Моя сестра живет на каминной полке

Открыл входную дверь. Сейчас, конечно, Джас кубарем слетит вниз по лестнице, папа закричит: «Где тебя черти носили?»
…В холле было тихо. Тусклый свет пробивался из-под двери гостиной, я потащился туда, каждый шаг отдавался в теле жгучей болью. Папа храпел на диване с раскрытым на коленях альбомом. В свете телевизора отблескивала фотография Розы — в цветастом платье, в кофте и в туфлях с пряжками. Я долго смотрел на папу. Я был весь в синяках, глаз заплыл и почти не открывался, но я чувствовал себя по-настоящему невидимым.
И никаких особых сверхспособностей не понадобилось.
По телику шла та самая реклама. Крупнейший в Британии конкурс талантов. Целая толпа детей со счастливыми, сияющими лицами отплясывала в полной тишине (у телика был выключен звук), а в зале сидели и хлопали их мамы и папы. И когда на экране появился номер телефона и закружились слова Позвоните нам и измените свою жизнь, я схватил ручку и накорябал номер на ладони израненной руки.
  
10
 
Оказывается, я не так уж долго провалялся тогда на дороге. Сейчас так рано темнеет, не поймешь, который час. А было всего половина седьмого, когда я выключил телик, оставил папу спать в гостиной и поплелся к себе. Роджер тут же соскочил с подоконника, заходил вокруг ног, прижимаясь к синякам теплой шерсткой. Хоть кто-то мне рад. Хоть кто-то счастлив, что я добрался до дому живой. Мне вдруг представилось, как Роджер набирает лапой 999 и, поводя усами, сообщает, что я пропал. Я улыбнулся… Вы не поверите, до чего больно улыбаться, когда у вас здоровенный фингал под глазом.
Джас появилась в двадцать минут одиннадцатого. Тихонько скрипнув петлями, медленно открылась входная дверь — Джас хотела проскользнуть незаметно. Я скрестил пальцы на удачу. Раздался топот, а потом крик. Я залез с головой под одеяло и громко-громко замычал с закрытым ртом. Папа, похоже, опять напился.
Он все твердил и твердил:
— Где ты была? Где ты была?
А Джас оправдывалась:
— Просто гуляла с подружками.
Врала, конечно. Но я ее не осуждал за то, что она помалкивает насчет Лео. Вряд ли бы папе пришлось по душе, что Джас завела приятеля, да еще с зелеными волосами.
— А почему не позвонила? — заорал папа.
Я так и слышал, что именно Джас хочется ответить. Буквально видел, как эти слова промелькнули у нее в голове. Но она только пробормотала:
— В следующий раз позвоню.
А папа как рявкнет:
— Не будет никакого следующего раза!
— Что? — спросила Джас.
— Ты наказана.
Это было до того глупо, что я бы расхохотался, если бы не старался поменьше шевелить лицом — уж очень оно болело. Папа давным-давно перестал о нас заботиться. Он не готовил нам еду, не расспрашивал про школу, не делал никаких замечаний. И теперь уж поздно начинать. У Джас, наверное, была такая же реакция, потому что папа приказал:
— И убери эту идиотскую ухмылку с физиономии!
А она крикнула:
— Ты не можешь меня наказывать!
— Еще как могу, если ведешь себя, как маленькая!
А Джас в ответ:
— Я в сто раз взрослее тебя.
— Чушь собачья.
— Никакая не чушь… — Это я шепнул Роджеру. Он замурлыкал, и его усы пощекотали мне губы.
Кот свернулся у меня под боком, как теплая меховая грелка.
Наступила тишина, которая чуть не лопалась от всего того, что Джас наверняка боялась выговорить.
Когда мы с Люком Брэнстоном целых четыре дня были друзьями, мы смотрели один старый ужастик под названием «Кэндимэн», про одного парня с крюком вместо руки. Он появляется, если встать перед зеркалом и пять раз подряд повторить его имя. И после того мне все хотелось попробовать, только страшновато было. Иногда, когда чищу зубы, я произношу вслух: «Кэндимэн-Кэндимэн-Кэндимэн-Кэндимэн-Кэнди…» Но никогда не договариваю. На всякий случай.
С папой точно так же. Никто никогда ничего не говорит про его пьянство. Джас ничего не говорит мне, я ничего не говорю ей, и мы оба ничего не говорим папе. Страшно очень. Даже не знаю, что может случиться, если мы вслух произнесем это слово — ПЬЯНИЦА.
Сейчас мне даже немного хотелось, чтобы она швырнула это слово ему в лицо. Роджеру стало жарко, и он спрыгнул с кровати. Часы на церковной башне пробили одиннадцать. Я представил себе, как маленький старичок на колокольне тянет за веревку, а в черном небе сияют звезды. В доме снова стало тихо. Я провел языком по зубам и нащупал дырку. Дэниел выбил мне последний молочный зуб.
Тишину нарушили шаги на лестнице. Я разом почувствовал и облегчение и разочарование. Дверь открылась, вошла Джас. Шваркнула на пол сумку, села ко мне на кровать и заплакала. Слезы текли ручейками и оставляли на щеках черные дорожки. Я обнял ее. У нее была такая худая спина. Одни кости.
— Я так больше не могу, — прошептала она, и мне стало нехорошо.
Именно это сказала мама, а потом ушла. Я схватил Джас за руку, а сам все думал про воздушного змея на пляже, как он рвался и крутился, силясь освободиться. Я просунул пальцы между пальцами Джас, сжал покрепче и сказал:
— Все переменится.
— Как? — вздохнула она.
А я ответил:
— Не бойся. У меня есть план.
Я хотел рассказать про Крупнейший в Британии конкурс талантов, а Джас открыла сумку и протянула мне какую-то баночку.
— На, возьми, — сказала она. — Для твоей футболки. Чтобы можно было не снимать.
Дезодорант! Я вспомнил того мальчишку на футбольном поле (от него еще пахло прямо как от взрослого) и обрызгался с головы до ног.
— Так лучше? — спросил я.
— Гораздо лучше, — ответила Джас и чуть-чуть, самую малость, улыбнулась. — А то от тебя уже пованивает.
* * *
Миссис Фармер первым делом пересадила ангелов футболистов на новые облака. Поскольку ангел Дэниела отправился в мусорную корзину, она написала его имя на листке из блокнота и прицепила к облаку № 1. Сунья пыталась поймать мой взгляд, но я на нее не смотрел. После случившегося боялся разозлить Дэниела.
Мой ангел подскочил сразу на два облака, потому что я забил победный гол. Теперь я на облаке № 3. Миссис Фармер сказала:
— Встаньте, мальчики.
Мы встали, и она объявила:
— Теперь вы все еще на шаг приблизились к раю.
И все захлопали. Она удивленно глянула на меня, но ничего не сказала, только головой покачала. Глаз у меня стал черно-зеленым и весь опух.
Джас за завтраком спросила:
— Что у тебя с лицом?
А я сказал:
— На футболе локтем заехали.
Хотел рассказать про Дэниела, но Джас была такой грустной, и я не стал. У нее собственных проблем хватает. Я думал, папа хоть спросит, как мы сыграли, но он слушал радио и хмурился, погрузившись в свои мысли. Джас оторвалась от ноутбука, пробормотала:
— Что-то я неважно себя чувствую. — И ушла к себе в комнату.
Выходя из кухни, я заметил на экране ее сегодняшний гороскоп. Там было сказано: Вас ожидает большой сюрприз. Вот оно что!
На географии Сунья то и дело заговаривала со мной об игре. Твердила про мой гол, дескать, в жизни не видывала ничего замечательней, даже по телику, и про то, что она всегда знала, что я буду лучше всех, потому что я Человек-паук. А у меня все тело под футболкой ныло и руки торчали из широченных рукавов, тощие, как спички, и я думал, что никакой я не Человек-паук. И когда Сунья заявила, что, по ее мнению, в следующий раз директор назначит меня капитаном команды, я прошипел:
— Заткнись!
— Что ты сказал? — переспросила она тихо.
И я процедил:
— Ты ничего не смыслишь в футболе!
У нее глаза из круглых сделались узкими, как щелки, а губы сжались в тонкую, будто нарисованную острым карандашом, линию.
На английском Сунья ни слова мне не сказала, а на общем собрании, когда директор объявил меня лучшим игроком матча, даже не хлопала. Это должно было стать величайшей минутой в моей жизни, но я сам себе казался Домиником из моей старой лондонской школы. Доминик — инвалид, и стоит ему сделать хоть что-нибудь, даже накорябать огромными дрожащими буквами собственное имя, как все принимаются его нахваливать, будто он книгу написал или еще что. Когда директор рассказывал про мой гол, я себя именно так чувствовал — типа для любого другого парня тут нет ничего особенного, а для этого странного рыжего мальчишки, про которого все думали, что он и играть-то не может, — просто блеск.