Море Дирака

— Я ухожу, — сказал Мильч. 
— Слушай, есть серьезный разговор. Причаливай к десяти на «корабль». 
Мильч поморщился. Все серьезные разговоры у Патлача кончаются обильным возлиянием и… Но дело есть дело. 
— Буду! 
Когда он вышел на улицу, в лицо ему пахнул мягкий и сырой ветерок. Оттепель. Портится климат в Москве. В декабре нет снега, в январе оттепель, в феврале гололед, а в марте морозы. Теплый ветер, а холодно. Не холодно, а зябко. Сырой воздух, он хуже мороза. 
Порывы ветра качают фонари на трамвайных перекрестках. Мильчу не хочется влезать в вагон, где тесно и от сырых пальто пассажиров валит пар. Он идет по улице, вслед за убегающими от него косыми длинными тенями зданий. Все пляшет и мигает, все неустойчиво, тревожно и неверно. Ветер с запада принес тепло и тревогу. Белые улицы провалились в черное расползающееся болото, стены домов стали глухими, и только окна сияют на всех этажах, разабажуренные в красную, голубую и зеленую масти. 
Мильч идет, идет, идет… Дальше, глуше, страшней. Ему удается притвориться перед собой, и он перестает узнавать улицы. Дорогомиловские халупы, черные бревна, клопы и абажуры. Москва деревянная, ожидающая пришествия камня. Скоро, скоро! Уже грядет бульдозер и подъемный кран, голосистый бригадир и неторопливые каменщики. Косой луч прожектора, заснеженный, игрушечный, жадно вцепится в медленно плывущий по воздуху замороженный бетонный блок. Скоро… 
Но пока это все еще сказочная страна, полная пьяных чудес. Они, нерожденные, таятся в синих тенях дворов, в уютном зареве стекол. Они непугаными стайками свесились с тяжелых слоистых крыш. Ничто не волнует здесь Мильча, ничто не держит. Детство, юность, друзья, любовь. Дальше, дальше, дальше… Главная тревога не здесь. Мильч пробивается сквозь многоэтажные ущелья новостроек. 
Перед ним широкая асфальтовая река, такая же черная, как небо. На реке шторм, шестибалльный ветер с запада подхватывает Мильча и гонит. Вместе с ним катятся, бегут, несутся автобусы, машины, люди… Фонари, рекламы, жизнь — все проносится рядом. Мильч поднимает воротник и семенит к Киевскому метро. 
Ветер усиливается. Он теплый и яростный. Мечутся лучи прижмуренных огней. Тревога растет. Взрываются пулеметные очереди выхлопных газов. Барахлят аккумуляторы автомобилей. Свет, тьма, свет, тьма, свет, свет, тьма, тьма, тьма, тьма… Опасность! 
Мильч спешит к Киевскому. Ветер в спину. Ветер ему в спину. Будь что будет, надо гнуть свое! 
Через сорок минут он уже на «корабле», уже в «Авроре». Ресторан, в названии которого слышны залп орудий и голос лучшей из богинь, напоминает Ноев ковчег, но это уютный ковчег. Размягченный и румяный Мильч сидит за отдельным столиком и смотрит в зал. Оркестр выдает «Голубку». Лучший ударник города с лицом сектанта и лысиной автора двухсот научных статей истязает тугую кожу инструментов. Ну и мастер кидать бреки! А как щеточками орудует! Сбацал бы «Гольфстрим», что ли… Краснолицые мальчики исступленно подпрыгивают. В воздухе закручиваются синие спирали табачного дыма. Из кухни доносится чадный запах лука и жженого масла. 
Мильч, опрокинув две рюмки коньяка, чувствует себя освобожденным. Тревоге, мчащейся по улицам Москвы, нет доступа в теплый, шумный, веселый зал — на «палубу», как именуют его завсегдатаи. Мильч смотрит на женщин. Они кажутся ему красивыми. Мужчины выглядят отважными, официанты вежливы, вино не разбавлено… Все отлично. Все устраивается наилучшим образом. Вот только… только бы не промахнуться, только бы не прошляпить. Нужно оторвать свой кусок, благо он сам в рот лезет. 
Мильч пьет, пьет… Никто чужой не сядет за его стол. Таков был приказ метрдотелю. Приказ будет выполнен, за это заплачено. Уже за многое заплачено, уже многим заплачено. Мильча знают, с ним считаются. Он еще незаметен, но вокруг него уже образовалась тонкая пленка почтения. Вон там танцует с каким-то парнем Зоя. Ее с подругой можно встретить в любом ресторане Москвы. Она не смотрит в его сторону, но стоит только мигнуть… Впрочем, нельзя отвлекаться, нужно работать. Рог изобилия по-прежнему висит над Москвой, Рог изобилия на своем месте, и пока он подвластен только Мильчу, лаборанту электрофизической лаборатории… 
Из сиреневого счастливого тумана возникает лицо Патлача. Метнув беспокойный взгляд по сторонам, он говорит: 
— Профессор, тебя ждут для разговора. 
Мильч трезвеет. Он быстро расплачивается и уходит. Ноев ковчег провожает его барабанной трелью и завыванием саксофона. У подъезда ресторана их ожидает старенькая «Победа». Патлач садится за руль, а Мильч попадает в общество незнакомого парня в пыжиковой шапке. Машина набирает скорость. Некоторое время все молчат. Мильч уже не пьян, хмель испарился, осталось напряженное нервное ожидание. 
— Познакомимся, — говорит его сосед, — меня зовут Антон. 
Рука у Антона твердая и сухая, как выдержанное дерево. Сжатая в кулак, она, наверное, способна наносить сокрушительные удары. В клочьях света, проникающих в машину, Мильч смог рассмотреть лицо нового знакомого. Длинное, худое, не очень выразительное. Лицо, каких много, настораживает только взгляд, изучающий и пронзительный, будто в тебя втыкаются два невидимых шприца. Втыкаются по-настоящему, с кровью, с болью. Мильч отворачивается. Его охватывает неприятное ощущение: он выпрыгнул из самолета, а откроется ли парашют, неизвестно. 
— Мы принимаем ваше предложение, — глухо говорит Антон, закуривая сигарету. 
— Кто это вы? — быстро спрашивает Мильч. 
Антон некоторое время молчит, затем спокойно отвечает: 
— Я, еще Егор, — он кивает на узкую спину Патлача. — И третий. 
— Турок? — спрашивает Мильч. 
По внезапно окаменевшей спине Патлача Мильч понимает, что сболтнул лишнее. Наступает пауза. 
— Здесь поворот на два зеленых, — говорит Антон, легонько коснувшись плеча водителя, и, выпустив густой клубок дыма, поворачивается к Мильчу. 
— Турок? Нет, он не будет работать с вами. 
Он молчит и смотрит вниз, под ноги, будто там, в темноте, спрятался невидимый суфлер. 
— Турок — личность мифическая. Его никто не видел. Мы работаем на него около трех лет и ни разу с ним не встретились. И это правильно. В нашем деле иначе нельзя. Третьим будет один парень. Его зовут Сергей. 
— Икона, — бросает через плечо Патлач. 
— Это кличка, — объясняет Антон. — Я лично против этих дурацких прозвищ. Это не конспирация, а… 
Он длинно и цинично ругается. Затем продолжает так же мерно и спокойно, как минуту назад: 
— Но ребятам нравится. Пусть! Вам они уже приклеили Профессора. Я считаю, нужно поднять до Академика. Не возражаете? Ну ладно. Так вот, мы согласны работать с вами. Конечно, наш бывший хозяин, вышеназванный Турок, не должен об этом знать. Яму нельзя сушить. Понятно? Егор будет связным. 
— Доля? — прервал его Мильч. 
— Она же пай? Ну что ж, контрольный пакет будет у вас, а мы… пожалуй, меньше чем в сорок процентов мы не уложимся? Не правда ли, Егор? 
— Хе! Не меньше, конечно, — уверенно отозвался тот. 
«Подлец», — подумал Мильч про Антона. 
— Нет, — твердо заявил он. — Тридцать — вот моя цифра. Я ее тогда и… Егору называл. 
— Маловато на троих, — задумчиво сказал Антон. 
— Нисколько, — говорит Мильч. — Я вам скажу примерно… Это будет… по моим подсчетам… если вы благополучно… 
И тут он услышал тишину. Напряженную и ожидающую, такую, какая приходит после артиллерийского обстрела. Он спохватился. 
— Ну, там посмотрим. Тридцать — мое последнее слово. Вам придется поверить мне, что этого хватит не на троих, а на десятерых. 
Они долго молчат. Каждый молчит по-своему. Мильч напряженно пересчитывает темные фигуры прохожих, дворников в белых передниках поверх толстенных тулупов, светофоры, рекламы. Патлач ведет машину с особенным шиком. Антон молчит, просто молчит — и все. Разглядывая улицы, Мильч понял, что его везут к дому. Машина свернула с шоссе и петляет по кривым узким улочкам в районе Киевского вокзала.