Траян. Золотой рассвет
— Кажется, воздух в Риме стал заметно чище, не правда ли, граждане?
Толпа заревела от восторга. Императора подхватили и поволокли к рострам, там взгромоздили на пьедестал и под грохот овации начали скандировать.
— Траян! Траян!
* * *
Вечером в доме Лонгов на Целийском холме был устроен праздник. Старый Тит, выпив разбавленного вина, прослезившись, начал философствовать. Никто не посмел перебить его – ни жена Постумия, ни ее возвращенная из изгнания, двоюродная сестра Гратилла, ни молодые Ларций и Волусия.
Старик сказал так:
— Злого царя можно считать чем?то вроде заразы, губящей соотечественников подобно моровой язве или холере. Доброго – чудодейственным снадобьем, излечивающим сразу тысячи и тысячи граждан. Философы утверждают, что человеку для счастья не нужен царь – ни злой, ни добрый. Человеку для счастья вполне достаточно знания, что такое хорошо и что такое плохо. Это знание и следует хранить в душе. Однако, дети, мы, римляне, изначально были привержены иной мудрости. Это наше неотъемлемое достояние. Чтобы народ в целом и каждый гражданин в отдельности не свернул с добродетельного пути, необходим опытный и знающий проводник. Или поводырь, если гражданин слеп, глух и подвержен порокам. Конечно, лучше прозреть самому, чем ждать, пока тяготы жизни не принудят тебя жить по природе, однако прозреть в обнимку с соседом, со всеми ближними и дальними свойственниками, ощутить согласие в душе, много приятнее и полезнее.
Ночью, испытав блаженство с женой, наслушавшись от нее всяких небылиц, которыми делились с Волусией домашние рабы – женщины, например, жаловались на необычайное сладострастие кота, который не дает покоя прижившимся в доме кошкам, они же со страхом упоминали о непонятных стуках и корябаньях, который доносятся по ночам из семейного сакрария; о тете, которая теперь после свадьбы то и дело вворачивает в разговор – «мы с императрицей»; о «дядюшке», которого в городе теперь называют не иначе, как «непотопляемый»; о том, что сообщила императрица, пригласившая их с тетей во дворец отведать удивительного копченого осетра, которого прислали с берегов Меотийского моря, – Ларций наконец погрузился в сон. Он уже не слышал, как Волусия с откровенной неприязнью отозвалась о Адриане, не только посмевшего строить ей глазки, но и намекнуть, что он является «верным приверженцем истинной красоты».
Ларцию приснилась морская ширь, поглотившая земную твердь. Он шел по мелким ласковым волнам. Шагал за поводырем. Со спины не мог различить, кто вел его к восходу – человек был в свободной хламиде, с посохом, длинноволос и высок.
Через неделю по приказу императора Марка Ульпия Траяна в Риме начались игры, посвященные Фортуне Возвращающейся (Fortuna Redux). На торжества Траян при острой нехватке средств денег не пожалел. Праздник продолжался три дня, и все три дня в Большом амфитеатре Флавиев (Колизее) устраивались гладиаторские бои, в которых приняли участие те, кто так долго досаждал мирным гражданам. Их все знали. Граждане, ранее опасавшиеся лишний раз упоминать их имена, теперь свободно выкрикивали оскорбления, насмехались, призывали проявить мужество, сражаться честно, а не бить исподтишка.
По мнению ветеранов, это было жалкое зрелище. Храбрые с женщинами, беззащитными и безоружными жертвами, негодяи в первый день вели себя на арене отвратительно. Стадом носились по полю, убегали, бросали оружие, просили известить прежних своих покровителей, не посмевших явиться на праздник, о том, какие муки они испытывают по их милости. Требуя снисхождения, взывали к тем, кто пользовался их услугами и скупал краденое, а теперь счел себя выше людской молвы и отважился явиться на праздник. После таких воплей многие, в их числе не менее десятка сенаторов, сгорая от стыда, вынуждены были покинуть почетные места на южной трибуне. Скоро страсти накалились до предела. Плебс воззвал к императору – что же это творится? Где обещанные поединки между бандитами, промышлявшими на улицах, и теми, кто грабил и убивал в домах. Где схватки между ворами и вымогателями? Пусть они покажут свою прыть! Зачем народу слушать этот скулеж и потоки брани? Народ требовал крови.
Император подал знак, и распорядитель игр приказал служителям подогреть новоявленных гладиаторов. Служители выбежали на трибуну, принялись подгонять отступавших факелами, вынуждая их биться. На второй день дело пошло на лад. Видно, вечером всем участникам представления – и тем, кто должен был сражаться на арене, и тем, кто готовил их к сражению, – дали хорошую взбучку. Первыми как всегда инициативу проявили женщины, повинные в тех же преступлениях, что и мужчины – в убийствах, отравлениях, клевете, скупке краденого, вымогательстве, торговле оскопленными мальчиками. Эти всерьез взялись за дело – начали с того, что вцепились друг другу в волосы, принялись щипать за груди, затем неумело пустили в ход кинжалы. Потом и мужчины распалились. Крови было много, но вся эта резня более походила на обычную любительскую разборку. Не было в поединках трогающего за душу искусства выпустить кишки противнику, обмануть его ложным выпадом и затем полоснуть по горлу кривым иберийским мечом или каким?либо иным образом нанести смертельную рану.
Ларций, все эти дни присутствовавший на играх, давным–давно покинул бы трибуну, если бы не утихавший интерес, когда же на арену выедут Сацердату.
На третий день, в проходе он лицом к лицу столкнулся с Регулом. Тот был горд, весел, хотя его имя за эти дни не раз выкрикивали с арены. Сенатор поделился с Ларцием последними новостями, шепнул по секрету – знающие люди утверждают, что скоро император осыплет его, Регула, новыми милостями. Ларций знал цену этим слухам. Обратившись к императору с просьбой назначить его главой пожарников Рима, непотопляемый сенатор получил решительный отказ. Подобный ответ на просьбу известного в столице мошенника никого из осведомленных в дворцовых тайнах людей не удивил.
Сразило другое.
Кто бы мог подумать, что такая малость, как отказ в официальном назначении, нежелание императора встречаться лично, нагонит такой страх на Регула. «Непотопляемый» более недели не появлялся на заседаниях сената. Прятался в своем убежище среди статуй. Но сегодня Регул был явно доволен. Он попытался напроситься к Лонгам в гости – сам по причине неслыханной жадности Регул никогда и никого не приглашал к себе, – а в конце разговора с нарочитым сожалением известил префекта, что на играх «не будет изюминки».
— Вообрази, Ларций, негодник Сацердата ухитрился сбежать из гладиаторской школы, где его и его сообщников готовили на третий день боев.
Регул, сожалея, развел руками и доброжелательно глянул на Ларция. Смотрел с интересом, словно ожидая, как префект конной гвардии отнесется к жирной и многозначной новости.
Ларций замялся, потом спросил.
— Император знает о побеге?
— Ему доложили. Он приказал принять меры, однако преступник пока не найден.
На том и расстались. Настроение у Ларция сразу испортилось. Уже не радовал дневной свет, не вдохновляла очевидная и заслуженная победа справедливости и торжество добродетели. Могильной тоской повеяло от вчера еще возбуждавшего энтузиазм приказа собираться в поход. До вечера ходил унылый, не в силах справиться с погребальным настроением. Помогла философия – на тайный, рожденный в душе вопрос, намекнула: вспомни, в чем ты волен и в чем нет. Обопрись на мужество, рассудительность, будь умерен и справедлив. Найди согласие с собой и окружающими, а для этого поговори с Эвтермом.
Вечером, оставшись один на один, он спросил у раба.
— Ты что влюбился в мою жену?
Эвтерма, уже вполне зрелого мужчину, бросило в краску. Он помедлил, потом ответил.
— Есть немного, господин.
— Послушай, Эвтерм, хочешь, я дам тебе вольную. Обзаведешься хозяйством, женишься?
— Разве я плохо служу господину?
— Нет, ты прилежен, чистоплотен, исполнителен. Но я спрашиваю тебя не как раба, а как человека.
— Разве у госпожи был повод пожаловаться на меня?