Ты не виноват
А мне даже задумываться не надо.
– Теодор Финч в поисках великого манифеста.
Она резко переводит взгляд на меня, и я вижу, что она вернулась и теперь полностью находится здесь и сейчас.
– Я не понимаю, что это значит.
– Это означает вот что. Любовь – поистине великий манифест. Она вызывает желание быть, представлять собой нечто достойное, а если придет смерть, то погибнуть доблестно, как настоящий герой.
Она молчит, как будто обдумывает эти слова.
– Так что ты делал в пятницу? Почему тебя не было в школе?
– Меня иногда мучают головные боли. Но это не важно, это проходит.
И это не абсолютная ложь, потому что головные боли тоже являются в каком-то смысле частичной причиной моего прогула. Словно мой мозг начинает так быстро реагировать на происходящее вокруг, что мне с ним просто не справиться. Я не успеваю уследить за сменой слов. Цветов. Звуков. Иногда бывает и так, что остается только звук, а все остальное уходит на задний план. Я слышу буквально все, и не только слышу – я чувствую звук. Потом на меня может навалиться сразу все вместе – тогда звуки превращаются в свет, причем этот свет становится слишком ярким, и я даже чувствую, как он режет меня пополам. И после этого возникает головная боль. Но это не та головная боль, которую можно только чувствовать, я вижу ее в самом прямом смысле. Она как будто состоит из миллиона цветов и оттенков, и каждый из них – ослепляющий. Когда я как-то раз попытался все это объяснить Кейт, она сказала: «За это можешь сказать спасибо своему папочке. Может быть, если бы он не использовал твою голову в качестве боксерской груши, все сейчас было бы по-другому».
Но это не совсем так. Мне хочется думать, что ни слова, ни звуки, ни цвета не имеют к нему никакого отношения. Все это принадлежит моему собственному исключительному, бесподобному, жужжащему и гудящему, рычащему, парящему и пикирующему богоподобному мозгу.
– Сейчас с тобой все в порядке? – интересуется Вайолет.
Ее волосы растрепал ветер, щеки раскраснелись. Нравится ли ей это или нет, но в данный момент она выглядит абсолютно счастливой.
Я долго смотрю на нее. Я знаю жизнь достаточно хорошо и понимаю, что нельзя рассчитывать на что-то и при этом стоять рядом и ничего не делать, как бы тебе того ни хотелось. Кроме того, многое мы вообще не в силах изменить. Люди так и будут продолжать умирать. И уходить от вас. И вы сами когда-нибудь уйдете. Насчет себя могу сказать, что никто не в силах заставить меня спать или, наоборот, бодрствовать. Все это воспринимается достаточно тяжело. Но вот что мне хочется выделить особо. Ребята, послушайте, эта девушка мне действительно нравится.
– Да, – отзываюсь я. – Кажется, да.
Очутившись дома, я проверяю голосовую почту городского телефона, о которой каждый из нас изредка все же вспоминает, и обнаруживаю послание от Эмбриона. Черт! Черт, черт, черт! Он звонил в пятницу, потому что я пропустил очередную консультацию, и потому интересовался, куда я, черт побери, запропастился. Особенно мое отсутствие взволновало его из-за той самой статьи в «Бартлетт дерт», которую он успел прочитать, насколько я понял. Теперь ему известно (как он считает), почему я оказался на колокольне. Хорошая новость – я благополучно прошел тест на употребление наркотиков. Я удаляю сообщение, но приказываю себе прийти в школу в понедельник пораньше, чтобы успеть заскочить к нему.
Потом я поднимаюсь в свою комнату, забираюсь на стул и начинаю рассуждать о технике повешения. Проблема заключается в том, что я очень высокий, а потолок здесь достаточно низкий. У нас, конечно, есть и подвал, но мы туда ходим крайне редко, и пройдут недели, а может, и месяцы, прежде чем меня обнаружат мать или сестры.
Интересный факт. Повешение – наиболее распространенный метод, используемый самоубийцами в Великобритании, потому что, как доказали исследователи, он считается самым быстрым и легким. Длину веревки следует подбирать относительно веса человека, иначе повешение окажется совсем не быстрым и не легким. Еще один занятный факт: в современном мире смертная казнь через повешение называется геологическим термином лонг дроп, обозначающим большую высоту падения.
Ощущения при этом такие же, как будто ты засыпаешь. Это падение с большой высоты, из состояния бодрствования, и оно может произойти мгновенно. И тогда все просто… останавливается.
Но иногда появляются некие предупредительные знаки. Это, разумеется, звуки, а также головные боли. Кроме того, я научился распознавать и другие детали, как, например, изменения в пространственном восприятии, насколько ясно ты воспринимаешь все то, что видишь, и какие при этом испытываешь ощущения. Особую проблему в этом смысле представляют собой школьные коридоры – слишком уж много людей перемещается по ним в разных направлениях. Это как перегруженный транспортом перекресток. Но еще хуже коридоров школьный спортзал, потому что там не только присутствует толпа, эта толпа еще и орет так, что ты помимо воли можешь оказаться в своеобразной ловушке.
Как-то раз я совершил непростительную ошибку, рассказав о своих ощущениях. Года два тому назад я спросил тогда еще своего близкого друга Гейба Ромеро, приходилось ли ему когда-нибудь ощущать звуки или видеть головную боль, растягивалось ли или, скажем, сжималось вокруг него пространство, и было ли ему интересно узнать, что произойдет, если резко прыгнуть так, чтобы очутиться очень близко от поезда, автобуса или автомобиля? Будет ли твое появление достаточным, чтобы остановить их? Я даже предложил ему попробовать вместе. Лично мне где-то глубоко внутри казалось, что я непобедимый, и со мной, следовательно, после таких экспериментов ничего не случится. Он пошел домой и сразу же рассказал обо всем своим родителям. Они передали это моему учителю, тот, в свою очередь, счел нужным поставить в известность директора. Ну а он, разумеется, сразу же проинформировал моих родителей. Они спросили тогда меня: «Теодор, это правда? Ты сочиняешь небылицы и рассказываешь их своим товарищам?» На другой день весть разнеслась по всей школе, и с тех пор я превратился в Теодора Фрика. Буквально через год я вытянулся сразу на тридцать пять сантиметров. Оказалось, что вырасти из старой одежды достаточно просто. Другое дело – перерасти приклеенный к тебе ярлык…
Вот почему приходится делать вид, что ты абсолютно такой же, как и все остальные, хотя всем хорошо известно, что ты совершенно другой. «Это только твоя вина», – сказал я тогда себе. Моя вина заключается в том, что я не умею быть нормальным, я не умею притворяться, будто я такой же. Как, скажем, Роумер или Чарли, или Бренда, или кто-то еще. «Это только твоя личная вина», – повторяю я себе и сейчас.
Пока стою на стуле, я пытаюсь представить, что ко мне подбирается фаза сна. Пока ты печально знаменит, но при этом непобедим, трудно представить себя небодрствующим, однако я заставляю себя сконцентрироваться, поскольку это для меня очень важно. Это вопрос жизни и смерти.
Маленькие пространства в этом смысле выигрывают, а моя комната слишком уж велика. Но, возможно, я смогу уменьшить ее вдвое, если передвину книжный шкаф и гардероб. Я приподнимаю ковер с пола и начинаю переставлять мебель так, как было задумано. При этом никто не торопится подняться ко мне и спросить, что тут происходит. Хотя я абсолютно убежден в том, что и мама, и Декка, и Кейт (если она дома, конечно) слышат шум и скрежет мебели по полу.
Мне становится интересно, а что вообще должно произойти, чтобы они зашли ко мне? Достаточно ли для них будет звука разорвавшейся бомбы? Или потребуется настоящий ядерный взрыв? Я пытаюсь припомнить, когда в последний раз кто-либо из них находился в моей комнате. Единственный случай, который удается воспроизвести в памяти – это моя болезнь гриппом четыре года назад. Если не ошибаюсь, тогда заботу обо мне на себя взяла Кейт.
Финч
16-й и 17-й дни (пока все в порядке)
Чтобы как-то оправдаться за пропущенную пятницу, я решаю рассказать Эмбриону про Вайолет. Я, конечно, не называю ее по имени или фамилии, но мне нужно поделиться с кем-нибудь своими новостями, кроме Чарли и Бренды, которым интересно узнать только о том, переспали ли мы с ней или еще нет. Или лишний раз напомнить о том, какую взбучку устроит мне Райан Кросс, если я только вздумаю замутить с ней.