Хуан Дьявол (ЛП)

- Ты думаешь? Учитывая то, кто ты, и кто я, ты должна думать, что только сумасшедший может требовать твоего присутствия так, как это сделал я. Но нет, я не спятил. В моем мире эти права берутся. И я имею право заставить тебя смотреть и слушать меня, потому что узы брака, так элегантно расписанные в твоем письме, еще не расторгнуты, я еще имею право звать тебя, и ты должна приходить, хотя и не хочешь… Но не беспокойся, не делай такое испуганное лицо…
- Я чувствую не испуг. Тебе отдали письмо в неудачный момент, правда? Ты возвратился из шумного веселья… Игры, выпивка… возможно в объятиях какой-нибудь развратницы…
- О чем ты говоришь? – в порыве гнева возразил Хуан.
- Только так будет понятна твоя манера входить сюда так. Я знаю, что я твоя жена, и еще не расторгнуты узы брака; но даже эта связь не дает тебе право приближаться ко мне так, как делаешь ты. Я имею несчастье быть твоей женой, но ты не можешь разговаривать со мной так, как с какой-нибудь…
Моника де Мольнар встала, подняла голову, убирая вуаль, открывая красивое лицо янтарного цвета; такое достойное, такое горестно спокойное, что Хуан отступил, сдерживая порыв разочарования от письма, которое распаляло его, чья холодная любезность обжигала хуже всех оскорблений. Словно из другого мира до них доходила музыка органа, шепот молитвы, литургический запах ладана… и глаза Хуана засверкали, разжигаемые пламенем алкоголя, и он словно обезумел:
- Я ненавижу лицемерную вежливость… Я ненавижу ненужные объяснения… Ты написала, чтобы подчеркнуть то, что не нужно говорить два раза, что подтолкнуло твое поведение на нашей встрече. Тебе было страшно, что я этого не понял, да?
- Я ничего не боюсь. Меня больно так резко говорить с тобой, когда ты великодушно никому не желал зла. Я думала, сумасшедшая, наивная, что ты был искренним, когда сказал, что уедешь навсегда, что не хочешь встречаться с братом и проливать его кровь, и что сделаешь со своей стороны это, чтобы уехать, сделав невозможной эту борьбу, которая мне внушает ужас…
- Ужас для тебя… страх за него… Ты думаешь, как бы ему помочь и защитить… Так вот, я не уеду из Мартиники, не уеду из Сен-Пьера. Я останусь здесь, с таким же правом, как у него. Я буду бороться, как борются те, кто родился в черной пропасти, пока не поднимусь над всеми… Это не земля голубой крови, это не земли князей, а земли искателей приключений. Еще торжествует на них закон сильного…
- Чего ты добиваешься?
- Только одного: показать, что я более сильный, что не буду жить милостью твоих улыбок и благодарности, что возьму или оставлю то, что хочу взять или оставить. Прямо сейчас я мог бы забрать тебя против воли на мой корабль, который находится недалеко; что снова мог бы затащить тебя на Люцифер, как трофей вандала, сражаясь руками, и теперь не имел бы жалости к твоей боли и лихорадке. Ты бы стала моей, моей насильно, подчиняясь мне, как рабыня.
- Ты хочешь сказать, что…?
- Я уважал тебя, как идиот! Теперь было бы иначе! Но я этого не сделаю. А знаешь, почему? Потому что ты мне не важна, не интересна, потому что есть сотни женщин в порту, которые ждут Хуана Дьявола…
- Сотни женщин! Вот и иди к ним!
- Я мог бы взять тебя, хотя ты и не хочешь.
- Сначала ты меня убьешь! Попробуй, подойди, тронь хоть палец, соверши эту низость прямо здесь, в дверях божьего дома…
- Это было бы очень просто. Я мог бы сделать это, пусть эти башни хоть рухнут. Но как я сказал раньше… Я не хочу этого делать… От тебя я не хочу ничего…
- Почему ты тогда пришел меня мучить? Чего хочешь от меня? Чего ждешь? Что плохого я сделала?
- А откуда мне знать, что ты не виновна в том, что мне сделали? Жертва или сообщница, я не знаю, кто ты, и не хочу знать. Я пришел, чтобы сказать тебе, что не пытайся справиться со мной снова, я не буду тебе больше игрушкой, я останусь, чтобы бороться, сражаться против этой судьбы, которая меня узурпировала с рождения, отобрала один за одним все дары, что получил он. Скажи ему, чтобы был внимателен, защищался, чтобы приготовился, потому что Хуан без имени объявляет ему войну…
- Но почему? Почему?
- Потому что ты любишь его! Не говори, что не любишь его, дабы моя ненависть его не коснулась…
- Ты его ненавидишь из-за этого?
- Я ненавижу его с тех пор, как помню себя! Только одно скажу тебе: не выходи из монастыря, чтобы я не увидел тебя рядом с ним… В последний раз мы говорим… В таком случае, безусловно, что ты будешь выполнять свое слово, при условии, что брак будет расторгнут, такой нежеланный для тебя, но ты не будешь насмехаться надо мной снова. Возвращайся в свой монастырь, Святая Моника. Такой дикарь, как я, не держит тебя силой…
- А если я захочу с тобой поехать?
Моника вздрогнула, испугавшись своей смелости. Она взволнованно ждала, но Хуан отступил, вместо того, чтобы выйти вперед…
- Я вижу, ты способна на все. У тебя есть та же отвага, что была у христиан, которые шли в логово зверя. Не надо так… Если однажды ты захочешь прийти ко мне, то это должно быть не под давлением угрозы, как сейчас… Если так, то это меня не волнует…
Он резко повернулся, бросился бежать по улице, словно пожалел о том, что сказал больше, чем нужно, веря, что обнажил до самой глубины истерзанную душу. Возможно, он отошел, ожидая слова, жеста, что она произнесет его имя по-другому… но голос не последовал, и Хуан потерялся на улочках пристани…
Два запыхавшихся прекрасных коня, покрытых пеной и потом, везли экипаж Д`Отремон к вершине ущелья. Преодолевая последнее препятствие, карета следовала легким ходом вниз по склону, спускаясь через лес кофейных плантаций, полей какао, риса, пряностей, проезжая перед группой работников, чтобы выйти наконец на ухоженную дорогу, которая вела прямо во дворец, особняк из камня и мрамора, дворец маленького королевства среди садов, и это заставило воскликнуть Софию Д`Отремон:
- Кампо Реаль! Думала, мы никогда уже сюда не вернемся.
- Ну так мы уже здесь… Ну вы и я по крайней мере; Ренато все еще в облаках…
Усмехаясь, Айме взглянула украдкой на бледный профиль Ренато, его взгляд был отсутствующим. Сидя между дам, неподвижный и тихий уже несколько часов, он, казалось, не смотрел на свою родную долину, красивую, как никогда в полумраке сумерек. Перед хозяевами, обязанные сидеть рядом, Ана и Янина казались двумя самыми настоящими куклами: одна бронзовой, другая медной…
- Посланный, которого мы предупредили прибудет вовремя? – спросила София.
- Несомненно, крестная; безусловно нас ждут, - кивнула Янина. – И хотя нас не ждали, вы прекрасно знаете, что во главе с моим дядей, все следуют правилам, и в любом случае вовремя.
- О, посмотрите, всадник! – указала Айме. – Думаю, это не больше и не меньше, чем Баутиста… А это что? Он едет на моей гнедой лошади? Это действительно моя лошадь, это ваш подарок мне на помолвку, донья София. Что произошло, вы снова отняли ее у меня?
- Пожалуйста, Айме, - вмешался Ренато раздражительно. – Если это и твоя лошадь, то Баутиста отлично на ней сидит. И я уже говорил, что эта лошадь для тебя слишком буйная. Ты никогда не была хорошей наездницей и не должна садиться на нее…
Баутиста спрыгнул на землю, отдав поводья парню, и поспешил открыть дверцу экипажа. Они были перед парадной лестницей, с двух сторон которой стояли два ряда слуг: экономка, служанки, лакеи, носильщики, повар с четырьмя помощниками и бесконечный ряд садовников и уборщиков. Кланяясь почти до земли своими седоватыми волосами, Баутиста поклонился донье Софии и поцеловал ее руку в знак уважения, покорно заявляя:
- Пусть Бог благословит вас, моя сеньора. Кампо Реаль был грустным без вас… И пусть также благословит сеньора Ренато и сеньору Айме…
- Со мной можешь оставить свои сальности, Баутиста, - отклонила Айме пренебрежительно. – И сделай одолжение не брать мою лошадь. Она моя, и никто, кроме меня, на нее не сядет.
- Я же сказал тебе…! – начал раздраженный Ренато. Но мать вмешалась примирительно: