Траян. Золотой рассвет
Другое тревожило. Сацердата не так прост, у него могучие покровители, и неизвестно, дойдет ли до него очередь, сумеют ли эдилы вывести его на арену, а тут он стоит голенький, беззащитный. Позволяет себе дерзить, угрожает. Тут еще Комозой, всегда готовый пустить в дело меч, подкатил.
— Может, кончить его?..
Ларций глянул на него – высоченного, раскрасневшегося, забрызганного кровью, потом перевел взгляд на окончательно окровавившийся бассейн. На поверхности спинами вверх плавали три трупа.
— Посмотрим. Если по дороге.
Всего в лавке задержали восьмерых членов банды и «малыша», как называли сообщники того самого юнца, сробевшего в вестибюле. Малыш назвал себя Витразином, остальные хранили молчание. Ту же дерзость проявили преступники, когда Ларций поинтересовался, где они прячут награбленное? Сначала Сацердату, затем его подручных приласкали огнем. Подручные принялись причитать и призывать богов в свидетели, что не ведают о тайнике. Мол, добычу главарь всегда переправлял в какое?то другое место. Когда Комозой угостил огнем Витразина, тот вспомнил, что в одном из жилых помещений стену недавно заделали кирпичом. Там кладка свежее. Отправились на поиски этого помещения. Когда внутренность потайной камеры осветили мерцающим, дребезжащим светом факела, просунувший туда голову Фосфор присвистнул.
— Ну, дела!..
Ларций заглянул в пролом. В небольшой тесной комнате стояло два сундука с золотыми монетами, на полках – серебряные блюда. Там же располагалась большая, обитая мягкой кожей, удлиненная коробка. Префект усмехнулся – не густо. Только простаку Фосфору эта добыча могла показаться царскими сокровищами. Принимая в расчет срок, в течение которого Сацердата орудовал в городе, его добыча должна была составить многие таланты всякого имущества – золотые изделия, самоцветы, куски дорогих тканей. Он и слоновой костью не брезговал.
Ларций сплюнул и приказал составить опись.
Сацердата усмехнулся.
— Ну, ты служака, префект. Надеешься сохранить доверие тех, кому будешь сдавать изъятое у меня имущество? Неужели ты настолько глуп, Лонг? Неужели полагаешь, что твое начальство поверит, что ты не прикарманил бoльшую часть добычи? Ты вел себя умнее, когда вырвал у меня золотой палец.
Ларций приблизился и ударил Сацердату по голове рукоятью меча. Кровь залила лицо фракийца.
— Глуп ты, разбойник! По себе судишь, – ответил Лонг. – Это у вас каждый рад выхватить кусок из глотки подельника. Тот, кто отдал мне приказ, достаточно опытен, чтобы разобраться, обманываю я его или нет. Он позволил мне наградить бойцов по собственному усмотрению. Они получат долю из твоего имущества, остальное отойдет в казну.
Сацердата, страдающий от потоков крови, натужно и хрипло засмеялся.
— Ну–ну.
Между тем Фосфор извлек из тайника обшитую кожей коробочку. Едва удержал ее в руках
— Ого, – воскликнул он, передавая добычу Ларцию. – Тяжелая.
Действительно, приняв коробку правой рукой, Ларций едва не выпустил ее. Пришлось подсобить крюком на левой.
— Что здесь? – спросил он.
Сацердата засмеялся ему в лицо.
— Взгляни, если такой смелый.
— Ты, негодяй, полагаешь, что я испугаюсь твоих угроз?
Он поставил шкатулку на столик, нащупал замок, нажал и крышка откинулась.
В тусклом подрагивающем свете факелов Ларций различил отлитую из золота, человеческую руку, отпиленную ближе к локтю. Сходство было ошеломляющим, разве что размеры были великоваты для обычного предплечья, но более всего Ларция поразил несуразно длинный и омерзительно изогнутый, большой палец. Казалось, еще мгновение, и этот отведенный в сторону отросток замкнет хватку, к которой изготовились четыре других, вполне человечьих пальца. Всем остальным рука очень напоминала ту, которая когда?то принадлежала статуе Домициана.
Префект удивленно глянул на Сацердату.
Тот довольно рассмеялся.
— Она и есть, – подтвердил разбойник. – Я приказал отлить оторванный тобой палец и приладить его на прежнее место.
Резким движением Сацердата попытался стряхнуть с лица набегавшую кровь.
— Я смотрю, – добавил он, – палец Домициана принес тебе удачу. Послушай доброго совета, Лонг. Сдай руку в императорскую сокровищницу, пусть ее перельют на золотые аурелии. Она приносит несчастье. Видишь, что со мной приключилось.
— Поговори у меня, – предупредил Ларций и приказал вывести разбойника.
В ту же ночь в Риме было взяты несколько сотен преступников, сведения о которых все эти месяцы собирал новый префект города Сервиан и ответственный за доставку хлеба в столицу Помпей Лонгин. Еще с неделю караулы и конные разъезды сингуляриев вылавливали прятавшихся в окрестностях Рима злоумышленников. Что касается поименно известных доносчиков, их числом около сотни свезли в лагерь преторианцев. Два дня держали под строгой охраной – многие жители были не прочь посчитаться с ними. Были отмечены попытки подкупить легионеров, чтобы те тихо, без шума прирезали кое–кого из задержанных.
Утром третьего дня был объявлен эдикт императора, в котором сообщалось, что репрессивные меры направлены исключительно на установление мира и спокойствия в столице. В эдикте также говорилось – пусть судьбу преступников решат боги. На следующий день доносчиков под усиленным конвоем и в сопровождении многочисленных граждан, выкрикивавших проклятия негодяям, доставили в Остию – порт, являвшийся морскими воротами Рима. Здесь посадили на ветхую трирему, которую без задержки на буксире вывели в открытое море и, отцепив канат, бросили на произвол судьбы. Доносчики, облепившие борта, громко взывали о милосердии, ломали в отчаянии руки, рыдали, призывали в свидетели богов – пусть те подтвердят, что они в своих обвинениях руководствовались исключительно интересами государства.
Каялись немногие.
По приказу императора ни одно судно не имело право приблизиться к разваливавшейся на глазах посудине ближе, чем на милю. Столица замерла в ожидании, куда ветры отгонят трирему. Если к берегу, значит, утверждали скептики, в этом мире не дождаться справедливости Приговор не заставил себя ждать. Ночью налетела буря, и в море разыгрался небывалый для середины сентября шторм. Сверкали молнии, грохотал гром. После той ночи о доносчиках в Риме не слыхали более сотни лет.
На тех же, кто жалил тайно, кто скрывал имя, подписываясь «доброжелатель», кто сумел остаться в тени, император приказал не обращать внимания, и никогда более не принимать к рассмотрению жалобы без указания имени написавшего, его рода занятий и места жительства.
После очистительной грозы Император Цезарь Нерва Траян Август утром появился на форуме. Пришел в сопровождении двух пеших сингуляриев, тех же здоровенных негров, уже, правда, не позволявших себе зевать в присутствии публики. Императора сопровождали его ближайшие друзья. Все были в тогах, как простые граждане. Тоги были украшены красными, в зависимости от достоинства, полосами и каймой. Траян не спеша обошел главную площадь города, осмотрел арку Тиберия, ростры, заглянул в храм Януса – здесь преклонил колено и о чем?то пошептался с древнейшим из отеческих богов, покровителем и создателем света, времени, замков и ключей, открывавшего по утрам небесные ворота, чтобы нарядное, яркое солнце радостно и весело светило римскому народу.
В храме божественного Юлия, своего духовного наставника и покровителя, Марк Траян дал отчет о проделанном, о намеченном – о том, что общественное спокойствие восстанавливается, деньги из провинций поступают (правда, не так густо, как хотелось бы), войска готовы. Он поклялся божественному Юлию, что и впредь, отвергая пороки, не сворачивая и не смущаясь безразличным, будет шагать по проложенному им пути. После сокрушения Дакии двинет римские легионы на восток. Достаточно греческим умникам, воспевателям славы Эллады, тыкать в лицо Риму подвигами Александра Македонского.
Намолившись, награжденный просветлением и легкостью в мыслях, вышел из храма. Божественный Юлий не поскупился на доброе предзнаменование – в пронзительно–синем италийском небе кружил орел. Если мысленно провести линию с севера на юг и встать лицом на полночь, то орел кружил как раз в правой, благоприятной для дальнейших свершений стороне. Между тем жители сбегались на Форум со всех концов города. Удовлетворенный Марк Ульпий Траян улыбнулся, дождался, пока вокруг соберется побольше народу, и, овевая лицо рукой, поделился с публикой.