Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)

— Да, мистер Стэдлер, я думаю, что он откажется.
Больше он не смотрел на нее. Его лицо слегка напряглось и тут же расслабилось. Она не могла бы сказать, что за свет погас у него внутри, как и о том, что заставило ее подумать именно о гаснущем свете.
Он бросил рукопись на стол привычным небрежным движением кисти.
— Люди, достаточно сообразительные, чтобы продавать свои мозги за деньги, должны были бы приобрести некоторые знания условий реальной действительности.
Он взглянул на нее с некоторым вызовом, словно ожидая услышать сердитый ответ. Но ее ответ оказался хуже, чем гнев: лицо Дагни осталось бесстрастным, словно правда или фальшь его умозаключений больше ее не интересовали. Она вежливо произнесла:
— Второй вопрос, который я хотела вам задать: не будете ли вы так добры назвать мне имя физика, который, по вашему мнению, располагает возможностями осуществить реконструкцию этого мотора?
Стэдлер хмыкнул; в его голосе звучала боль.
— Вас тоже терзает эта мысль, мисс Таггерт? О невозможности отыскать где-нибудь хоть сколь-нибудь интеллектуальную личность?
— Я встречалась с несколькими физиками, которых мне настоятельно рекомендовали, и сочла их совершенно безнадежными.
Он порывисто наклонился вперед.
— Мисс Таггерт, вы позвонили мне, потому что доверяете моему научному суждению?
В вопросе звучала откровенная мольба.
— Да, — ровно ответила она. — Я доверяю вашему научному суждению.
Он откинулся назад. Казалось, скрытая улыбка смыла напряжение с его лица.
— Я хотел бы вам помочь, — он говорил с ней, как с другом. — Помочь из эгоистических соображений, потому что, видите ли, это моя самая большая проблема — найти талантливых людей для моей собственной команды. Талант, черт возьми! Я удовлетворился бы даже его внешними признаками, но люди, которых мне присылают, по правде говоря, имеют потенциал, позволяющий дорасти разве что до приличного гаражного механика. Не знаю, может, я старею и становлюсь слишком требовательным, а может, человеческая раса вырождается, но в моей юности мир не был так беден интеллектуально. Если бы вы видели, из кого приходится сегодня выбирать, вы бы.
Он умолк, словно пораженный внезапным воспоминанием. Он помолчал, как будто обдумывая нечто, о чем не хотел говорить. Она убедилась в этом, когда он резко заключил, обиженным тоном, прикрывавшим отступление:
— Нет, я не знаю человека, которого мог бы порекомендовать вам.
— Это все, о чем я хотела спросить вас, доктор Стэдлер, — проговорила она. — Благодарю за то, что уделили мне время.
Мгновение он сидел молча, словно не мог заставить себя уйти.
— Мисс Таггерт, — попросил он. — Вы не могли бы показать мне сам мотор?
Она в растерянности посмотрела на него.
— Да. Но он находится в подземном хранилище, под туннелями Терминала.
— Я был бы рад, если бы вы пустили меня туда. У меня нет никакого особого мотива. Просто личное любопытство. Мне хотелось бы на него посмотреть, вот и все.
Когда они остановились в гранитном подземелье над стеклянным контейнером с изломанной металлической конструкцией внутри, он снял шляпу медленным рассеянным движением, и она не смогла сказать, было ли это автоматическим движением, ведь он находился в помещении рядом с женщиной, или жестом, каким обнажают голову, стоя над гробом.
Они молча стояли в свете одинокой лампочки, отражавшемся от стеклянной поверхности. В отдалении постукивали колеса поезда, и порой казалось, что внезапная резкая вибрация старалась исторгнуть ответ из останков, покоящихся в стеклянном саркофаге.
— Это так прекрасно, — негромко произнес Стэдлер. — Прекрасно видеть крупную, новую, ключевую идею, которая принадлежит не мне!
Она посмотрела на него, чтобы убедиться, правильно ли его понимает. Он заговорил со страстной уверенностью, отвергая условности, не заботясь о том, прилично ли позволить ей услышать его боль, не видя ничего, кроме лица женщины, способной его понять:
— Мисс Таггерт, вам известен критерий посредственности? Это злоба по отношению к чужому достижению. Эти трепетные бездарности, трясущиеся при мысли о том, что чужая работа окажется лучше, чем их собственная. Им не знакомо одиночество, которое приходит, когда достигаешь вершины. Одиночество из-за отсутствия равного, ума, который ты мог бы уважать, и достижения, которым ты мог бы восхищаться. Они ощеривают на тебя зубы из своих крысиных нор, уверенные в том, что ты получаешь удовольствие, затмевая их, в то время как ты отдал бы год жизни, лишь бы уловить среди них искру таланта. Они завидуют достижениям, и в своих мечтах о величии рисуют мир, где все люди становятся их благодарными подчиненными. Им невдомек, что эта мечта — безошибочное доказательство их заурядности, потому что в таком мире талантливый человек не выживет. Им не дано узнать, что он чувствует, окруженный посредственностями. Ненависть? Нет, не ненависть, но скуку, ужасную, безнадежную, опустошающую, парализующую скуку. Чего стоят лесть и низкопоклонство тех, кого не уважаешь? Вы когда-нибудь чувствовали жажду узнать человека, которым вы можете восхищаться? На кого вы не будете смотреть сверху вниз, а только снизу вверх?
— Я чувствовала это всю свою жизнь, — ответила она. В этом ответе она не могла ему отказать.
— Я знаю, — в его голосе зазвучали нежные нотки. — Я знал это, впервые заговорив с вами. Вот почему я пришел сегодня. — Он на секунду замолчал, но она ничего не ответила на призыв, и он договорил с прежней тихой нежностью: — Что ж, вот почему я хотел увидеть мотор.
— Понимаю, — мягко сказала она. Звук ее голоса — единственная благодарность, которую она могла даровать ему.
— Мисс Таггерт, — он опустил глаза, глядя на стеклянный ящик, — я знаю человека, который способен взяться за реконструкцию этого мотора. Он не работает на меня, поэтому он, возможно, тот самый человек, который вам нужен.
К тому времени, когда Стэдлер поднял голову — и прежде, чем успел заметить восхищение в ее открытом взгляде, о котором он молил, прощающем его взгляде — он преодолел себя, добавив в голос сарказма:
— Совершенно очевидно, что молодой человек не хочет работать на благо общества или процветания науки. Он сказал мне, что не пойдет на государственную службу. Полагаю, что он захочет получить большее жалованье от частного работодателя.
— Да, — жестко ответила она. — Возможно, именно такой человек мне нужен.
— Это молодой физик из Технологического института штата Юта, — сухо сказал он. — Его зовут Квентин Дэниелс. Несколько месяцев назад его прислал ко мне мой друг. Он явился, чтобы увидеться со мной, но отказался от работы, которую я ему предложил. Я хотел взять его в свою команду. У него голова настоящего ученого. Не знаю, добьется ли он успеха с вашим мотором, но, по крайней мере, у него есть для этого способности. Надеюсь, вы сможете связаться с ним через упомянутый мною институт штата Юта. Я не знаю, чем он там сейчас занимается — это учреждение год назад закрыли.
— Благодарю вас, доктор Стэдлер. Я свяжусь с ним.
— Если… если вы захотите, чтобы я это сделал, буду рад помочь ему с теоретической подготовкой. Я намерен сделать часть работы лично, начав с первых глав рукописи. Мне хотелось бы отыскать кардинальный секрет энергии, открытый автором. Мы должны рассекретить его базовый принцип. Если это нам удастся, мистер Дэниелс сможет закончить работу, связанную с вашим мотором.
— Я буду рада любой помощи, которую вы сможете мне оказать, доктор Стэдлер.
Они молча пошли через безжизненные туннели Терминала, вдоль ржавых рельсов под голубыми бусинами фонарей, к отдаленному свету платформ.
У выхода из туннеля они заметили человека, стоящего на коленях на рельсах, неритмично и раздраженно ударявшего молотком по стрелке. Другой мужчина стоял, нетерпеливо глядя на него.
— Ну, что там с этой проклятой штукой? — спросил смотревший.
— Не знаю.
— Ты возишься уже полчаса.
— Угу.