Величайший рыцарь

– Это их последний шанс разрешить спор, – заметил Болдвин, когда они рысью подъехали к конюшне и спешились.
Он говорил очевидное, но Вильгельм не перебивал, потому что думал о том же самом.
– Я молюсь, чтобы это наконец случилось. – сказал он. – Я не хочу видеть, как отец с сыном бросаются друг на друга. И я не хочу сражаться не на жизнь, а на смерть с людьми, которых знаю и уважаю.
Вильгельм вспомнил поле, с которого они только что уехали, взгляды, которыми обменивались рыцари, их настороженность. Он не хотел воевать с этими людьми, но будет, потому что дал клятву. Он отмахнулся от Риса, когда маленький валлиец подошел к нему и взял Бланкарта под уздцы.
– Я сам им займусь, – сказал Вильгельм и повел жеребца к стойлу.
Болдвин мгновение колебался. Он не горел желанием вести коня в стойло, как Вильгельм, если для этой цели существуют слуги, однако, пожав плечами, последовал его примеру. Он подозревал, что Вильгельм преднамеренно оттягивает встречу с молодым королем. При нынешнем положении дел боевой конь был гораздо более предсказуемым.
– Пока король отказывается дать нашему господину свободу принятия решений и позволить ему управлять собственными землями, будут неприятности, – заметил Болдвин. – Его отец, пока жив, никогда не откажется от этих земель и будет делать с ними все, что пожелает, может даже еще раз их поделить и отдать часть младшему сыну.
Вильгельм только хмыкнул, отстегивая подпругу, и повесил седло на специально предназначенную для этого стойку. Боллвин сказал правду, но она была неприятной, и смириться с ней было сложно. После того как Генрих с Маргаритой в ноябре переправились через малые проливы, отделяющие Англию от Европы, пара жила с отцом жены, королем Франции Людовиком. Людовик был только рад раздуть тлеющие угли недовольства зятя. К тому времени, как Генрих покинул французский двор, чтобы присутствовать на рождественском пиру у отца в Шиноне, огонь уже горел вовсю. Его могло бы потушить выделение дополнительных средств для удовлетворения желаний молодого короля. Ему можно было бы разрешить принять несколько хартий, чтобы он почувствовал, будто участвует в управлении государством. Но вместо этого его довел до белого каления вопрос наследства Иоанна. Отец Генриха не только отказывался предоставить старшему сыну какую-то самостоятельность, а еще и собирался отхватить куски его наследства и передать их принцу Иоанну.
Королева Алиенора пришла в ярость и от того, что ее муж держал всю власть в своих руках, и от продолжения любовной связи с Розамундой де Клиффорд, а поэтому только подбрасывала дров в разгорающийся пожар. Пусть у мужа останется младший сын и рожденные его шлюхами дети. Сыновья, которые имели значение, были с ней: разозленный Генрих с неустойчивым характером; умный и очень быстро соображающий Ричард; глубокий мыслитель Джеффри.
– Насколько вы преданны? – спросила она у Вильгельма, когда тот готовился сопровождать молодого короля в Шинон после спора между отцом и сыном. Она пытливо всматривалась в его лицо, и ее рыжевато-карие глаза яростно горели.
– Госпожа, я дал клятву вашему сыну, – ответил он. – И буду верен ей до самой смерти. Я не знаю другого пути.
– Тогда я люблю вас за ваше благородство. Вы должны понимать, что нас ждет.
Он кивнул.
– Я надеюсь, что этого удастся избежать, но, если дело дойдет до мечей, я стану защищать своего господина до последнего вздоха.
Она протянула ему руку для поцелуя, но, когда он начал склоняться над ней, другой рукой повернула его голову и поцеловала в губы. Это был крепкий и жесткий поцелуй, со сжатыми губами. Он выражал лишь благодарность и признание, но все равно был смелым шагом.
– Пусть вас наградит Господь, – сказала она. – Конечно, если смогу, я богато одарю вас.
Пока он пытался прийти в себя после произошедшего, из женских покоев появилась молодая королева Маргарита, чтобы тоже с ним попрощаться. Подражая свекрови, она тоже его поцеловала, но в щеку и вручила ему большую сахарную голову, которую он должен взять с собой в путешествие. Она придавала большое значение подобным знакам внимания и подаркам, и вообще у нее было щедрое и любящее сердце.
– Все будет в порядке? – спросила она. В нежно-карих глазах стояло беспокойство.
Да, моя королева, – тихо сказал он, считая, что лучше ответить так, чем говорить правду и показывать свою неуверенность. – Все будет в порядке.
Теперь «все» находилось в подвешенном состоянии, и Вильгельм знал, какая сторона в конце концов перевесит. Молодой Генрих с отцом обладали разными характерами, но в упрямстве ничем не отличались друг от друга.
Вильгельм принялся чистить коня щеткой со скребницей, и вскоре она вся оказалась заполнена жесткой белой шерстью; Планкарт начал линять, меняя зимнюю одежку. Вильгельм сбрасывал шерсть со скребницы на солому, и в этот момент в конюшню широким шагом вошел принц Генрих.
– Что вы делаете? – высоким голосом в недоумении спросил Генрих. – Почему вы здесь, когда есть оруженосцы и конюхи?
Он тяжело дышал и раскраснелся от гнева.
– Сир, я не стану требовать от оруженосца или конюха то, что не готов сделать сам, – ответил Вильгельм спокойно. – Рыцарь должен уметь все и делать все, что требуется.
– Ну, тогда пусть ваша рука возьмется за меч, – резко ответил Генрих. – И снова наденьте седло. Мы уезжаем.
– Сейчас, сир?
– Да! – рявкнул Генрих. – Пока ворота все еще открыты. Разговоры закончились. Все, что случится дальше, пусть валится на голову моему отцу, а не мне.
У Вильгельма стало очень тяжело на душе, но он принял эту новость без удивления. Знаки можно было заметить с ноября. Иногда единственный способ вылечить гноящуюся рану – это оставить ее открытой, а не накладывать новые повязки.
– Куда мы направляемся, сир? – спросил Болдвин.
– К моему тестю, – ответил Генрих. – В Шартр.
В конюшнях началась суматоха. Лошадей быстро седлали, люди хватали оружие и запихивали вещи в походные мешки. Вильгельм входил в группу сопровождения молодого короля. Они выехали из Шинона рысью. С ними было несколько слуг Генриха, выполняющих обязанности секретарей и писарей. Среди них оказался Вигайн, ноги которого бились о бока серого в яблоках коба [8]. Другие, включая церемониймейстера и советника Генриха, решили остаться в Шиноне с королем и тем самым еще больше увеличили недовольство Генриха отцом. Очевидно, он платил этим слугам, и они никогда не были верны молодому господину.
У Генриха в глазах блестели слезы ярости.
– Он отказывается слушать, – кипя гневом, говорил он Вильгельму. Голос его дрожал. – Он не хочет слышать. Неужели я прошу так много?
– Нет, сир, не много, – ответил Вильгельм.
– Мама согласна со мной, – он нетерпеливо смахнул слезы манжетой. – Она говорит, что сделает все, что может, чтобы сорвать его планы. Он не будет попирать наши чувства.
Какое-то время они думали только о том, чтобы подальше отъехать от Шинона. Рыцари пребываи в мрачном настроении, слуги прилагали немалые усилия, чтобы не отстать. Вильгельм отправил верховых вперед и назад, чтобы следить за обстановкой, и чувствовал себя неуютно. По спине между лопаток то и дело пробегал холодок.
– Пока он не отправится в погоню, – горько сказал Генрих. – Он не верит, что я на самом деле его брошу. Он думает, что я просто хочу его задеть, что я вздорный, капризный мальчишка, который прибежит к нему назад, потому что на улице оказалось холодно без плаща. Он не понимает, что есть другие, готовые предложить мне подбитые мехом мантии и все, чего я хочу. Это он оказался на холоде.
Слезы больше не блестели в глазах Генриха. В них появился совсем другой блеск – мстительности и самолюбия.
– Мама увезет Джеффри и Ричарда в безопасное место, а потом присоединится к нам. У нас есть союзники, которые только ждут сигнала, чтобы подняться против него… И в Англии они тоже есть. С нами графы Лестера и Норфолка, король Шотландии и его брат.