В порыве страсти

Бедная мама, опечалился Джон, сама не знает, что говорит.
– Разве ты не помнишь, папа сказал, что только одно-единственное завещание имеет силу, – мягко произнес он.
Элен кивнула.
– Да, самое последнее. По которому все остается тебе. Я уверена, нам не о чем беспокоиться.
Джон неловко погладил мать по плечу.
– Послушай, чтобы открыть сейф, нужно знать шифр. Скорее всего он в том конверте – который «вскрыть после моей смерти». Там, где номера банковских счетов и все такое. Это должен быть шестизначный номер, у всех старых сейфов такие. Конверт лежит в моей комнате. Приходи за ним, когда хочешь.
– Нет-нет, дорогой, все в порядке. Я не думаю, что там лежит что-то важное, по-моему, его не открывали с того момента, как умер отец Филиппа. У него уже давно компьютер, а там пароль, сам знаешь. Нужно будет узнать у Чарльза или у Бена.
Они вышли из конторы и присоединились к гостям.
«Тебе не о чем беспокоиться, – повторяла про себя Элен. – Филипп явно обо всем позаботился. А ты сумела узнать кое-что новое: тебе нужен шестизначный код. Но как глупо ты попалась, в следующий раз нужно быть осторожнее!»
 
10
Полуденное солнце нещадно палило, ветер поднимал клубы пыли. Аборигены собрались во дворе, чтобы попрощаться со своим хозяином и облегчить его душе переход в Великое Царство Снов, где она и будет отныне пребывать. Одна из женщин обхватила голову руками и запричитала, остальные постепенно присоединились к ней.
Ниннана комбеа, иннара ингуна каркания… О Великий дух. Отец Всех Вещей, дубы вздыхают и плачут, эвкалипты роняют кровавые слезы, ибо тьма поглотила твое создание…
А в доме собрались все, кто знал Филиппа, чтобы отдать ему последние почести. Элен машинально приветствовала гостей, их лица проплывали мимо нее как в тумане: местные фермеры, скотоводы, пастухи, все те, с кем общался ее муж во время своих наездов в городок… Оказывается, у многих людей был повод благодарить Филиппа.
– Миссис Кёниг, он был прекрасный человек, один из самых лучших, – перед ней стоял высокий широкоплечий мужчина в легком костюме цвета хаки, форме местной полиции. – Мы с Роско – вот он рядом – всегда будем помнить, каким щедрым человеком был мистер Филипп. По отношению ко всем нам, полицейским. Никогда не забывал сделать пожертвование в Фонд вдов и сирот, скажи, Роско!
Напарник печально кивнул.
– Джордж прав, мы будем часто вспоминать мистера Кёнига, он всегда просил нас присматривать за вашей фермой, хотя здесь ничего и не случалось, так хорошо он вел дела, правда, Джордж?
– Спасибо, Джордж… спасибо, Роско… Спасибо, вы очень добры… спасибо, что смогли прийти…
Казалось, этой пытке не будет конца. Наконец ей сообщили, что все готово к началу службы. Люди медленно потянулись к выходу, в скорбном молчании пересекли лужайку, миновали здание конторы и вышли к небольшой каменной часовне. Сквозь стрельчатые окна внутрь проникали жаркие солнечные лучи, высвечивая гроб и танцующие в воздухе пылинки. В полумраке холодно белел покров алтаря, мерцали восковые свечи. Своей изящной простотой часовня порадовала бы сердце самого Лютера.
Перед алтарем было поднято несколько каменных плит. У Джона – он шел во главе процессии, поддерживая Элен под руку, – защемило сердце при виде зияющей черноты провала. «Тебе здесь не место, отец! – беззвучно вскричал он. – У тебя над головой должно быть чистое небо и звезды!»
Гроб установили на тех самых козлах, на которых Филипп испустил дух, только теперь он покоился, по выражению хозяина местного похоронного бюро, «с миром».
Однако закатившиеся глаза все не хотели закрываться, и никакая косметика не могла скрыть страшные следы укусов, обезобразившие лицо и шею покойного. Как и все присутствующие, Филипп был обряжен в непривычный костюм с галстуком, а его огромные руки, теперь белые и застывшие, как и лицо, были сложены на груди. «Это не Филипп! – Вот все, о чем думала Элен, подходя к гробу. – Это не тот человек, которого я знала! – У нее ком застрял в горле. – Господи, что они с ним сделали! Он ни за что не скрестил бы так руки! Он не верил в Бога, он был сам себе и Богом, и дьяволом!»
Джон по-прежнему поддерживал ее под руку. Чувствуя на себе чужие взгляды, Эллен наклонилась, чтобы в последний раз поцеловать мужа. Она знала, что щека будет холодной, но что еще и липкой, будто покрытой холодным потом, – нет. Она с трудом подавила дрожь и, поднимая голову, увидела глаза умирающего Христа – над алтарем висело старинное распятие. Христос взирал на нее не то с состраданием, не то с презрением.
Где же Чарльз?
Элен позвонила ему, опередив и Джона, и Бена, и управляющего фермой, на плечи которого легла печальная обязанность извещать о смерти хозяина. Она была рада избавиться от необходимости самой звонить и посылать телеграммы. Но сообщить Чарльзу – ее долг.
– Что? Как это случилось?
Он задавал вопросы так спокойно, как будто эта новость его совсем не удивила. Он просто не может поверить услышанному, успокоила себя Элен.
– Змея. Укус змеи. – Она заплакала.
– Не плачь, пожалуйста, не плачь. Мне предстоит много дел, но я постараюсь приехать как можно скорее. – По голосу было слышно, как Чарльз опечален, но не ужасной смертью Филиппа, а тем, что она плачет.
И вот теперь он стоял рядом с ней, в темном костюме, как Джон, и мрачный, как сама смерть. Сегодня никто не назвал бы его красивым, его лицо являло собой маску яростной отрешенности – казалось, он надел ее вместе с трауром. Чарльз прилетел из Сиднея несколько часов назад, и с тех пор ни с кем и словом не перемолвился.
Чуть поодаль преклонили колени Бен с Джиной. Бен уронил голову на руки и пытался молиться. За последнюю неделю он осунулся, постарел лет на десять. Все это время он проводил в конторе, явно избегая общения с кем бы то ни было. Черный цвет потрясающе шел Джине. Похоже, события прошедшей недели никак не отразились на ней, изумился Джон. Сейчас не время думать об этом, но после похорон…
В церкви их уже ждал прилетевший на вертолете священник, усталый служитель Господень, отвечающий за этот позабытый Богом уголок земли.
– Миссис Кёниг, скажите, когда можно начинать, – тихо произнес он.
Джон посторонился, пропуская Чарльза на первую скамью, усадил рядом с ним Элен и кивнул священнику. Падре мог и не заглядывать в старую, тисненную золотом Библию, которую он держал перед собой в раскрытых ладонях. Его проникновенный голос доносил знакомые слова до всех присутствующих в храме.
Я – воскрешение и жизнь, молвил Господь. Короток век человека, рожденного женщиной, и близок тот миг, когда обнажатся сердца и все тайное станет явным, и наши души предстанут перед тобой, Господь наш, нагими, как при сотворении мира…
…когда не было ни гор, ни земли, ни вселенной, от вечности до вечности ты один был Бог. И теперь ты возвращаешь сына человеческого праху, из которого он вышел, пока Змей не обрек его на смерть вечную. Ты скажешь ему: «Сын Адама, предстань пред Господом твоим, и он вдохнет в тебя жизнь вечную, и будешь следовать ему…
Священник внезапно замолк. Элен почувствовала па себе чей-то взгляд, буквально прожигавший насквозь белую батистовую блузку, надетую ею сегодня с траурным костюмом из черного льна. Она повернула голову, посмотрела туда, куда был устремлен удивленный взгляд падре.
В дверях часовни, на фоне ослепительного солнечного света, темнел силуэт высокого, хорошо сложенного мужчины. Копна блестящих волос обрамляла словно вылепленное по классическим канонам лицо, тронутое легким городским загаром, с волевым подбородком и ясным, безмятежным взглядом – этот человек мог бы зарабатывать себе на жизнь, позируя перед камерой. Его картинная небрежность граничила с профессионализмом. Яростные лучи полуденного солнца окружили его голову сверкающим нимбом. Казалось, то сам Люцифер перед грехопадением.
Здесь, в этом районе Северной Территории, где чужаки были таким же обычным явлением, как зубы у кур, да еще на этой церемонии, где присутствующие знали друг друга с рождения, появление марсианина не вызвало бы большего изумления. Все головы повернулись в сторону незнакомца. Черт возьми, кто это такой?