Дельфиний мыс

— А вы далеко идете? — снова открыл рот Одик. 
— Да нет, рядом. — Катран выкинул руку. — На Дельфина. Видишь? Не дрейфь… 
Впереди, километрах в двух от них, в море врезался темно-бурый мыс. Сверху он был покрыт зеленью — не то лес, не то кустарник, а снизу был обрывист и гол. И не надо было спрашивать, почему он так называется: кончик его был точь-в-точь как дельфиний клюв, а сама гора удивительно напоминала игравшего в волнах дельфина, изогнутого в прыжке. 
Ребята тем временем сильно обогнали Одика. «Надо отстать, — решил он, — нечего нам тащиться за ними…» Но впереди, рядом с Катраном, проворно бежала Оля, и Одик ринулся вдогонку. 
Вокруг уже было много загоравших, и приходилось все время обходить их. Впрочем, Катран то и дело дурачился, перепрыгивал через их ноги и спины, и при этом не переставал катить камеру. 
Одик иногда отставал от них, чтобы люди не подумали, что он из их компании. 
Внезапно шедший впереди Миша остановился, обернулся к ребятам и тихо сказал: 
— Вон Федор Михайлович… Чтобы ни слова ему об этом! 
— Понятно, — подтвердил за всех Катран. 
Миша двинулся вперед, прошел метров сорок — Одик зорко следил за ним — и присел возле одного пляжника Странно, то все торопился, подгонял, а то расселся. 
Катран тоже остановил камеру, пригладил непросохшие черные волосы и как-то весь приосанился. Потом опустился на камеру и уставился на этого человека. 
Он был в старомодных плавках с тесемкой на боку и чем-то поразительно напомнил Одику отца: лысоват, лобаст, не худ. И даже ямочка на подбородке! Как-то странно и тревожно было смотреть на него… Может, он родной брат отца? Но Одик знал, что братьев у отца нет, есть две сестры. 
Этот человек был только постарше отца — с седыми висками и очень сильным телом. 
— Что так рано поднялись? — спросил он. — Поесть хоть успели? 
— Мы-то с Мишей и Толяном — да, — сказал Катран, — а за Ваську не ручаюсь: он у нас произошел не от обезьяны. 
— А от кого же? — вдруг пискнула Оля, и Одик вобрал голову в плечи. 
— От черепахи, — сказал Катран, и все расхохотались. 
А один мальчишка — конечно же, это и был Вася, круглолицый, ушастый, как горшок с ручками, — мгновенно покраснел. Подтянулись остальные ребята и тоже расселись: один поближе, другой подальше от Федора Михайловича видно, от степени знакомства с ним. 
— Вся команда в сборе. — Он глянул на синюю Илькину ленту. — Опять на Дельфиний? Надоело жить с целыми шеями и неполоманными ногами? 
— Что вы! — сказал Катран и небрежно бросил: — Приходится, Ильку выводим в герои, а то совсем сна лишился… Вот увидите, и месяца не пройдет, как он проберется на мыс. 
— Слушайте его больше! — крикнул Илька и подскочил с земли. — Сегодня же проберусь! 
— Ого как быстро! — сказал Федор Михайлович. — У вас, я вижу, открылись краткосрочные курсы по героизму? До какого возраста туда принимают? 
Катран показал все свои белые зубы. 
— Без ограничения! — Потом оглянулся на Одика с Олей и неожиданно тихим, очень серьезным голосом спросил: — Как же вы теперь будете? 
— Ты что имеешь в виду? — спросил Федор Михайлович. 
Катран на миг замялся. 
— Ну, если они… эти самые… и вправду сделают то, что обещают? Ведь могут же? 
Федор Михайлович подобрал под себя не по годам крепкие, мускулистые ноги, присел по-турецки и улыбнулся. 
— Почему ж не могут? Такие все могут. 
— А вы так и будете ждать? 
— А я не жду. И не думаю о них. 
— Нельзя так… Попросили бы милиционера для охраны. 
Федор Михайлович засмеялся. 
— Что ты, Жора. Откуда в отделении лишние милиционеры? И я думаю, это пустые угрозы. 
Все немножко помолчали. 
«О чем это они? — забеспокоился Одик и почесал голову. — Что за угроза? Почему и кому нужна охрана?» 
— Что это вы в такую рань сегодня? — прервал молчание Миша. 
— В десять надо быть в школе, — сказал Федор Михайлович, — у меня ведь каникулы еще не начались. 
«Учитель! Конечно, он учитель!» — догадался Одик. 
— Жаль, — произнес Миша, — снова бы сходить с вами в ту крепость к таврам, где был храм Девы, которой они приносили в жертву пленных греков, потерпевших кораблекрушение… 
— Подождите. Вот освобожусь… 
Ничего понять из этого разговора Одик не мог. Ну решительно ничего! И вот что еще слегка тревожило его: ребята вроде бы по-свойски разговаривали с учителем, улыбались и в то же время по приказу Миши что-то тщательно скрывали от него… Что? 
Миша встал, встряхнул рюкзаком — в нем что-то громко звякнуло — и сказал: 
— Ну мы пойдем, а то сегодня много дел. 
— С Илькой хлопот не оберешься, — добавил Катран. 
— Пустобрех! — Илька под смех ребят замахнулся на Катрана, и тот отскочил. 
— Ну идите, идите отсюда, — заторопил их Федор Михайлович. — Пляж общественное место, а хотите расквасить друг другу носы — катитесь на свой мыс… 
Все повскакали с мест. Федор Михайлович тоже встал и, сказав: «Ну, последний раз — и домой», пошел к морю. Одик посмотрел ему вслед и увидел на спине, чуть левей позвоночника, два глубоких розовых рубца; кожа на них не загорела, и они так и бросались в глаза. 
Катран поднял камеру, и мальчишки двинулись дальше. 
— А что это у него на спине? — спросил Одик, догнав Мишу. 
Миша повернул к нему острые синие глаза. 
— Может, слышал: на свете была война? — холодно спросил он, не сбавляя хода. 
— Слышал. 
— Молодец, поздравляю… Так вот, от нее… Командиром танка был. Последние слова он произнес уже не глядя на Одика, а вперед, в сторону мыса. И не так презрительно. 
Скоро путь им преградил серый бетонный забор со следами тщательно заделанных проломов в нескольких местах. 
— Что за олухи отгородили пляж? — сказал Одик, нарочно сказал погрубее, чтобы не думали, что он такого уж нежного воспитания. 
— У своего Краба спроси! — Катран сплюнул сквозь зубы. — Его владения! А там, где ты живешь, — филиал! Никто из директоров не пошел на это, а он… Ломали мы, ломали все его ограды, пока бетон не воздвиг! — И совсем спокойно кончил: — Как пойдем — водой или парком? 
— Парком, — отозвался Миша. 
Они отогнули «секретный» кусок бетона, державшийся на металлических прутьях, аккуратно приладили его на старое место, пронеслись через тенистый благоухающий парк и минут через двадцать подошли к пустынной бухте у самого Дельфиньего мыса. 
Здесь не было ни дач среди фруктовых деревьев и благоухающих цветов, ни аккуратных курортных пальм с веерами толстых лакированных листьев. На выжженом пустыре одиноко торчали тощие кривые деревца, густо росли высокий пыльный репейник и лебеда. Да стоял полуразрушенный каменный сарай. А у моря — галька и валуны. И совсем рядом, прямо-таки над головой, нависало старое, темное, все в трещинах, морщинах и складках громадное усталое тело горы, кончавшейся мысом. Ничем эта гора вблизи не напоминала весело играющего на волнах дельфина. 
Все выше поднималось солнце. Все отвесней падали его лучи. 
Странная тишина, знойная, чуткая и настороженная, лежала над берегом и серо-голубой бухтой, неподвижной и молчаливой. Только от кончика мыса доносился мерный невнятный рокот. 
Все злее жгло солнце. 
Одик глянул на Олю и вдруг спохватился. Скинув рубаху, обмотал ею голову сестры в виде тюрбана. Оля не возражала, лишь перемотала по-своему — так было красивей. Ее сейчас нельзя было узнать: притихла, посерьезнела, точно прислушивалась к чему-то. 
— Буек не сорвало? — Миша подошел к самой воде и посмотрел на бухту. 
— На месте, — сказал Катран. 
Но Миша точно не поверил ему. Он еще несколько минут стоял у воды и вглядывался в гладь бухты. Он держался очень прямо, и этому не мешал даже большущий и, очевидно, тяжелый рюкзак за его плечами. Во всей его фигуре, в том, как он стоял и смотрел, в каждом повороте головы и в каждом слове чувствовалась независимость и даже немножко — самоуверенность.