянька, рассказывай, — старик вдруг словно бы прислушался кчему-то, — нет, подожди! Встань-ка вон туда, за вешалку, и тихо стой!
Вдверь постучали. Отец Доримедонт, не торопясь, открыл и встал в дверях сеней,не пропуская внутрь пришельца. Инокиня Мария испуганно замерла и прислушалась.
—Чего тебе? — раздался нарочито грозный голос схимника.
—Я, гражданин, ваш новый участковый, участок обхожу, — раздался слегка картавыйразвязано-нагловатый молодой мужской голос, — мне надо ваши документикипроверить, пройдёмте в помещение!
—Ещё чего! — загремел голос отца Доримедонта. — Мож, у меня там баба с титьками,как у твоей Глафиры, Федя!
—Какой Глаф… Я не Федя, я Василий, — обалдело-растерянно залепетал невидимыйМарии человек.
—Ты Фёдор во Святом Крещении, сам знаешь! В честь мученика Феодора Тирона роднойбабкой во младенстве окрещён! А Васькой твой отец, пьянчуга, настоял, чтоб впачпорт записали!
—Откуда вы…
—Оттуда, где всё знают! Про Глашку твою полюбовницу, к которой ты от своей женыМиленки бегаешь, как будто на дежурства, что — подробней рассказать?
—Да как вы…
—Так! Ты ей скажи, козе блудливой, чтобы колечко с бирюзой, которое она усобственной бабки скрала, пусть назад в комод положит! Для бабки это память омуже, что погиб геройски с японцами воюя! И если будет с мужиком чужим блудить,схлопочет рак, и титьки ей отрежут, из-за которых ты к ней бегаешь, засранец!
—Да я…
—Чего — ты?! Зарестуешь меня, что ли? В тюрьму посодишь? Аль застрелишь сосвоего нагану, который ты по пьянке потерял три дня назад, и где — никак невспомнишь? Кого из нас первей в тюрьму посодють? А?
—Отец! Не погуби!
Всенях раздался грохот рухнувшего на колени пришельца.
—Дурила, Федька! Сам себя ты губишь! Распутством, пьянкой, взятками — безбожник!Такая мать была благочестивая, Царства ей Божьего, Матрёне!
—Отец! Прости! Отец, что мне делать, я запутался совсем… — в сенях раздалсяплач.
—Вставай ужо, засранец! Молитв ради матери твоей тебе Господь даёт возможностьпокаянья… Чтобы в субботу вечером на исповедь бегом к попу Николке вашему! ИГлашка каяться пусть придёт, в другой день только! Не то…
Ну,я сказал уже, что её ждёт…
Иесли будешь бить жену, засранец, не будет у тебя детей, запомнил?
—Батюшка! Я исправлюсь! Помолись за меня…
—Ладно! Иди уж, помолюсь…
Да!Твой левольверт валяется в крапиве у нужника, там, где тебя рвало с сивухиВарькиной, ищи к забору ближе! А то ведь вправду, дурачка, посодють…
—Отец, спасибо! Спаси тебя Бог! — раздался звук убегающих шагов.
—О! Бога вспомнил! Ну и слава Богу! — отец Доримедонт, посмеиваясь добродушно,опять вошёл в свою каморку и уставился весёлым глазом на ошалевшую от всегоуслышанного инокиню.
—Чего уставилась, Манянька? Глазищи вон — с тарелку, счас выпрыгнут! Садись,давай, обратно!
Мария,всё ещё ошарашенная, села.
—Вишь, нового прислали пугать старого бродяжку! — ворчал, улыбаясь, схимонах. —Предыдущий две недели назад пугать приходил! Сам только чегой-то испужался, ужеиз органов ушёл…
Ну,чего пришла-то? В первый раз, что ли, Господь сподобил пощупать, как тонкаперегородка между земным миром и небесным? — отец Доримедонт смотрел на инокинюМарию уже серьёзным взглядом. — Ты не пужайся, это пустяки!
Всеэти виденья, откровенья, исцеленья, конечно, впечатляют попервой… Но это всёдля них, для Федьков с Глашками, — старец махнул рукой за спину в сторонусеней, — чтоб образумить их, чтобы от пропасти погибели отвратить, куда онинесутся будто кони без вожжей!
Далтебе Господь конфетку духовную, чтоб ты убедилась, что Он тебя, Свою деточку,любит и о тебе печётся! Но не конфетки составляют основную пищу, тем болеемонаха! Столько монахов пало, имевших откровенья, дары прозорливости,исцелений, бесов изгоняли…