Прокаженная

Пан Мачей, поддавшись ироничному тону внука, смеялся с ним вместе.
— Мальчик мой, — сказал пан Мачей с улыбкой. — Ты злословил об Идальке, а чем я мог бы просветить кого-нибудь и каким образом?
— Дедушка, ты напрашиваешься на комплименты! Будь все в нашем сословии подобны вам и бабушке Подгорецкой, я судил бы о нем иначе. Быть может, стал бы даже жрецом, приносящим жертвы на алтарь нашего круга. Но поскольку я не вижу в остальных ничего, свойственного вам и бабушке Подгорецкой, то не пою вместе с теткой гимнов сословию…
Магнат нахмурился, понурил голову, тяжко вздохнул. Слова внука непокоем отозвались в его душе.
Заглядывая ему в лицо, молодой майорат спросил с улыбкой:
— Можно узнать, дедушка, о чем ты так задумался? И если бы не перспектива ужина в обществе тети, я остался бы на ночь — но одна мысль о таком ужине портит хорошее настроение и аппетит…
— Оставайся! Что нам Идалька? Как-нибудь помиритесь…
— Нет, лучше уж поеду. Все меня сегодня измучили, даже эта гусыня, эта принцесса, переодетая пастушкой.
— Что за гусыня? Какая еще пастушка?
— Ну, та — панна Стеня… Пан Мачей вздрогнул:
— Стеня? Что такое несешь, Вальдемар? Майорат удивленно воззрился на него:
— Я говорю о панне Стефании Рудецкой. Ты ведь ее называешь Стеней, верно?
— А, да, верно. Стеня — звучит красиво. Но она-то чем тебе докучает? Скорее ты ее вечно мучаешь, и сегодня мучил.
Вальдемар расхохотался:
— О нет, ее не замучаешь! Язычок у нее острый!
— И все же ты плохо поступаешь, Вальди, когда ее дразнишь. Это милый и очень добрый ребенок. К тому же она из хорошей семьи, и ты сам прекрасно знаешь, при каких обстоятельствах ей пришлось пойти в учительницы. Хоть это и не ее профессия, она работает хорошо. Такое следует ценить. Зачем ты ее дразнишь?
— Вот, дорогой дедушка, еще одна отличительная черта нашего круга: превращать в игрушки такие вот угодившие к нам существа, делать мишенью для шуток, оттачивать на них остроумие.
— Вальди, я не верю, что ты говоришь серьезно!
— Отчего же? Совершенно серьезно. Шутить над такими — еще одна драгоценность в сокровищнице наших привилегий.
— Вальди, да что с тобой сегодня?
— Я исключительно искренен.
— Ты сегодня исключительно зол и оттого несправедлив даже к себе самому. Ты не способен на забавы, о которых говоришь.
— Быть может. Да какая разница?
— Почему ты так ведешь себя с ней?
Вальдемар воздел руку:
— Традиций ради, любимый дедушка!
— Вечно ты смеешься.
— Ну ладно, открою правду. Я ее терпеть не могу!
— Кого, панну Стеню?
— Ее самую.
— Почему? Она такая красивая, добрая, умная! Вальдемар пожал плечами:
— За что я ее не люблю? Наверняка за то же самое, что и она меня. Откуда я знаю? Ну хватит об этом.
Мне пора, коня давно оседлали. К сумеркам доберусь до Глембовичей. А через неделю приеду с практикантом — к великому удовольствию тетушки…
— Как! А раньше не появишься?
— Не смогу. Ужасно много дел.
Пан Мачей сердечно прижал внука к груди:
— Как же ты поедешь один? Почему никогда не возьмешь конюха?
— Не люблю, чтобы за мной таскался слуга.
— Возьми хоть казачка!
— Дедушка! Я же не ребенок, чтобы бояться темноты! Пойду попрощаюсь с тетушкой. Не сбросит ли она меня с лестницы?
— Не стоит к ней ходить. Я за тебя попрощаюсь.
— Что ж, тем лучше. До свиданья, дедушка! Вальдемар вышел из кабинета. Пан Мачей видел в окно, как он садится в седло и отъезжает рысью, За ним вприпрыжку понесся огромный дог Пандур, любимец шляхтича.
В воротах Вальдемар заметил Люцию и Стефу, возвращавшихся с прогулки. Люция что-то говорила спутнице, а Стефа на его поклон ответила холодным кивком и прошла мимо, не удостоив взглядом.
Вальдемар задержал коня в воротах, глядя вслед Стефе, пока она не исчезла из виду. Ударил рысака стеком, свистнул псу и помчался.
Пан Мачей усмехнулся и пробормотал под нос:
— Терпеть ее не может… Ну-ну. Она его определенно интересует.
 
IV
Жизнь Стефы в Слодковцах протекала спокойно. Уроки, беседы с Люцией, музыка, прогулки и чтение — все это занимало весь день.
С пани Идалией Стефа встречалась в основном за столом. В другое время баронессу можно было встретить в кабинете. Уютно устроившись в шезлонге или мягком кресле, пани Идалия читала, все время читала. На столиках, полочкам, креслицах во множестве лежали романы Руссо, Золя, Дюма, даже Вольтера, Ларошфуко и Шатобриана. Больше всего было французских книг, изредка встречались Диккенс с Вальтером Скоттом или Шекспиром. Немецкие писатели интересовали редко, польские же — никогда. Пани Эльзоновская устроилась превосходно. С дочкой она никогда почти не разговаривала, поручив ее Стефе. Отца навещала лишь в минуты хорошего настроения, чтобы сыграть с ним в шахматы, — и тогда сносила даже присутствие пана Ксаверия, ежедневного партнера пана Мачея.
Бывали дни, когда под впечатлением прочитанного романа пани Идалия становилась вдруг неимоверно нежной с дочкой, с отцом, даже со Стефой. С милой улыбкой выспрашивала, как им живется, не терпят ли в чем нужды — и после таких бесед ощущала себя сущим ангелом во плоти. Часто ездила в Шаль, к сестре мужа, графине Чвилецкой, в Обронное — к княгине Подгорецкой, бабушке Вальдемара. Других домов, где пани Идалия могла бы бывать с визитами без ущерба для своего аристократического достоинства, поблизости не имелось. Несколько нетитулованных соседей сами навещали Слодковцы — главным образом ради общения с людьми, стоящими неизмеримо выше на общественной лестнице. Пан Мачей принимал их радушно, пани Идалия — вежливо, но отдавал им визиты один Вальдемар. Пана Мачея извинял возраст, пани Идалию — ее убеждения: pas pourmoi [11]; все это понимали надлежащим образом, сумев втолковать себе, что пани Идалия страдает от расстройства нервов, не позволяющих ей ездить с визитами. Впрочем, направляясь в Шаль или Обронное, она, случалось, и навещала людей попроще. Но никогда не забывала дать понять, что делала это исключительно paz politesse [12]. В самих же Слодковцах гостей, как уже говорилось, бывало много — одних привлекало общество пана Мачея, других влекла скука, третьи искали встречи с майоратом. Взгляды всей околицы были прикованы к молодому магнату-миллионеру. Он был одной из лучших партий в стране, чем и объяснялась у некоторых живая симпатия к пану Мачею и терпимость к мигреням-нервам пани баронессы…
Хотя и занятая работой, Стефа тосковала по дому. Письма от родителей не могли его заменить, и в душу девушке все чаще закрадывалась печаль.
Вместе с Люцией она часто навещала пана Мачея в его кабинете. Старик удивительным образом влиял на нее — при виде его ласковой улыбки прочь отлетали все печали. Даже обстановка в его кабинете отличалась от роскоши особняка. Все там было старомодным, но веселым, лишенным напыщенности покоев пани Идалии.
Пан Мачей часто сиживал в садовой беседке, слушая, как Стефа читает вслух. Он любил, когда Стефа музицировала, играла ему Шопена и его любимые арии из опер. С каждым днем Стефа привязывалась к старику. Но когда долго не приезжал Вальдемар, пан Мачей впадал в меланхолию.
Недельная разлука со своим любимцем печалила пана Мачея. Его не утешали ни шахматы, ни чтение вслух, даже музыка Стефы не радовала. Слушая ноктюрн Шопена, он беспокойно ворочался в кресле, посылая Люцию к окну посмотреть, не едет ли Вальдемар. Услышав, что всадника не видно, ворчал:
— Да что с ним такое? Что все это значит? Когда Стефа закончила играть, он поблагодарил и удалился к себе.
— Дедушка печалится, — сказала Люция. — Знаете, почему? Потому что Вальди не едет. Дедушка его ужасно любит.
— Пусть бы уж приезжал… — ответила Стефа. Люция ушла к матери, Стефа в свою комнату. У распахнутого окна она любовалась игрой солнечных лучей, превращавших в золотые нити струи фонтана. Вода с тихим шелестом ниспадала золотисто-розовым облачком в каменную чашу, рассыпая крохотные капельки на растущие вокруг цветы. Они, казалось, протягивали к струям жаждущие головки, яркие, благоухающие. Алый круг солнца склонялся к западу. В воздухе распространялась нега подступающего вечера. Ни дуновения ветерка. И вдруг в тиши, нарушаемой лишь птичьим пением и шепотом фонтана, раздались иные звуки.