Последнее искушение Христа (др. перевод)

Он стряхнул стружки, приставшие к бороде. Его слух уловил звук тяжелых шагов, они приближались, и он узнал их.
— Это снова он, — с испугом простонал он. — Что ему от меня нужно?
Он рванулся к двери и тут же, потрясенный, остановился.
Кто придвинул к двери скамью, инструменты и крест? Кто? Когда? Ночь была полна злых духов, полна снов. Мы спим, но для них двери открыты, они входят и выходят по собственному желанию, переворачивая все вверх дном и в наших домах, и в наших душах.
— Кто-то был здесь этой ночью, — пробормотал он, затаив дыхание, словно опасаясь, что пришелец все еще здесь и может его услышать. — Кто-то приходил. Возможно, Бог… Бог… или дьявол? Кто их различит? Они меняются обличьями: порой Бог становится тьмой, а дьявол — светом, и человек не может их различить.
Он вздрогнул. Всего лишь два пути. Каким пойдет он, который выберет?
Звук шагов все приближался и приближался. Человек испуганно оглянулся: казалось, он ищет место, где бы спрятаться. Он боялся этого пришельца и не хотел его видеть, потому что глубоко внутри болело связанное с ним воспоминание, болело и не заживало. Как-то, еще будучи детьми, они играли во дворе, и тот, другой, который на три года старше, повалил его на землю и как следует вздул. Он встал и ушел, не говоря ни слова, но с тех пор никогда не ходил играть с другими детьми. Он стыдился и боялся. Томясь в одиночестве во дворе своего дома, он размышлял о том, как однажды смоет свой позор, докажет, что он лучше, победив всех. И по прошествии стольких лет эта ранка все сочилась, не закрывалась.
— Неужели он до сих пор преследует меня? Что ему от меня нужно? — шептал он. — Я не пущу его.
Дверь вздрогнула от обрушившегося на нее удара. Человек рванулся вперед и, собрав все свои силы, отодвинул скамью, крест и открыл дверь. На пороге стоял рыжебородый великан, босой, краснолицый, потный. Пожевывая стебелек спелого ячменя, он окинул взглядом мастерскую, увидел крест, прислоненный к стене, нахмурился и переступил порог.
Не говоря ни слова, он сел в угол, продолжая ожесточенно грызть стебелек. Человек остался стоять, отвернувшись от пришедшего и глядя сквозь открытую дверь на узкую, неожиданно рано ставшую оживленной улицу. Пыль еще не поднялась, земля влажно благоухала. Ночная роса и рассветные лучи смешивались на листьях оливы, стоящей во дворе, и все дерево будто смеялось. Человек в восхищении вдыхал утренний воздух, ощущая мир и покой.
— Закрой дверь, — прорычал рыжебородый. — Мне нужно кое-что тебе сказать.
Человек вздрогнул от резкого звука его голоса, закрыл дверь и покорно сел на край скамейки.
— Я пришел, — произнес рыжебородый. — Все готово.
Он отшвырнул стебелек, приподнял голову и, вытянув вперед толстую веснушчатую шею, обратил на человека свой тяжелый взгляд:
— А ты, ты готов?
Свет все прибывал и прибывал. Теперь грубые черты рыжебородого проступили отчетливее: казалось, его лицо состояло из двух половинок — когда одна смеялась, другая угрожала, когда одна искажалась от боли, другая оставалась спокойной к неподвижной, и даже когда они объединялись в едином порыве, было видно, что в нем продолжается борьба между Господом и дьяволом.
Человек молчал. Взгляд рыжебородого становился все более жестким.
— Ты готов? — повторил он. Казалось, он сейчас набросится на собеседника, чтобы вытрясти ответ, но в этот момент завыли трубы и узкие улицы заполнились грохотом копыт ворвавшейся римской кавалерии, за которой тяжелым ритмичным шагом двигались легионеры. Рыжебородый сжал кулак и, воздев его к потолку, закричал:
— Время пришло, Господь Израиля! Сегодня! Не завтра, а сегодня! Ты готов? — обернулся он снова к человеку. Я сказал: ты не понесешь крест! — продолжил он, не дожидаясь ответа. — Люди собраны. Варавва со своими людьми спустился с гор. Мы ворвемся в тюрьму и освободим зелота [5]. И тогда — не качай головой — тогда и произойдет чудо. Спроси своего дядю раввина. Вчера он собрал нас всех в синагоге. Однако почему твое святейшество не явилось? Он встал и говорил с нами. «Мессия не придет, — говорил он, если мы будем сидеть сложа руки. Господь и люди должны бороться сообща во имя пришествия Мессии», — вот что он нам сказал, к твоему сведению. Ни Господь, ни люди не смогут в одиночку приблизить его приход. Они должны бороться сообща! Слышишь?
Он схватил юношу за руку и встряхнул.
— Ты слышишь меня? О чем ты опять мечтаешь? Тебе бы послушать собственного дядю, может, тогда ты бы пришел в себя. Он сказал, что зелот — да-да, тот самый зелот, которого римляне собираются сегодня распять, — может быть он — Тот, кого мы ждали столько веков. Если мы не поможем ему, если мы его не спасем, он умрет, и мы не узнаем, кто он такой. Но если мы спасем его — совершится чудо. Какое чудо? Он сбросит свои отрепья, и царская корона Давида засияет над его головой. Вот что нам сказал раввин, к твоему сведению. Мы все заливались слезами, когда слушали его. А потом старый раввин воздел руки к небесам и закричал: «Господь Израиля, сегодня? Не завтра — сегодня!» — и мы все тоже, подняв руки, устремили взоры к небесам и закричали, грозя и плача: «Сегодня! Не завтра — сегодня!» Слышишь, ты, сын плотника, или я разговариваю со стеной?!
Человек, полуприкрыв глаза, не сводил их с кожаного лоскута, утыканного гвоздями, который висел на противоположной стене, и сосредоточенно прислушивался к чему-то. Громкий угрожающий голос рыжебородого не мог заглушить сиплого мычания, которое издавал его отец в соседней комнате, силясь открыть рот и заговорить. Оба голоса соединялись в сердце человека, и внезапно он ощутил, сколь смешны все потуги человечества.
Рыжебородый схватил его за плечо и встряхнул снова.
— Где ты опять блуждаешь, ясновидящий? Ты слышал, что нам сказал твой дядя Симеон?
— Мессия так не придет, — сказал человек. Его взор устремился к свежевыструганному кресту, купавшемуся в розовом сиянии рассвета. — Нет, Мессия так не придет. Он не станет скидывать свои отрепья и надевать царскую корону. Ни люди, ни Господь не станут спасать его, потому что он не может быть спасен. Он умрет, умрет, облаченный в свои лохмотья, и все — даже самые верные — предадут его. Он умрет один на вершине пустынной горы, увенчанный терновым венцом.
Рыжебородый смотрел на него в изумлении. Половина его лица сияла, другая была мрачна и сурова.
— Откуда ты знаешь? Кто тебе это сказал?
Но человек не ответил. Уже окончательно рассвело. Он вскочил со скамьи, схватил молоток и пригоршню гвоздей и подошел к кресту. Но рыжебородый опередил его. Одним прыжком оказавшись у креста, он начал неистово пинать его и плеваться, словно это был человек.
— И тебе не стыдно? — обернувшись, закричал он. — Все плотники Назарета, Каны и Капернаума отказались делать крест для зелота, а ты… Тебе не стыдно? Тебе не страшно? Представь себе, что Мессия увидит, как ты строгаешь этот крест; представь себе, что этот зелот, которого сегодня должны распять, и есть Мессия… Почему тебе не достало смелости ответить центуриону так же, как и все остальные: «Я не делаю крестов для героев Израиля?!»
Он схватил плотника за плечо.
— Почему ты не отвечаешь? Куда ты уставился?
Навалившись всем телом, рыжебородый прижал его к стене.
— Ты — трус! — выкрикнул он с презрительной усмешкой. — Трус! Трус! И вся твоя жизнь — ничто!
Высокий пронзительный звук вспорол тишину, заставив обоих повернуться к двери и прислушаться: «Глашатай! Глашатай!» И снова взвился резкий голос:
— Сыновья и дочери Авраама, Исаака и Иакова, повелением цезаря: слушайте! Закрывайте свои мастерские, таверны и не выходите в поля. Матери, берите своих младенцев, старики, обопритесь на свои посохи! Выходите из домов! Хромые, глухие и расслабленные, выходите, чтобы увидеть, как будет наказан поднявший руку против цезаря — да продлятся дни жизни его! — чтобы увидеть, как умрет бесстыдный разбойник зелот!