Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Предки Маргарет поселились в Джорджии в разное время. Семья ее матери иммигрировала в Чарльстон где-то в 1685 году, после волнений гугенотов во Франции, а вот предки со стороны отца прибыли в Северную Каролину из Шотландии с колонистами Гектора Макдональда после подавления восстания Стюартов и осели в Джорджии вскоре после войны за независимость. Рассказы из жизни этих двух семей и из истории становления Джорджии как штата и составляли основу детских сказок Маргарет. И уже в возрасте трех или четырех лет ничто не могло увлечь ее больше, чем рассказы по истории Атланты.
Маргарет родилась в доме № 296 по Кэйн-стрит, принадлежавшем ее овдовевшей бабушке с материнской стороны — Анни Фитцджеральд Стефенс. Дом чудом уцелел в ночь на 15 ноября 1864 года, когда генерал Уильям Текумсе Шерман, стоявший во главе армии северян, предал город огню, прежде чем начать свой сокрушительный марш через весь Юг к побережью Атлантического океана.
Бабушка Стефенс, сидя на террасе дома и держа маленькую Маргарет на коленях, могла, не сходя с места, показать, где именно на заднем дворе их усадьбы проходила линия укреплений конфедератов, а потом поведать о той ужасной ночи, когда «огромные языки пламени пожирали город и всюду, куда ни глянь, странным неописуемым блеском светилось небо». И как к утру почти все дома, железнодорожный вокзал и деловая часть города были обращены в пепел.
Анни Стефенс жила в доме вместе с дочерью Мейбелл, зятем Юджином Мьюзом Митчеллом и двумя внуками — Стефенсом Александром и Маргарет. Сама Анни, приехавшая в Атланту в 1863 году в качестве невесты новобранца-конфедерата, провела детство на плантации Фитцджеральдов близ Джонсборо в графстве Клейтон. Ее отец, Филипп Фитцджеральд, еще будучи очень молодым, приехал к родне в Джорджию из графства Типперери в Ирландии и к началу войны уже был владельцем 2375 акров земли и 35 рабов, а его добрая жена, Элеонора Макган Фитцджеральд, следила за тем, чтобы все рабы были обучены и крещены в католической вере. Сами Фитцджеральды, ревностные католики, терпели множество притеснений из-за своей религии в протестантском графстве Клейтон, но, несмотря на это, за прадедом Филиппом укрепилась репутация стойкого и неподкупного человека, и он был даже избран сенатором в законодательное собрание штата Джорджия.
Анни считала Атланту своим родным домом. Ей нравились молодость этого города, его хрупкость и незащищенность, и сознание того, что она сама занимает прочное место у самых истоков его истории. После пожара начался великий исход из Атланты: жители целыми семьями в ужасе бежали в Мейкон, доверху загружая уцелевшим имуществом открытые грузовые вагоны. Тела тысяч солдат наскоро хоронили в неглубоких могилах, разлагающиеся трупы лошадей и мулов, убитых во время боя, как мусор валялись на полях недавних сражений в окрестностях города, который и сам был теперь лишь грудой развалин: из более чем четырех тысяч домов Атланты уцелело около четырехсот, большинство из которых были к тому же сильно повреждены.
Собаки, брошенные бежавшими хозяевами, жили среди развалин и по ночам сбивались в настоящие волчьи стаи, лая в унисон. Тощие и голодные, они становились все более и более злобными по мере наступления зимы. Но все эти ужасы, казалось, не обескураживали Анни и Джеймса Стефенсов, оставшихся в Атланте, чтобы помочь городу вновь возродиться из пепла, одновременно поднимая на ноги шестерых своих дочерей.
К тому времени, когда родилась Маргарет, ее дед Стефенс, оптовый торговец бакалейным товаром и спекулянт недвижимостью, уже четыре года, как умер, а бабушке Стефенс исполнилось 56 лет. Тридцать восемь лет спустя после разрушения Атланты она все еще продолжала считать пришлыми семьи, поселившиеся в Атланте после пожара, и не общалась ни с кем из тех, кто во время войны покинул город, спасаясь от армии Шермана. Строгая, даже суровая, с развитым чувством гражданского долга, бабушка Стефенс могла, по словам ее внучки, «пойти в городской Совет и заставить его шевелиться с помощью нескольких удачно подобранных слов, обличающих их мужскую нерешительность и неумелость».
С помощью нескольких таких же упорных сверстниц Анни Фитцджеральд Стефенс ухитрялась при необходимости проталкивать принятие необходимых законов, даже не имея права голоса. Ее дочь Мейбелл тоже была бескомпромиссной в отстаивании собственных прав, и к тому времени, когда Маргарет исполнилось два года, стало окончательно ясно, что ее мать и бабушка не смогут и дальше жить под одной крышей.
Семья Митчелл переехала в маленький, также принадлежавший бабушке Стефенс дом за углом, № 177 по Джексон-стрит. А через год Юджин Митчелл, чья юридическая практика процветала, купил двухэтажный, с большим участком дом из 12 комнат, выстроенный в викторианском стиле и находившийся совсем рядом, — под № 187 по той же улице. Дом этот, несколько хаотичной архитектуры, казалось, был построен не по чертежам, а по наброскам и стоял среди огромных старых дубов, фасадом выходя на обширный зеленый газон. Располагался он в исторической части города, на северных границах которого и до сих пор еще можно было видеть окопы, ими пользовались конфедераты, сражаясь за Атланту. Считаясь не самым престижным, этот район тем не менее был заселен теми, кого можно было назвать «старой гвардией Атланты», и большинство его домов все еще принадлежали семьям, построившим их.
По традиции, почти все девочки в семье Стефенсов получали образование в монастырских школах. Не была исключением и мать Маргарет — Мейбелл, — также в свое время отправленная в Королевский монастырь в Канаде, где, как потом Мейбелл рассказывала дочери, они «изучали все предметы так, как это делалось в добром старом XVI веке». Сама Мейбелл была крошечной женщиной с пышными рыжими волосами, яркими голубыми глазами и точеными чертами лица. Если бы не горделивая осанка и не изящная фигура, она могла бы показаться просто карликом, поскольку ее рост не превышал 4 фута 9 дюймов (144,5 см). Несмотря на столь миниатюрные размеры, роль «маленькой женщины» не подходила для нее, поскольку именно Мейбелл была не только движущей силой семьи Митчелл, подобно своей матери — бабушке Стефенс, — но и президентом одной из наиболее воинственных групп суфражисток в Атланте. На собраниях, часто устраиваемых в гостиной дома Митчеллов, она, выступая, вынуждена была вставать на скамеечку, чтобы слушатели могли ее увидеть. И в традициях тех проповедников, которые в своих проповедях пугают прихожан то адом, то проклятиями, Мейбелл страстно призывала присутствующих дам к борьбе с несправедливостью, царящей в обществе по отношению к женщинам. А тем временем ее дети, тихо сидя на верхних ступеньках лестницы, во все глаза наблюдали за происходящим.
Впервые Маргарет позволено было бодрствовать после шести часов вечера по случаю грандиозного события — слета суфражисток, на котором в качестве гостьи должна была присутствовать и выступить с речью Кэрри Чэпмен Кэтт — президент американской национальной ассоциации суфражисток. Миссис Кэтт была всемирно известна, и Мейбелл ни в коем случае не собиралась упустить возможность увидеть ее. А потому, когда за час до начала слета выяснилось, что Маргарет заболела, Мейбелл обернула флаг с надписью «Женщинам — право голоса» вокруг пухлого тельца ребенка, прошипела ей леденящие кровь угрозы, призванные гарантировать хорошее поведение, и повела ее с собой на собрание. И там, со своего места на сцене между серебряным кувшином и стаканами, Маргарет в полном восторге наблюдала за тем, как Мейбелл с трибуны произносит очередную страстную речь.
Юджин Митчелл относился к жене с уважением, граничащим с благоговением. Сам будучи небольшого роста, он тем не менее не считал это препятствием для достижения своих жизненных целей. Тем более что цели эти, благодаря его прагматичному складу ума, не были ни грандиозными, ни бесконечно удаленными во времени и пространстве. Юджин Митчелл вместе со своим братом Гордоном владел преуспевающей юридической фирмой, специализирующейся на сделках с недвижимостью и патентном праве. Но подобный уровень притязаний не вызывал восхищения со стороны Мейбелл, которая еще в юности усвоила, что люди маленького роста вполне могут стать столь же влиятельными, как и высокие, — с той лишь разницей, что энергии им для этого придется приложить вдвое больше.