Совершеннолетние дети

— Когда я еще учился, — и было это, помню, в седьмом классе, — довелось мне участвовать в школьном концерте, на котором присутствовал сам президент. При австрийской власти, надо вам знать, Буковиной управлял президент, так же, как Галицией наместник. Я тогда очень волновался, но, окончив партию, сразу почувствовал, что произвел впечатление. Учитель первый подошел и пожал мне руку. Кто-то из товарищей передал, что со мной желает говорить сам президент. Должно быть, ему понравилось мое пение, и он собирался поблагодарить. Мне очень хотелось каким-нибудь образом сказать президенту, что это пел украинец. Тогда еще в Черновицах не было украинской гимназии. И я решил, даже если меня не будут спрашивать об этом, рассказать президенту, кто я. Я был так увлечен этим казавшимся мне дерзким решением, что, когда президент спросил: «Ви хайсен зи?»  [20], я единым духом выпалил: «Рутене»  [21]. Исправлять ошибку не было времени. Когда сегодня в полдень я узнал от директора, что к нам в город собирается приехать министр просвещения и наш хор должен вместе с другими приветствовать его пением и показать, на что он способен, мне вспомнился инцидент моей молодости. Скажу вам и о том, что для вас так же, как и для меня, должно стать источником гордости: наша гимназия — единственная из всех гимназий национальных меньшинств, которой разрешено на этом празднике исполнить свои народные песни. Я хочу, чтобы наши песни не только понравились господину министру, но и очаровали его своей красотой, чтобы они всегда звенели у него в ушах, чтобы там, в столице великой Румынии, он рассказывал о наших песнях, как о сказке, и чтобы рассказы эти дошли до ушей его величества. Я хочу, чтобы вашими устами Буковина дала о себе знать его королевскому величеству. Говорю с вами как украинец с украинцами, и думаю — вы понимаете меня. На этом празднике будет конкурс только на румынские песни. Я, ваш учитель, вменяю вам в обязанность завоевать первенство на конкурсе. И это должна сделать не «Личеул патру», как официально называется наша гимназия, а «Личеул украинян». А теперь за работу!
Иванков был взволнован, его увлекли собственные слова.
Дарка огляделась вокруг. Ученики ничего не обещали, не кричали, а стояли монолитной массой, и нельзя было разгадать, что означает эта неподвижность. Можно было подумать, что они демонстрируют готовность постоять за честь гимназии и украинской песни, но это мог быть и немой протест. Дарка не знала, что думать. Знала только, что многие ученики не доверяли Иванкову.
Учитель подошел к фисгармонии и раздал ноты конкурсной песни.
— Но ведь это совсем легко! — раздался возглас.
— Увидишь, как это трудно, когда захочешь быть первым, — ответил учитель.
Данко сразу же после репетиции ушел с товарищами. Дарке очень хотелось расспросить его о прогулке, но сегодня она не так страдала от его невнимания.
На углу Главной Дарка увидела Ивонка. Он стоял под аркой ворот и ждал кого-то.
Дарка коснулась Лидкиного плеча:
— Перейдем на ту сторону! Там Рахмиструк, я не хочу с ним встречаться.
Лидка с недоверием заглянула Дарке в глаза.
— Не притворяйся… не притворяйся… ведь это твой парень. Не фокусничай… Бери Ивонка, сама ведь знаешь — на Данилюка нечего рассчитывать. Рахмиструк за тобой как тень ходит, что тебе еще надо? Плохо ли когда-нибудь стать докторшей?
Дарка вырвала руку и наискосок пересекла улицу. Издали она чувствовала на себе взгляд Ивонка.
«Может, и Данку предстоит так же безнадежно ждать у ворот, — мелькнула мысль, — только не меня…»
* * *
На следующий день гимназию словно кто поджег с четырех углов. Весть о приезде министра облетела все классы. Она настораживала уши, широко раскрывала глаза, возбуждала любопытство, подхлестывала самолюбие, воскрешала надежду на успех, шумела, гудела, клокотала во всех закоулках гимназического здания. Здесь совещались, вырабатывали проекты, искали новые пути для достижения цели.
Дарка видит, как неподвижные глаза Ореховской пронизывают каждую группу, а уши, кажется, удлиняются, чтобы ухватить все нити разговоров в отдельных кружках и связать их воедино. Наталка не поддерживает радость в ученицах, но и не гасит ее. Ходит между гимназистками важная, замкнутая, с более глубокой, чем обычно, морщиной на переносье.
Дарка случайно перехватила ее полный понимания взгляд, обращенный к Стефе, и тотчас поняла, что существует тесная связь между сдержанностью Ореховской и тем интересом, с которым Стефа Сидор расспрашивает всех о происходящем. За всем этим скрывалось что-то таинственное, такое же таинственное, как сама Стефа, но что именно — Дарка не могла разгадать.
Двум девушкам, хорошим певицам, которые перестали ходить на спевки из-за каких-то недоразумений с учителем, теперь под натиском подруг пришлось снова петь в хоре.
Ведь украинская гимназия должна выиграть!
Возник интересный вопрос: кто будет петь соло? Было известно, что в одной из украинских песен есть сольная партия для сопрано.
— Ой, Попович, — млеет Савчук из седьмого, — ты знаешь, что сказала вчера Шнайдер? Она говорит… это невозможно, но она так говорит… что я тоже могла бы петь соло.
Глаза Савчук не спрашивают, они просят подтверждения.
Дарка плохо разбирается в музыке, она не может предвидеть всех требований, какие предъявляются к такому ответственному соло, но по доброте сердечной отвечает:
— Наверно, ты и будешь петь, кто же еще?
— Ох, Попович!.. — И больше ничего. Но разве этого мало?
Учитель пения сообщил участникам хорового кружка, что в оркестр, составленный из лучших музыкантов гимназий, из украинской войдут Илюк и Богдан Данилюк.
Данко…
Дарка слышит, как за спиной шушукаются все недовольные, все завистники: почему именно эти двое? Почему Данилюк, а не Роган? Почему Илюк, а не Завадюк?
Но эти холодные брызги недовольства не могут погасить огня надежд, вспыхнувшего в Даркином сердце. Министр обращает внимание на русого скрипача. Смычок в пальцах этого скрипача волнует представителя столицы. Тот хочет лично познакомиться с русым юношей. Говорит с ним и сразу пророчит ему будущую славу. Теперь Данку нечего больше делать в Черновицах. Он должен ехать в Бухарест, потом поездки из столицы в столицу, банкеты… Совсем так, как он когда-то рассказывал Дарке.
Девушка пытается избавиться от этих мечтаний, вертит головой направо и налево, но ничего не помогает: добрая фея надевает ей на голову корону из одних только самоцветов. Дарка смотрит в зеркало: да ведь она невеста Данка!
Господи, какой прекрасной могут сделать добрые феи жизнь бедной ученицы!
  
IX
 
Впрочем, добрая фея не может отвести черного крыла, нависшего над гимназией. События, которые в начале учебного года только вырисовывались на гимназическом небе, теперь облекались в кровь и плоть и шли в наступление на гимназию — конец четверти! Конец четверти! Конец четверти!
Эти слова нагоняли такой страх, что их, по мнению Дарки, вполне можно было бы заменить словом: «Татары! Татары!»
Учителя, те самые любимые учителя, которые до сих пор, казалось, только и думали, как бы спросить ученицу (их и в самом деле, хоть это звучит некрасиво, можно было сравнить с живодерами, закидывающими арканы на невинных собачек), теперь ходят с напыщенно-деловыми минами, и надо упрашивать их, чтобы они вызвали в конце четверти.
Просто невероятно!
Коляска уже третий урок ходит за учителем Мирчуком, как цыпленок за наседкой, и беспрерывно пищит:
— Пожалуйста, господин учитель, спросите меня… пожалуйста, спросите меня…
А учитель Мирчук поворачивает к ней железное лицо и отвечает металлическим голосом:
— Коляску я уже спрашивал. Записано. Достаточно.
— Я выписала все слова. Я все знаю, господин учитель, — просит Коляска и, словно нечаянно, подсовывает ему красиво обернутую тетрадь с горячими, как кровь, маками.