Дикое Сердце (ЛП)

- Замолчи! Замолчи!
- Папа…! Что ты делаешь маме…? – закричал Ренато, с волнением приближаясь.
Д`Отремон отпустил белую шею, которую в сумасшествии сжимал руками; он отошел шатаясь, в то время как его сын бросил ему в сильном порыве:
- Не трогай ее! Не причиняй ей вред, потому что я… я…!
- Ренато! - упрекнул Д`Отремон.
- Я убью тебя, если ты ударишь маму!
Д`Отремон отошел еще дальше, его бешенство вдруг потухло, он был в полном изумлении… Мгновение он смотрит на ладони, что сжимали шею Софии, затем, резко поворачиваясь спиной, потерялся во мраке…
- Ренато!.. Сынок!.. – воскликнула София, начиная рыдать.
- Никто не причинит тебе вреда, мама. Никто никогда не причинит тебе вреда. Того, кто причинит тебе зло, я убью!
 5.
- Что это? Сеньор Д`Отремон…? – этот вопрос Ноэль задал слуге Баутисте.
- Да… Это белая лошадь хозяина… Дьявол поселился в этом доме с тех пор, как приехал этот проклятый мальчишка.
- Замолчите! Замолчите! Должно быть, что-то случилось…!
Педро Ноэль поспешно вышел из роскошной спальни, где его поселили. Для него было недостаточно смотреть на него из окна. Он вышел на широкую галерею, окружающую дом, спустился по каменной лестнице, смотря удивленными глазами на силуэт той белой лошади, которая при свете луны уже терялась среди полей и воскликнул:
- Сеньор… Сеньор… Какой ужас!
Другие глаза тоже видели удалявшуюся гордую фигуру Франсиско Д`Отремон на его любимой лошади. Другие детские глаза, раскрытые от удивления, а возможно от испуга были глазами Хуана. Он все слышал из той комнаты, где находился отсек для слуг, и сейчас уже вышел из дома, побежал как безумный, пока чья-то ладонь не схватила его за руку, удерживая…
- А ты куда пошел? – спросил Баутиста. – Куда идешь, я тебя спрашиваю…
- Я шел… Я…
- Тебе никуда не нужно идти, а только в кровать, куда тебя отправили уже два часа назад…
- Дело в том, что сеньор Д`Отремон…
- Тебя не касается то, что делает сеньор Д`Отремон.
- Но сеньора София…
- Это еще меньше тебя касается…
- Дело в том, что я все видел и все слышал… Я не хочу, чтобы по моей вине…
- В то, что случается по твоей вине, тебе тоже не нужно вмешиваться. Ты не руководишь собой и не приказываешь себе. Тебя привезли, чтобы ты подчинялся и молчал. Иди в свою комнату. Иди в кровать, если не хочешь, чтобы я тебе это сказал по-другому. Иди! – он резко толкнул его в комнату и закрыл дверь на ключ.
- Откройте! Откройте! – кричал мальчик, стуча в дверь с силой.
- Замолчи, проклятый! Я тебе открою, когда придет хозяин! Замолчи!
- Ана, мне нужно немедленно поговорить с сеньорой.
- Сеньора никого не хочет видеть, сеньор Ноэль. У нее мигрень… а когда у нее мигрень, она никого не хочет видеть.
Медленный, без выражения, приторный и тяжеловесный голос любимой служанки сеньоры Д`Отремон, растягивался словно мягкое препятствие, задерживая напор нотариуса, который уже собирался пройти под занавесками, закрывавшими вход в покои Софии.
- То, что я ей должен сказать, очень важно, - настаивал Педро Ноэль.
- Сеньора не слышит никого, когда у нее болит голова. Она говорит, что ее боли сильнее, когда с ней разговаривают. К тому же, сейчас очень рано.
- Доложи обо мне, скажи, что это срочно, и точно увидишь, что она меня пустит.
Служанка-метиска улыбнулась, показывая белые зубы, качая кудрявой головой, украшенной маленьким кружевным чепчиком на французский манер. Мягкая и упрямая, упорная и кроткая, казалось, у нее был дар истощать терпение нотариуса.
- Ты не слышала, что нужно доложить сеньоре? Почему стоишь и не шевелишься?
- Потому что я должна предупредить сеньору, поговорить с ней, а сеньора не хочет, чтобы с ней говорили, когда у нее болит голова…
- Что происходит…? – вмешалась София, выходя из спальни.
- Простите, сеньора, но мне нужно с вами несколько минут поговорить…
- Должно быть очень, раз приходите в шесть часов утра.
- Дело в том, что сеньор Д`Отремон не вернулся со вчерашней ночи, когда выехал на лошади.
- Не вернулся?
- Нет, сеньора, и никто не знает, куда он поехал и почему так уехал. Я видел, что он мчался, как душа бежит от дьявола и спросил у слуг, но никто не смог ответить.
София сделала усталое выражение лица, опираясь на служанку. Ни долгие слезы, ни бессонница не меняли ее внешний вид: бледная, хрупкая, как полузадохшееся тепличное растение в оранжерее, производя впечатление, словно она в первый раз слышит вещи, которые великолепно знает. Только губы ее слегка сжались, и быстрая красная вспышка злобы промелькнула в ее взгляде.
- Вы утверждаете, что я уже об этом знала?
- Говорят, что он выехал после того, как поговорил с вами. Я знаю, что в эти дни он пережил неприятные волнения, что он чувствовал себя сильно обеспокоенным, тревожным, еле сдерживая напряжение…
- Так вы знаете больше, чем я. По-видимому, это грустная участь всех жен: нас не осведомляют ни о чем. Вы пришли в наихудшее место, чтобы получить информацию…
Нотариус поискал ребенка беспокойным взглядом, но Ренато уже воспользовался случаем, чтобы выйти из комнат матери. Он задержался с обратной стороны занавесок, чтобы послушать с интересом слова нотариуса.
- Я бы осмелился попросить в эти дни у вас немного терпения для сеньора Д`Отремон, сеньора. Вы единственный человек, который может или облегчить, или утяжелить его ношу; потому что, хотя вы и возможно начали сомневаться в этом, но ваш муж вас обожает, София.
- Ну тогда у него странная манера обожать меня, - вздохнула София с горечью. – Но это дело личное и частное. Еще раз повторяю: я не знаю, куда поехал Франсиско и почему он провел ночь вне дома. А теперь, извините, я очень занята: я готовлюсь к поездке в Сен-Пьер с Ренато. Можете сказать мужу, если он послал вас узнать о моем состоянии души. Я уезжаю в Сен-Пьер и уже послала письмо Маршалу Понмерси, чтобы он сделал мне одолжение и принял меня, как только я приеду в столицу.
Свободный от общества матери и присмотра Аны, Ренато удалился на некоторое расстояние. Его голова пылала… мысли и чувства вертелись внутри головы, словно взбудораженный вихрь. Те жесткие слова, которые он никогда не слышал между родителями, жестокость Франсиско Д`Отремон, которой противостояла любовь сына и инстинкт благородства, весь этот ворох странных событий вновь и вновь вертелся вокруг него. Над его счастливым детством, словно над голубым небом, сгустилась туча, заставляя его чувствовать себя впервые в жизни ужасно несчастным. Он не хотел говорить со слугами, не хотел усиливать разговорами боль матери… но ему нужно было доверить кому-нибудь свою печаль, которая переполняла его детское сердце. Он вспомнил о своем друге… поэтому пошел искать Хуана… Но комната, где его заперли, была пустой. В открытом окне, выходящим на поле, отсутствовала железная балка, оставив пустым проем, через который сбежал Хуан… Он искал его с тоской, никогда еще до этого не испытанной, с горьким ощущением незащищенности человека, который увидел, как рушится впервые то, что был для него евангелием и оракулом: его родители…
Через тот же пролом Ренато прыгнул в спуск, зовя беглеца во все горло:
- Хуан…! Хуан!..
И наконец он увидел его, уже довольно далеко от дома, рядом с тем каменистым руслом ручейка, стекавшего с горы порывисто и неистово, как и все на этом острове, возникшего из морей при извержении вулкана; он добрался до него, запыхавшись от бега.
- Хуан, почему ты не отвечал?
Медленно Хуан встал, посмотрев на него почти с досадой. Он чувствовал к нему что-то вроде злобы. Он так сильно отличался от всех мальчиков, которых видел ранее… С этими довольно длинными светлыми и прямыми волосами, узкими штанами из вельвета, рубашкой из белого шелка… он был похож на фарфоровую куклу, сбежавшую из украшенного салона. Но Ренато улыбался ему мужественно и прямодушно, и его ясные глаза смотрели приветливо, искренне, с неудержимой симпатией, которой «Хуан Дьявол» сопротивлялся, пожимая плечами…