Голубоглазая ведьма

Выполнив свои дневные обязанности, слуга молча, не ожидая особого разрешения, повернулся к дверям и на цыпочках выскользнул из библиотеки.
Поднеся к губам бренди, но не отхлебнув ни глоточка, маркиз устремил невидящий взор на великолепную картину работы Рубенса, украшавшую противоположную стену.
Помимо этого произведения, уже в те годы почитавшегося общепризнанным шедевром, в библиотеке было не много картин, так как основное место здесь отводилось книгам.
Надо сказать, что маркиз Олдридж с его увлечением прозаическими радостями жизни: охотой, верховой ездой, доброй пирушкой с друзьями – словом, всем, что требовало от мужчины отваги и решительности, был чужд надуманных аллегорий творчества Рубенса, а равно фантастических цветовых гамм, столь ценимых знатоками его живописной манеры, ленившимися, как казалось маркизу, выбраться в дождливый сентябрьский день на природу и оценить подлинное великолепие красок нерукотворного мира.
Теперь же у маркиза было как никогда мало оснований предаваться созерцанию полотен и восхищению живописью. Его мучила, а точнее, ему несказанно досаждала затянувшаяся связь с Надин Брэмптон. Решимость, если не сказать одержимость, освещавшая взгляд ее бледно-голубых глаз, что-то уж слишком сильно роднила эту даму с пресловутой леди Джерси.
Маркиз, накопивший определенный опыт в отношениях с представительницами противоположного пола, уже не сомневался, что эти две женщины наверняка сделаны из одного теста. Он, разумеется, не разбирался в кулинарных тонкостях, но отлично сознавал, что недостаток либо, наоборот, избыток какого-то компонента в данном тесте делает его слишком прилипчивым, и много дал бы сейчас за средство, позволяющее уничтожить это свойство, досадное как в кулинарии, так и в личных отношениях.
Леди Брэмптон, которой не сравнялось и двадцати шести лет, оказалась на редкость предприимчивой ученицей прародительницы Евы, и, как нисколько не сомневался маркиз, эта расторопная особа уже благоустраивала свой личный эдемский уголок специально для того, чтобы остаток дней держать там на привязи его, маркиза Олдриджа.
Леди Брэмптон вышла замуж еще семнадцати лет, однако ее благоверный стал стремительно дряхлеть и чуть ли не впал в детство, предоставив своей супруге в одиночку штурмовать Лондон.
Надин была прекрасна! Она была хорошего воспитания! А уж как эта женщина была богата!
Более того, за хрупким обликом, столь свойственным полупрозрачным чашечкам из дрезденского фарфора – кажется, только дотронься пальцем – и на столе останется кучка мельчайших осколков, – скрывался неукротимый нрав, позволявший ненасытной провинциалке безжалостно пожирать все новых и новых поклонников, которые успевали ей наскучить задолго до того, как мысль о разрыве осеняла их неповоротливые столичные мозги.
Так продолжалось до ее встречи с маркизом Олдриджем. Но тут словно грянул гром. И то, чему, в понимании леди Брэмптон, надлежало быть мимолетной интерлюдией, имевшей единственную цель – польстить очередной победой ее провинциальному тщеславию приобрело суть и масштабы роковой страсти, навеки пленившей ее истерзанное любовной мукой сердце.
Маркизу при встрече с этой энергичной особой показалось, что он ненароком свалился в омут и теперь его засасывает на дно неодолимая сила.
Притязания Надин Брэмптон довели этого закаленного дамского любимца, прославившегося на весь свет своим эгоизмом и откровенным равнодушием к ухищрениям красавиц, до того, что и сам он чуть ли не увлекся очаровательной леди, да, слава богу, вовремя опомнившись, пошел на попятную.
Если принц чувствовал, что леди Джерси околдовала его своими многочисленными уловками, то и маркиз, который прежде без труда выпутывался из любых самых продуманных любовных хитросплетений, на этот раз даже несколько растерялся, сбитый с толку неженским напором в сочетании с чисто дамским коварством не в меру целеустремленной леди, поведение которой становилось все более приметным и вызывающим.
Леди Брэмптон настойчиво преследовала его, засыпала записками, презентами и приглашениями.
Она являлась в его резиденцию на Беркли-сквер в самые неурочные часы, нимало не смущаясь уроном, который наносила своей и без того уже немало подмоченной репутации.
Каким-то одним ей известным способом Надин Брэмптон исхитрялась оказываться на тех приемах, театральных представлениях и вечеринках, собиравших не самых респектабельных дам, где появлялся маркиз Олдридж.
Если маркиз ехал верхом по парку, леди Брэмптон словно из-под земли выныривала на той же аллее и невозмутимо скакала с ним, пуская свою кобылу голова в голову. Если маркиз, исполняя свои светские обязанности, присутствовал в Карлтон-Хаусе, что в последнее время делал почти ежедневно, можно было поставить сто фунтов против одного, что леди Брэмптон непременно появится на ступенях перед резиденцией принца, испрашивая его аудиенции по явно надуманному предлогу, а то и вовсе без такового.
А поскольку принц был по натуре человеком добродушным да вдобавок падким на женские прелести, маркизу с большим трудом удавалось убедить его высочество отказать в приеме столь обаятельной даме.
Сегодня леди Брэмптон, должно быть, пришлось кусать локти из-за явной невозможности находиться поблизости от предмета ее страсти.
Маркиз сомневался, что впечатления от доморощенных имитаций таитянских празднеств захватят воображение его высочества более чем на ночь, и покорно готовился выслушивать очередной пространный монолог на тему о разнообразии коварства леди Джерси, а также о райских добродетелях миссис Фитцгерберт, желание восстановить союз с которой снедало его день ото дня все острее.
Однако в то время, как принц пускался на любые хитрости, чтобы избавиться от леди Джерси, миссис Фитцгерберт с равной настойчивостью и изобретательностью избегала встреч со своим бывшим возлюбленным, невзирая на его августейшее происхождение.
Она отказалась от поездок в Брайтон, где обычно собиралось высшее общество, продала имение в Марбл-Хилл и тихо жила в небольшом доме в Касл-Хилл, неподалеку от Илинга, куда адресовались примирительные эпистолы его высочества, неизменно остававшиеся без ответа.
«Однажды нарушенную связь невозможно восстановить», – как-то возразила эта несокрушимая в своем оскорблении дама в ответ на мольбу маркиза выслушать извинения принца, за которого он в какой уж раз пытался ходатайствовать на правах общего друга.
В тот раз в знак примирения маркиз привез от его высочества подарки: миниатюрный портрет наследника престола работы популярного художника, а также браслет с выгравированной на нем по-французски надписью «Воссоединиться или умереть».
Миссис Фитцгерберт согласилась принять дары, но не дарителя.
– Я с ума сойду! Я умру, если она не помирится со мной! – патетически восклицал принц, узнав о ее решении. – О мое бедное сердце! Мое сердце разорвется на куски!
Принц довел себя до такого состояния, что маркиз, а вместе с ним еще несколько самых приближенных друзей его высочества всерьез опасались за его здоровье. Но они ничем не могли помочь своему августейшему другу.
«Разумеется, наше положение нельзя и сравнивать, – подумал маркиз, сопоставляя свои обстоятельства со злоключениями принца. – Мне не грозит недуг из-за дурацких выходок леди Брэмптон! Тем не менее я должен что-либо предпринять, чтобы обезопасить себя от афронтов этой дамы. Так больше продолжаться не может!»
Маркиз подумал, что из-за назойливости постылой обожательницы он рискует превратиться во всеобщее посмешище.
Он без ложной скромности считал себя опытным сердцеедом.
В этом не было ничего удивительного: наряду с незаурядной внешностью маркиз обладал тем циничным равнодушием, которое действует на женщин совершенно неотразимо, заставляя влюбленных дам преследовать предмет своей страсти, невзирая на ущерб для собственного реноме...
Все эти воздыхательницы начинали с общего заблуждения, что там, где другие потерпели поражение, уж они-то явно преуспеют!