Северные огни

Однако было у «Пеликана» нечто такое, чем «Утка» похвастаться не могла — а именно Салли Спринкл.
— А кто такая эта Салли Спринкл? — осведомилась прелестная новая горничная у своей спутницы.
— Да вот она, Салли, — отвечала Мэри Клинч, указывая на миниатюрную фигурку в кресле у огня. — Пойдем я тебя представлю.
Женщины неслышно подошли к очагу. При ближайшем рассмотрении миниатюрная фигурка оказалась хрупкой старушкой: голова ее склонилась на грудь, а волосы походили на снежное крошево.
— Салли? — ласково окликнула ее Мэри, стараясь не испугать. — Как вы сегодня, Салли? Лучше, не правда ли?
Старушка, чья щека покоилась на иссохшей руке, приподняла седую голову. И из-под белоснежных прядей взгляду новой горничной явилось старческое, вполне благодушное личико, покрытое густой сетью морщин, с зелеными глазами, что казались на диво огромными благодаря линзам очков. Целую минуту глаза эти недоуменно разглядывали Мэри, как если бы молодая женщина только что прибыла из самых отдаленных пределов вселенной.
— Салли? Это Мэри Клинч, мисс. Вы же меня отлично знаете! Это я, Мэри, — проговорила старшая горничная «Пеликана», легонько дотрагиваясь до хрупкого выступающего плеча старушки.
— Мэри? — повторила та еле слышно, с трудом двигая губами. Ресницы затрепетали, точно вспугнутые скворцы, взгляд ненадолго задержался в пустоте — и вновь обратился к Мэри. Чело старушки омрачилось, она судорожно вцепилась в подлокотники кресла и взволнованно прошептала: — Ты кто, деточка?
Мэри многозначительно оглянулась на свою новую товарку.
— Это я, Мэри Клинч, мисс, горничная здесь, в «Пеликане». Да вы ж меня знаете, Салли, разве нет?
И снова — непонимающий взгляд. Губы старушки разошлись, язык рассеянно скользнул по плохо подогнанным искусственным зубам. Она всмотрелась в лицо Мэри, отмечая крохотные запавшие глазки, круглые красные щеки, широкие губы, вздернутую пуговицу-нос и словно ища что-нибудь — ну хоть что-нибудь знакомое. Наконец, в лице ее забрезжил слабый свет узнавания.
— Ты — моя мама?
— Нет, мисс, я не ваша мама. Я Мэри, вы же меня помните? Мэри. Мэри Клинч — кто, как не я каждый Божий день застилает вашу кровать и подает горячий чай с булочками? Разве вы меня не узнаете?
— Я уже никого не узнаю, — отвечала Салли. Она поднесла иссохшую руку ко лбу и закрыла глаза, словно мир для нее сделался чересчур сумбурным и беспорядочным.
Ухватив за руку новую товарку, Мэри подвела ее к старушке.
— Салли, я хочу вам кое-кого представить. Это Бриджет, она только что поступила к нам на службу. Теперь вы с ней часто будете видеться.
Во взгляде Салли, обратившемся на золотоволосую Бриджет, снова отразилось недоумение. Разумеется, и здесь она не усмотрела ничего знакомого, и глаза старушки обратились к дальнему окну, озаренному розовым печальным светом осени.
Ныне, здесь, оглядываясь через бездонный провал лет, я вспоминаю Салли Спринкл моего детства. Вспоминаю ее доброту и щедрость: она-то всегда заботилась о других! Помню, как любила она оделять сладостями соседских детишек. И для каждого у нее находились улыбка или смешок, и всегда она излучала счастье. Но в старости ей пришлось несладко: годы изнурили ее, выпили добрую щедрую душу, оставив лишь опустошенную оболочку. Ибо хотя она по-прежнему всем улыбалась, выказывая интерес и приязнь, все это лишь надувательство, низкая ложь, которой способствуют и содействуют огромные глаза за очками — ведь Салли моего рассказа живет в мире, что с нашим собственным связан очень слабо. Если к ней обращаются, она радуется — рефлекторно, ничего не понимая; предоставленная самой себе, она уходит в дремоту, склонив голову на грудь, и дух ее вновь блуждает среди эпизодов и видений прошлого. Она пережила весну, лето и осень; теперь для нее настала зима.
Мэри Клинч отвела товарку к огромной дубовой стойке — тому самому несокрушимому сооружению, стоя за которым хозяйка «Пеликана» всякий вечер оделяла горьким пивом своих восхищенных завсегдатаев. В это самое мгновение Джордж Гусик, усерднейший из мальчиков-слуг, пулей пронесся мимо в хрустящем и свежем белом форменном одеянии, спеша исполнить очередное поручение хозяйки. Снаружи, во дворе, раздавался хриплый рык конюха, а в одной из задних комнат слышался властный голос самой мисс Молл Хонивуд, наставляющей кого-то из подданных.
— Она что, из ума выжила? — сочувственно поинтересовалась Бриджет — разумеется, имея в виду не мисс Молл, а Салли.
— Нет пока, — отвечала Мэри. — Вот только память подводит. Все то, что происходило с ней, когда она еще малюсеньким ребятеночком была, она видит ясно, прям как в зеркале, а вот кто ей завтрак с утра подал — вспомнить не может. Мне говорили, ей уже под девяносто.
— И она каждый день сюда приходит?
— Господи, нет, конечно! Салли сюда не приходит. Салли здесь живет.
— Здесь живет? Ла! Прям в «Пеликане»?
— Так я ж о том и говорю. В малюсенькой задней комнатушке — раньше там кладовка была. Ты ее еще небось и видела? Это угловая комнатка; оттуда чудный вид на деревья, и даже кусочек реки разглядеть можно. Мисс распорядилась обновить ее и покрасить специально для Салли.
— И за пансион она не платит?
— Конечно, нет!
— Ужасно великодушно со стороны мисс Хонивуд!
— Мисс — само великодушие, — гордо объявила Мэри.
— Но почему? Она с Салли Спринкл в родстве?
— Насколько мне известно, нет. Это длинная и запутанная история, но если в двух словах, то вот она. Видишь ли, долгие, долгие годы Салли жила прямо тут, через дорогу, в домике ткача и его жены. Такая любящая была чета! Она им пособляла помаленьку — где приберет, где постирает, и все такое, — а они, значит, ей уголок в своем доме отвели. Много лет назад она кормилась тем, что вышивала шелком шляпки да отделывала их тесьмой, пока у нее зрение не ухудшилось. А потом для ткача с женой настали тяжкие времена. Они не внесли ренту в день квартального платежа; тут-то их из дома и вышвырнули. Подумать только! Такие исправные арендаторы, столько лет здесь прожили! А не посчастливилось людям — и бац, они уж выброшены на улицу, а дом опустошен подчистую, прям как кость, обглоданная голодной собакой!
— Ла, так уж мир устроен, — вздохнула Бриджет.
— Так вот, ткач с женой уехали из Солтхеда и перебрались в село, к родне, как я слышала. А вот Салли пойти было некуда. Мисс ее давно знала и пожалела бедняжку, и протянула ей руку помощи. Но, ах! — ужасно это было, просто ужасно! Скверное дело, скверное. Еще какое скверное-то!
— Это что же?
— Да выселение, что ж еще? От такого и человек в здравом уме разрыдался бы. А все злодей Боб — он-то тут и Расстарался по приказу своего хозяина. Ты Боба знаешь?
— Это которого Боба? — покачала головой Бриджет.
— Гнусного страхолюдину, Найтингейла, с черными кругами вокруг глаз. Отпетый мерзавец, вечно злобится да дуется, прям как его хозяин. И уж кому, как не его хозяину принадлежал тот злосчастный домик; и кто, как не он приказал выкинуть всех жильцов за порог! Прям так и вышвырнул их всех в ночь, а у Салли-то почитай ничего и не было за душой, кроме малюсенького саквояжика с пожитками; так и сидела она там в грязи, и рыдала, и, верно, замерзла бы до смерти, если бы Мисс не увела ее к себе и не предложила ей теплую, уютную комнатку. Вот так Салли Спринкл и поселилась в «Пеликане».
— Она тут с утра до ночи обретается?
— По большей части днем, когда в общей зале поспокойнее. Где-то к полудню она выходит, стук-стук-стук палочкой — и усаживается в кресло. А потом обедает в кухне с поваром и раненько на боковую — еще до того как в «Пеликан» набьются вечерние посетители.
— Сдается мне, о Бобе Найтингейле я слышала, — задумчиво проговорила Бриджет. — Вот только подробностей не помню. Но у меня так и отложилось в голове: скверный он человек.
— Еще какой, особенно когда напьется. А после того как он обошелся с Салли Спринкл, Мисс его в «Пеликан» не допускает. Так и объявила об этом ясно и во всеуслышание: дескать, не хотят его здесь видеть. Как-то раз застала его тут, вот не далее как на прошлой неделе, и велела убираться восвояси. И прохвост убрался как миленький — если уж Мисс разбушевалась, так с ней не поспоришь. Второй такой, как она, в целом свете не сыщешь! А что до его хозяина — того, что приказал выселить ткача с женой и бедняжку Салли, — так его она не только что в «Пеликан» не пускает — можно подумать, он сюда когда-нибудь заглянет! — но даже имя его упоминать в своем заведении запретила.