Мертвый час

– А вот ежели полегчает, зайдете и рассчитаетесь. Я всегда здесь, днем и ночью. Ну? Решились? – спросил, картавя, аптекарь.
Сашенька кивнула. И вправду захотела испробовать чудо-шарики. «Заплати, если поможет!» Какой больной на такое предложение не купится?
– И правильно. Старик Соломон дурного не присоветует.
Насчет старости аптекарь преувеличил, ему пятьдесят, не более. Еще каких-то полтора десятка лет, и самой Сашеньке стукнет столько же. И что, по-вашему, она старухой станет?
Проглотив горсть блестящих, похожих на капельки ртути горошин, княгиня закрыла глаза, но только опять прилегла, в аптеку вбежал сын Евгений с известием, что багаж получен и даже погружен на телегу:
– А еще мы наняли коляску с откидным верхом, чтобы вас, маменька, не раздражал солнечный свет.
– Мои вы умницы!
Спросонья княгиня не сразу смогла понять, где она? По незнакомым стенам, оклеенным дешевыми обоями, летали солнечные зайчики, за распахнутым настежь окном перебрасывались меж собой трелями птички, терпко пахло цветами.
А голова не болит. Ура!
Княгиня зашла за ширму и быстро переоделась.
Удивлены, что сама, без слуг?
Ну да, конечно, с турнюром или кринолином Сашенька в одиночку не управилась бы. Но на даче дозволено забыть о помпезных нарядах. Да здравствует строгая английская юбка с белой блузой днем и легкое хлопковое платье вечерами.
Вперед!
– Тобрый вечер, фаше сият-тельство.
Поразительно! Вот уже столетие немцы-колонисты живут в Петербургской губернии, а акцент у них не исчезает, передается из поколения в поколение.
Пригласила немцев в наши земли Екатерина Вторая, чтобы заселить пустовавшие Крым и Поволжье. Но столь далеко ее соотечественники ехать не пожелали, большая их часть осела по дороге. Жили замкнуто, колониями, за что и были прозваны колонистами. В быту сохраняли привычки и одежду, в брак вступали исключительно меж собой, на дарованных императрицей землях выращивали на продажу картофель, овощи и клубнику.
Чета Мейнардов, у которых расквартировалась Сашенька, давно отошла от дел, передав угодья в Стрельне [30] подросшим детям. Свой век старики решили скоротать в тихом Ораниенбауме, где купили домик с маленьким участком под огород. Но семь лет назад с открытием железной дороги число дачников, а стало быть, и стоимость аренды, резко подросли, и немецкая практичность взяла верх над желанием провести последние годы в покое. С мая по сентябрь старики домик сдавали, сами ютясь в сарае.
– Как фаше сдоровье? – осведомился Герман Карлович.
– Спасибо, лучше.
– Токда позвольте напомнит, что в отхошее место пакля нато кидат ф фетро. Ф тырку нельзя.
– Да-да, помню, – про это ведро Герман Карлович прожужжал Сашеньке все уши, когда договаривались.
– А почему, знаете? – раздался вдруг гнусавый баритон. – Потому что нашими фекалиями гансы свои грядки удобряют.
Сашенька спустилась с крылечка. Не спрашивая разрешения, в ее калитку вошел полноватый мужчина в пенсне с тонкими по-армейски подстриженными усиками на красноватом лице. Увидев его, Мейнард поморщился. Однако непрошеного гостя сие не смутило.
– Только вдумайтесь, княгиня: что же мы едим? За что платим на базаре? А вот за что: за собственные фекалии.
Приблизившись, баритон представился:
– Четыркин Глеб Тимофеевич, отставной капитан. Сосед ваш.
– Тарусова Александра Ильинична.
– Знаю, уже знаю, – капитан склонился над ручкой. – В нашей деревне инкогнитой не проживешь. Но позвольте про фекалии закончу. Вашему Герману Карловичу я строго-настрого запретил этакий индиферентум вытворять. Дышать было нечем, когда въехали. Но не зря говорят: «Хитер немец, обезьяну выдумал». Фекалии он все одно золотарям не сдает. Их по ночам забирает его сын. – И без всякой паузы Четыркин поинтересовался: – Падчерица моя у вас?
– Ваша падчерица? С какой стати? – удивилась Сашенька.
– С такой, что к вашим детям направилась. Во всяком случае, мне так сказала.
– А кто их представил? – еще более изумилась Сашенька.
Александре Ильиничне претили и чванство, и фанаберия [31], но титул супруга, его положение в обществе вынуждали и самой блюсти условности, и прививать их детям.
– Кто-кто? Тут вам не великосветский паркет. Дачи! Все друг с дружкой накоротке, знакомятся без представлений, к соседям заходят без приглашений. Аккурат как я сейчас. Мог ведь и не утруждать себя калиткой: вон она, канавка. – Глеб Тимофеевич показал на воображаемую линию в глубине сада. – Перепрыгнул – и уже у вас. Кстати, котик ваш так и поступил, а тут наша собачонка. Малепусенькая, но тявкает, что твой волкодав. Ваш рыжик с испугу на яблоню взбежал. Хе-хе… Так дети и познакомились.
– Фаша дочь гулять, – откуда-то из тени вмешался в разговор Герман Карлович, – с фаш сын…
– Как? Вдвоем? – заволновалась Александра Ильинична.
За Женей глаз да глаз нужен. Весь в Сашеньку – влюбчиво-романтичный. Только пока не понимает, что хищниц вокруг пруд пруди. А жених-то он завидный.
– Нет! Фсе фместе пойти. Фаш дочь, фаш сын два, их Нина и фрейлейн гувернантка.
– А фрейлейн хороша, – причмокнул Четыркин. – Ух, и хороша! У супруга вашего небось глаза разбегаются?
– Муж мой чрезвычайно занят на службе. Про всякие глупости ему думать некогда, – поставила наглеца на место Сашенька.
– Но раз он занят, значит, вы свободны, – отставной капитан весьма недвусмысленно схватил Сашеньку за локоток.
Она тут же его выдернула:
– Я тоже занята. Детьми. Их, если не заметили, трое.
– Дети! Ах, дети! Как они волшебны, когда свои. Мне вот чужих приходится воспитывать. Что ж, рад знакомству.
– Взаимно, – покривила душой Сашенька.
Нацепив канотье, которое весь разговор крутил в руках, Четыркин удалился восвояси.
Неприятный какой тип!
А вот его падчерица Нина Сашеньке понравилась. За вечерним чаем ее ротик не закрывался:
– Здесь так интересно! Вам крупно повезло, что сюда приехали. Кого с других дач ни спроси, все жалуются, скука там смертная. А в Ораниенбауме, наоборот, жизнь кипит. По четвергам и воскресеньям ходим в театр, по понедельникам на журфиксы к генеральше Остроуховой, каждый вторник у Журавлевых домашние спектакли, по средам играем в фанты у Фанталовых. Правда, смешно? Фанты у Фанталовых. По пятницам… По пятницам в Нижнем парке играет духовой оркестр и все гуляют там. Одни мы не ходим. Потому что чай пьем у Волобуевых. – Вздернутый носик на секунду сморщился. – Скучно у них…
Девушка замолчала. Евгений, не спускавший с нее влюбленных глаз, поспешил на выручку:
– Если скучно, зачем ходите к ним?
Нина передернула плечиками:
– Мать заставляет. Отчим с графом – армейские товарищи. Правда, после отставки долго не общались. Но в прошлом году, когда мы переехали в Петербург, случайно встретились и возобновили знакомство. Мы даже на Асину свадьбу приезжали.
– Ася? Это кто? – спросила Татьяна.
– Дочь Волобуевых, ныне княгиня Урушадзе. – И, понизив голос, чтобы не напугать Володю, Нина добавила: – Нынешним маем разрешилась от бремени мертвым младенцем. И не просто мертвецом, уродцем!
Несмотря на тщетную предосторожность, малыш заключительную фразу услышал. К удивлению Нины, не испугался, напротив, деловито поинтересовался:
– Заспиртовали?
– Кого?
– Уродца.
– Нет, – ошарашенно помотала головой девушка. – Похоронили. Там, у них в Грузии.
Интерес Володи к естественным наукам возник случайно. Как-то весной у гувернантки Натальи Ивановны случился выходной, Сашенька была чем-то занята, потому спровадила на прогулку с младшим сыном Дмитрия Даниловича. Князь повел отпрыска в Зоосад, но тот некстати оказался закрыт, и они направились в Кунсткамеру. Заспиртованные Рюйшем [32] уродцы Володю не ужаснули, наоборот, пробудили интерес к анатомии. Родители поначалу обрадовались: какой у них любознательный отпрыск растет! Но когда Володя в одном из атласов рассмотрел отличия между полами, приуныли. На вопросы, зачем и почему, Александра Ильинична смогла лишь объяснить назначение молочных желез, но то, что пониже, вызвало затруднение, и княгиня покраснела. Дмитрий же Данилович сунул сыну любимого Монтеня, считавшего в своем шестнадцатом веке, что отличий меж полами нет и окаянный отросток на самом деле у дам имеется, только втянут глубоко в живот. И стоит женщине пошире прыгнуть, как он неминуемо вывалится наружу.