Куда пропали снегири?

Он встал, набралномер телефона... её мужа. Они говорили недолго, что тут долго разговаривать.По­том положил трубку и сказал, почти извиняясь:
-Терпеть не могу вранья. Пусть суровая, но правда.
От этой правдывсем стало не по себе. Сейчас, когда прошло много лет и след той девочки давнозатерялся, не могу понять, почему не бросилась на телефонный ап­парат, как наамбразуру, почему молчаливо согласилась на ту правду. Но ведь не противзаповеди шёл тот прав­долюбец. Не послушествовал на друга своего свидетель­стваложна, наоборот, честно сказал, значит, выходит, не преступил заповеди, угодилБогу? Нет, не угодил.
Потому что воглаву угла своей суровой правды поста­вил он осуждение. Ему бы в себя взоробратить, в своём бы грязном белье покопаться... Давний грех лежит за ту правдуи на мне. Не звонила, не разоблачала, а толку-то? Сколько пустых разговоровподдержала, сколько грязных слов услышала и не содрогнулась. Правда бы­ла,праведности не было. Было осуждение ближнего, и совесть вот уже сколько годковне даёт покоя, не позво­ляет спрятаться за широкую спину того правдолюбца. Её,совесть, не обманешь, не оправдаешься, что не сидел за столом напротивследователя, не строчил доносов на ближнего. Буквальный смысл девятой заповеди— это тоже ведь наша хитрость проскочить «посуху» мимо Божьего гнева. Нелжесвидетельствовал? Лжесвиде­тельствовал. А если уж совсем по честному -предавал. Можно вспомнить, и вот они быстренько выстроились в затылочексобственные мои обиды. Когда меня осуж­дали, на меня лжесвидетельствовали, меняпредавали. Если не остановлю этот бурный поток, всё остальное писанное будет особственных моих обидах. Но я пере­шагну через этот спасительный водоём, вкоторый мож­но погрузиться с головой и сладостно жалеть себя за перенесённое.Буду говорить о собственном нарушении девятой заповеди.
...Красивая,цветущая женщина, уверенная в себе, умеющая вершить дела и достойно нести пожизни свою гордую голову, Татьяна не была моей подругой. Но звонила,рассказывала о житье-бытье и обязатель­но жаловалась на здоровье. Меняраздражали её жалобы. «Кровь с молоком, а всё про свои болячки», ­позволяла ясебе не раз, не два (множество!) в разго­ворах, пустых и глупых, со знакомыми.Опять звонила Татьяна, звала в гости, хлебосольно встречала, смея­лась,рассказывала про поклонников, а у дверей: «Знаешь, так себя плохо чувствую,совсем слабею».
-   Влюбилась, вот ислабеешь, - глупая моя шутка из­бавляла меня и на этот раз от равнодушногосочувствия.
Потом она опятьзвонила, и, если звонок оказывал­ся не ко двору (стирка, готовка, гости), яморщилась в нетерпении и раздражалась. Опять про болячки, на­шла себеисповедника... Ни разу я ей не посочувствова­ла, потому что не верила.Капризничает женщина, при­выкла быть на виду, привыкла, чтобы с ней нянчились.Зачем потакать? А она через месяц умерла от рака.
-   Мама умерла. Вчетверг похороны,- прогремел в трубке тихий голос Татьяниной дочери.
Какая мама? Какиепохороны? Её отпевали в храме, и священник говорил проповедь про то, что все мыви­новаты друг перед другом. Мне казалось, он смотрел на меня, и горел подногами пол, пылали щёки краской жгучего стыда. Я не утешала её, а она так наэто рас­считывала. Я даже не помолилась о ней ни разу как о болящей, не верилаей, осуждала. От моего много­кратного «прости» легче мне не становилось. Про­жгланасквозь, кажется, строчка случайно открытой после похорон страничкиДостоевского: «Каждый пе­ред всеми во всём виноват».
Эта печаль со мной.Конечно, она научила вгляды­ваться в людей, стараться видеть в них то, чтосокры­то за улыбкой, благополучием, шутливым тоном или косметикой. Но думаете,отучила осуждать и подда­ваться соблазну вставить своё словечко в пустой раз­говор,вплести свою «неповторимую» нитку в гнусные пересуды? «Не осуждати братамоего...»
Проводиланесколько раз эксперимент - засекала время, вот полчаса не буду никогоосуждать. Пуск! Время пошло. Хватает (проверяла не единожды) от си­лы на семьминут. На восьмой, если уж не язык, так мысль сформулирует что-то такоенепотребное, и бросаешь в ужасе никчёмное занятие, ужасаешься греховностисвоего изъеденного пороком сердца.
Слово всесильно.Чем выражаем мы добро, красо­ту, мудрость? Словом, конечно. Его созидательнаяси­ла известна исстари. Но им же, словом, то же добро, красота и мудростьразрушаются. Слово - это подо­зрение, злоба, ненависть, цинизм. Слово-благо.Сло­во-грех. Слово-лекарство и слово-яд. Слово-подвиг и слово-преступление. Апотом уже заповедь - не осу­ди, не лжесвидетельствуй, не предавай.
Часто бываю вхрамах. И часто в свете зажжённых на подсвечнике свечей перед прекрасным ликомСпаси­теля или Пречистой Матери Его вспоминаю удивитель­ное место в Евангелии.Слепорождённый был исцелён Иисусом. Первое, что он увидел, когда прозрел - былопрекрасное лицо Христа. Что сделал слепорождённый? Встал и пошёл за Учителем.Все мы слепорождённые. Потому что мало кому из нас с детства даровано быловидеть Свет. И вот мы прозреваем, мы хотим пойти за Христом и идём туда, гдевсего вероятнее встреча с Ним. В храм. Но первое, что видим - искажённое ли­цохрамовой уборщицы, подтирающей пол. Ей напле­вать, что вы прозреваете. Онатолько пол помыла, а вы опять ей - грязищу. И чуть ли не тряпкой в лицо:
-   Намазалась,платок-то надвинь, завлекать в рес­торане будешь, ишь, вырядилась!..
Илив бок во время службы:
-  Какстоишь? Чего по сторонам-то пялишься?
И бегут«слепорождённые» из храма, вбирают го­лову в плечи от площадной брани и злыхлиц. Прозре­ние откладывается на неопределённое время. Какая великаяответственность на православных людях, уже познавших Бога, прозревших, чтобычеловек, пришед­ший в храм и увидевший вас первого, увидел ваше прекрасноелицо. Добрые глаза, мягкую улыбку, пре­дупредительность и - любовь. Тогдачеловек встанет и пойдёт. Он поймёт, что мир, в который он вошёл осто­рожно инеуверенно - прекрасный мир. Мир, где его любят. А если нет? Если ваше лицопередёрнуто от гнева, а в руках мокрая половая тряпка?
Недавняякартинка. Присела женщина во время службы на раскладную скамеечку, которуюпринесла с собой. А другая, тоже далеко не молодая, ей:
-  Расселась...Я восьмой десяток разменяла, а она...
-   Не могу, не могу,матушка, вены у меня, только после операции.
-   Да чтоб вообщеноги у тебя отсохли. Грех-то ка­кой, в храме уселась...
Ни много, ни мало- наотмашь, походя. А потом со свечой к иконе, к Причастию, покорно скрестивруки на груди.
Вот ведь как. Ина лавочке судачим, и клевещем по­ходя, и в храме не лезем за словом в карман.Только удивляемся искренне - почему всё так плохо в нашей жизни, нет нам покоя,нет мира в душе. Читаем в ду­ховных книгах - был мир в душах святых отцов, пус­тынников,затворников, а у нас нет. А ведь несладко живём, где же награда? Не ждать намнаграды. Пото­му что, дыша смрадным воздухом грехов, висящим над нами густой,зловещей тучей, мы отравляем свою плоть и кровь и в первую очередь сеем разор вдуше, а где разор, там ли искать мира...
Вот и я«сподобилась». Вместо того, чтобы стоять в храме и ничего не видеть вокруг себя- молиться и каяться в грехах, смотрю по сторонам на этих злых старух,возмущаюсь их ненавистью к ближним, забыв, что этим только усугубляю и без тогомногочисленные грехи осуждения. Тут засекай время, не засекай - всё без толку.Очень уж тороплюсь, боюсь, вдруг не ус­пею, и придёт та старушка домойнеосуждённая. Успе­ла. И в другой раз успею. Если забуду слова Священ­ногоПисания: «От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься». Что ещё,казалось бы, надо? Ко­ротко. Ясно. Доходчиво. А мы скорее высшую матема­тику одолеем,чем арифметику с её вечным и бесхит­ростным дважды два.
НЕ ПОЖЕЛАЙ ЖЕНЫ ИСКРЕННЯГО ТВОЕГО
«Золушка»! Сказкакрасивая, удивительная. Мода на неё не проходит и не пройдёт никогда, потомучто от поколения наших прапрабабушек до поко­ления наших внуков ничего всущности не изменилось в человеческой душе. Так же жаждет она любви, чудес,справедливости. Но я признаюсь вам в своём далёком детском грехе, когда, сидя впартере московского теат­ра, страдала от жалости не к хрупкой, измазанной са­жейдевушке, а к её сестре, тщетно пытающейся натя­нуть на свою пухлую ногухрустальную туфельку. Она на сцене с отчаянием: «Попробую ещё...» Я в зале, вда­вившисьв кресло, просила про себя: «Попробуй, по­терпи, сначала больно будет, потомразносишь». Но чуда не произошло. Это уже потом, много позже уста­лым сердцемпоняла я простую истину французской сказки: хрустальные туфельки неразнашиваются. И если твоего размера у принца нет, отступись, не тер­зай душу,не набивай себе мозоли.