Хуан Дьявол (ЛП)

- Пусть Бог благословит тебя за то, что ждал меня, Колибри. Я думаю, это он внушил тебе мысль ждать меня.
- Правда, моя хозяйка? Вы не рассердились, что я не послушался вас? Вы будете всегда со мной разговаривать, когда я буду перелазить через эту стену?
- Я поговорю с тобой сейчас; и должна буду поблагодарить тебя за последнюю просьбу. Если бы ты не был ребенком, возможно я бы сказала тебе… Но это слишком для тебя.
- А вы позволите мне быть с вами всегда?
- Нет, Колибри, ты должен пойти. Твое место рядом с Хуаном, он должен быть тебе всем… то, что он сделал ради тебя и было бы неблагодарно забыть об этом. Ты вернешься к нему и передашь письмо. Этим вечером мы бурно разошлись. Я звала его, кричала, чтобы он остановился. Он не захотел меня слушать. Полагаю, это моя вина, потому что я вышла из себя, рассердилась, заставила его потерять терпение. На самом деле, у меня нет права заставлять его верить, открыть свое сердце. Он никогда не говорил, что его сердце было моим… Я говорю глупости. Я не стремлюсь, чтобы ты меня понял, Колибри, но должна сказать это, потому что чувства внутри начинают портится, когда они молчат и молчат. Поэтому я и говорю, и ты, должно быть, думаешь, что я схожу с ума… Подожди меня здесь. Я не слишком задержусь. Я спущусь немедленно… Только несколько строк…
- Если это письмо для капитана, то я быстро его отнесу. Побегу со всех ног.
- Передай его только тогда, когда будешь с ним наедине. Не важно, сколько дней и часов пройдет; не важно, где, на Люцифере в море или на земле Мартиники… А до тех пор, не передавай. Может быть, ему не важно, может быть, мое письмо заставит его смеяться или он выбросит его в море, как только прочтет; но я хочу, чтобы ты отнес его… Подожди меня… подожди…
Сильно взволнованная, Моника прижала к сердцу негритенка и поцеловала в лоб; затем отодвинула от себя и быстро поднялась по лестнице…
Нервные пальцы в третий раз порвали письмо, едва начатое, и вновь подрагивающим пером начала она трудную работу: говорить о том, что она его любит, но не говоря при этом о любви… Она мягко прошлась по тем сценам последнего свидания, пока ее страстное сердце сочилось желчью и огнем ревности…
Слова, что она выписывала, были бальзамом для гнева, чувствуя, что ее мысли и чувства вращаются, как в вихре… Она подписалась вежливой холодной фразой, пока лились обжигающие слезы, словно отрицая каждое фальшивое слово спокойствия… И наконец, она покрыла поцелуями те холодные слова, только потому, что его глаза будут их читать…
- Колибри, что ты здесь делаешь? Это не то место, и мне не нравится, что ты заходишь сюда! Я говорил тебе тысячу раз…
Сверкающие глаза Колибри испуганно вращались, но он не отошел. Он стоял перед голым столом портовой забегаловки, где Хуан опустошал стакан за стаканом. Было больше полуночи, и в этом почти пустынном месте осталось несколько посетителей, стоявших рядом с фонографом, где раздавались последние ноты фривольного канкана, одни – поглощенные карточной игрой, а другие – своими стаканами полынной водки…
Хуан тряхнул головой, пристально посмотрев на мальчика. Его глаза были мутными, разум погрузился в летаргический сон; но сквозь все это, он смотрел в его живые глаза, в смуглое лицо с умным выражением, на одновременно робкое и решительное поведение мальчика, и он пригрозил:
- Если ты не умеешь слушаться, я отдам приказ Сегундо, чтобы тот не давал тебе спускаться со шхуны… А теперь…
- Не сердитесь, капитан. Я должен был ждать вас одного. Поэтому я вошел… У меня есть письмо от хозяйки, она мне сказала, чтобы я передал его вам, когда никого не будет, и понятно, что здесь люди, но…
- Дай мне это письмо!
Хуан встал. Словно ветром смело тучи, и его ум прояснился. Широкая рука протянулась, схватив Колибри, заставляя приблизиться… Махом он забрал запечатанный конверт, где Моника написала его имя. Словно не понимая, он грубо разорвал и пробежал мутным взглядом по сжатым линиям изящного почерка, и его губы исказила гримаса, когда она прочел:
- Сеньору Хуану Дьяволу, на борту Люцифера… Хорошо еще, что я не Хуан Бога для нее! – он алчно прочитывал и перечитывал каждое слово, читая и рассыпаясь в саркастических замечаниях: - Письмо такое красивое, такое правильное… Мой дорогой Хуан… Хорошо еще, что она меня ценит… Когда оно до тебя дойдет, ты уже будешь далеко… Ну нет, сеньорита Мольнар; я близко, очень близко. Думаю, передала его слишком поспешно в руки Колибри, чтобы прочесть его в безвозвратном путешествии… Я верю в твое обещание, что ты удалишься, и мы, безусловно, никогда не увидимся… Забавно, что ты уладила все по своему вкусу. Не могу отрицать, что ты умна… я благодарю тебя за великодушие, этот предоставленный уход… Ты слышишь, Колибри? Она благодарит за услугу, что не увидит меня. Суд меня оправдал, но она обрекает на вечное изгнание. Меня не слишком интересует этот проклятый остров, но я родился на нем, и у меня также есть право, как и у любого из Д`Отремон…
- Хозяйка плакала, когда отдавала мне это письмо, капитан, - заметил Колибри. – Обняла меня и поцеловала много раз, хорошо говорила о вас, капитан… Она говорила, что вы хороший и великодушный…
- Хороший и великодушный, а? Чудесно! – саркастично и язвительно издевался Хуан. – Даже Святая Моника практикует систему крайне раздражать великодушных и хороших. Она дала тебе его и сказала передать в море, когда мы будем уже далеко, да?
- Она сказала, что когда вы будете одни, не важно, что это будет в поездке… Но вы бы закончили его читать, капитан…
- Зачем? Я уже знаю прекрасно, о чем оно, от начала до конца… Прости меня, если вчера не смогла говорить спокойно, как хотела бы, и не сказала, насколько благодарна тебе… Благодарность! Какое отзывчивое слово! Прощай, Хуан… Пусть ты будешь счастлив, как я желаю тебе… Пусть на других землях ты встретишь счастье, которое заслуживаешь, и пусть тень грусти, которая есть в твоей жизни, уничтожится полностью, потому что скоро разорвутся соединяющие нас нити. Я никогда не забуду ту доброту, я в долгу перед тобой, прошу тебя забыть меня навсегда, не трудись сочувствовать мне… Какие красивые слова, чтобы избавить меня от удовольствия!
С побагровевшим лицом и мутными глазами он подошел к дверям забегаловки, сжав в кулаке письмо, холодная вежливость которого жгла и мучила наихудшим оскорблением… У моря, над водами залива, слабо выглядывал розоватый блеск… Это был рассвет… Взволнованный Колибри последовал за ним, его пухлые губы полуоткрылись, и он спросил:
- Капитан, что вы делаете?
- Ничего! Оставь меня! Проваливай! Уходи! Подожди! Что это слышится?
- О! Колокола монастыря. Уже утро, говорят, в церкви монастыря, встают рано… еще ночь, капитан…
- Предрассветная месса… Для самых благочестивых, самых верующих… Непременно ее слушает Святая Моника. Там и увидим ее!
Действительно, была первая месса дня в церкви Монастыря Рабынь Воплощенного Слова. Уже открыли боковую дверь, сверкали в алтаре белые одежды, и, как в каждый рассвет, пришло немного верующих: старые набожные женщины, люди в строгом трауре, кто-то, кто выполнял обет… Часть церкви, предназначенная для публики, была почти пустой; присоединенная часовня, где находились монахини, отделялась от прихожан решеткой; шли в мягком движении в белых одеждах послушницы, в черных – давшие обет… За ними шла женщина… Она была одета в черное, хотя не в одежды монахини, просторная вуаль окутывала голову, почти закрыв красивое лицо янтарного цвета… Это Моника… Издали Хуан узнал ее и смелым шагом направился к решетке. Не нужно было говорить и создавать даже малейший шум. Моника быстро повернула голову, словно тот огненный взгляд был осязаем…
- Мне немедленно нужно поговорить с тобой, - заявил Хуан тихим, но решительным голосом. – Ты выйдешь или я войду?
- Хуан! Ты сошел с ума? – Моника затрепетала. Стоявшие рядом послушницы удивились, повернули головы, и Моника, казалось, решилась… она прошла через маленькую дверь на пружинах, которая давала доступ к ограде; не глядя на Хуана, подошла к портику церкви. – Полагаю, ты потерял рассудок…