Сладостная горечь

Леди Селлингэм вернула письмо Венеции. Потом она сняла очки и смахнула слезу.
– Прекрасное письмо, Венеция. Очень глубокое и трогательное.
У Венеции задрожали губы. Она слегка постучала ногтем по одному из предложений и прочла его вслух: «Если Вы теперь расстанетесь с Май-ком, он опустится, и Вы будете так же ответственны за его падение, как жать, которая отвернулась от сбившегося с пути ребенка…»
Затем Венеция перевела взгляд на мать Джефри.
– Вот, что думает Герман и что чувствую я. Вот почему я больше не могу оставаться вдали от Майка.
– Постараюсь понять, – с трудом выговорила леди Селлингэм.
Венеция уселась на скамеечку у ног пожилой женщины и, взяв ее изящную холодную руку, приложила ее к своей пылающей щеке.
– Мама, Герман прав, – повторила она.
– Но Герман не знал… о Мейбл…
– Да, он не знает.
– Возможно, если бы он это знал, то написал бы в другом духе.
– Не думаю.
Леди Селлингэм наклонилась вперед и погладила Венецию по щеке.
– Дорогая моя, поступай, как сочтешь нужным.
Маленький дом был погружен во тьму, и порывистый ветер носился по саду, заливая дождем ставни, когда в ночи раздался пронзительный звонок телефона.
Венеция, всегда спавшая чутко, первой услышала его, включила лампу, накинула на плечи пеньюар и поспешила вниз. Она бросила взгляд на часы: было почти два часа ночи. В глубине сознания мелькнула мысль, что это Майк.
Но когда она подняла трубку, то услышала женский голос, а вовсе не Майка. Тем не менее, звонок имел отношение к нему.
– Это миссис Прайс?
– Да.
– С вами говорит сестра госпиталя Сент-Мэри, рядом с Форест-Роу.
– Рядом с Форест-Роу? – непонимающе повторила Венеция.
– Да, неподалеку от Ист-Гринстеда, если вы знаете.
– Да, я хорошо его знаю.
– Вы должны приготовиться к тяжкому удару, дитя мое, – прозвучал в трубке другой, мягкий голос. – Я настоятельница этого монастыря. Мы принадлежим к ордену сестер милосердия. Вашего мужа привезли к нам на «скорой» час или два назад.
У Венеции сердце в груди перевернулось.
– Моего мужа!
– Да, мистера Майка Прайса из поместья Бернт-Эш. Я правильно назвала имя и адрес? – Да.
– Он попал в серьезную аварию на перекрестке дорог в полумиле от нас. Похоже, его машину занесло, и она столкнулась с грузовиком.
Лицо Венеции побледнело. Дрожа, она поплотнее закуталась в пеньюар.
– Как сильно он пострадал, сестра?
– Очень сильно, моя дорогая.
– Он… мертв?
– Нет… но в критическом состоянии.
– Вы имеете в виду… он умирает?
– Не знаем. На все воля Божья. Мы молимся за него.
– Что говорит врач… Что у него травмировано?
– Больше всего пострадал позвоночник. Сломано несколько ребер. К счастью, лицо не задето. Он потерял много крови, и ему только что сделали переливание.
– Значит, надежда есть?
– Да. Врач говорит, что у него крепкое телосложение.
– Он в сознании? Он сказал вам, кто он?
– Нет, – ответ прозвучал тихо, – он не приходил в сознание. Но с ним была пассажирка.
Венеция облизнула губы. Сердце ее учащенно забилось.
– Кто она, вы знаете?
– Некая мисс Лоусон.
Венеция закрыла глаза и до боли сжала руку.
За первым ударом последовал второй.
– Мисс Лоусов пострадала сильнее, чем ваш муж, миссис Прайс. Она пришла в сознание на несколько минут, но скончалась сразу же, как сообщила нам эти сведения.
– Скончалась! – повторила Венеция.
– Да, бедное дитя. Она ужасно покалечилась. Всемогущий Господь проявил милосердие, взяв ее к себе.
Мягкий умиротворяющий голос женщины, для которой смерть означала только пробуждение к лучшей жизни, немного успокоил Венецию. Но у нее все еще стучали зубы. Все ее существо трепетало от жуткой мысли, что Джикс Лоусон мертва.
Венеция закрыла глаза. Монахиня заговорила вновь.
– Осмелюсь попросить вас немедленно приехать в госпиталь, миссис Прайс.
– Да, – ответила Венеция, – конечно. А кто дал вам мой номер телефона?
– Ваша экономка в Бернт-Эш. Мы позвонили туда сразу же, как расспросили бедную девушку.
«Какой удар для Маргарет», – подумала Венеция.
Через секунду она принялась будить мать Джефри. Впрочем, леди Селлингэм уже проснулась. Она услышала голос внизу и желала знать, что произошло. Одна Мейбл продолжала спать.
Когда леди Селлингэм услышала это, она сплела свои тонкие пальцы и склонила голову.
– Пути господни неисповедимы и иногда ужасны, – прошептала она. – Бедняжка, бедняжка, умереть так внезапно!
Венеция дрожащими пальцами зажгла сигарету и лихорадочно курила.
– Майк тоже может умереть, – произнесла она. – Какая ужасная катастрофа! Сестра сказала, что он не приходит в сознание.
– Бедная моя девочка, – потрясение сказала леди Селлингэм. – Боюсь, тебе придется многое пережить. Жаль, что я слишком стара и беспомощна, чтобы оказать тебе помощь.
– Не волнуйтесь обо мне, – сказала Венеция. – Я справлюсь.
Леди Селлингэм села в кровати и накинула на плечи шерстяную шаль. Ее лицо выглядело мертвенно бледным в свете горевшей лампы.
– Поезжай, моя дорогая, я присмотрю за Мейбл, – сказала она. – Не беспокойся о ней. Утром я все ей объясню. Ты, возможно, захочешь остаться в больнице.
– Я, как всегда, полагаюсь на вас, – сказала Венеция.
Ведя машину сквозь дождь из Ричмонда в Сассекс по дорогам, которые в этот час были пустынны, она, как и леди Селлингэм, думала об ужасном происшествии.
Больше не имело значения то, что Майк не сдержал слова. Джикс мертва. Майк всегда водил машину слишком быстро. Наверняка, он ехал с Джикс в Лондон с явным намерением провести с ней ночь. Черная изящная «лагонда» теперь представляла из себя бесформенную груду металла; двое ее пассажиров, весело смеявшихся и разговаривавших, оказались в пучине крови и боли. Теперь для одного из них наступило полное забвение.
В сердце Венеции не оставалось места для обиды или горечи. Она чувствовала только глубокую и безнадежную жалость к Джикс и Майку. Закутавшись поплотнее в меховую шубку, она уверенно вела машину сквозь бесконечный дождь.
 
Глава 11
Ясным утром в конце апреля Герман Вайсманн вышел из вагона поезда в Льюисе. Увидев Венецию, которая направлялась в его сторону, он заулыбался и помахал ей рукой.
После пережитого она не так уж сильно изменилась, подумал он. Как всегда элегантна и красива. Но подойдя ближе, от отметал произошедшие в ней перемены. Венеция заметно постарела и очень похудела. Но лицо оставалось нежным и живым.
Приветливо улыбаясь, она подошла к нему, протягивая руку.
– Герман, дорогой!
– Дорогая!
Он поцеловал ее в обе щеки. Затем прикоснулся губами к ее руке, затянутой в перчатку.
– Как хорошо, что ты приехал.
– Я хотел навестить вас обоих, тебя и его. Как он?
– Все так же. Ничто уже не изменится.
Герман, не зная, как быть, принялся восхищаться красотами весеннего утра. Дул свежий ветерок, шевеля распускавшуюся листву. В садах, мимо которых они проезжали, цвели нарциссы. Поля были необыкновенно зелеными, а небо ясным, светло-голубым. Нет ничего прекраснее Лондона и холмов Сассекса весной, размышлял Герман. После Америки он чувствовал это особенно остро. Его поездка по этой стране была успешной, но Америка была ему не по душе.
Как бы ни был он утомлен, как ни чувствовал свой возраст, он всегда радовался, когда возвращался в Англию, особенно когда мог снова встретиться с Венецией.
Она стала рассказывать ему о Майке. Он был прикован к инвалидной коляске. В ней можно было передвигаться по дому и саду. У него действовали руки, но нижняя часть тела была полностью парализована. Лечение не дало никаких результатов.
Надвинув на лоб широкополую шляпу, Герман слушал Венецию с глубоким сочувствием, которое он всегда испытывал при встрече с человеческим страданием.
– Несчастный молодой человек! Что бы он ни совершил, он заплатил за это слишком дорогую цену. Что может быть страшнее для мужчины, особенно для спортсмена, любящего лошадей и охоту, чем быть обреченным на полную неподвижность! А жизнь может быть очень долгой. Ведь ему еще нет и сорока!