Свидание на Аламуте
Девушка неуверенно орудовала ножом для рыбы, разрезая филе.
Араб взялся за бутылку вина, стоящую на столе; это было легкое белое калифорнийское вино, по его уверениям, ничуть не хуже старого французского. Майя проследила за движением Махаб аль-Талира настороженно. Он понял ее немой вопрос и рассмеялся.
– Вы все время забываете, моя дорогая, что я суфий… Между прочим, то, что мусульманину запрещено пить вино, – наиболее стойкое заблуждение Европы, неизбежное в созданном ею мифическом образе исламиста.
– А как же Коран?
Араб пожал плечами. Откинулся в кресле с высокой спинкой, поднес к чувственным губам бокал.
– В Коране нигде ПРЯМО не сказано о запрете на питие вина для мусульманина. Есть несколько сур, которые порицают хмельное состояние, то есть опьянение как таковое. Жизнь умного мусульманина регулируется не столько Кораном, сколько хадисами – примечаниями к нему или, если можно так сказать, вольными толкованиями. Сур в Коране примерно в десять раз меньше, чем хадисов к нему. Так вот, один из хадисов прямо говорит о том, что мусульманин, выпивший вина, перед встречей с муллой обязан прополоскать рот! А уж как и когда он это будет делать – Аллаха не интересует.
– Ну, хорошо, – Майя с удовольствием взялась за бокал, наполненный ее спутником. – Давайте вернемся к нашей теме, Махаб. Вы говорите, нам помогут… гебры, да?
– Да. Асаф Хасан аль-Хамид, один из влиятельных чиновников в иранском МИДе, выступил инициатором приглашения Добровольной инспекции – это лучше, чем американцы из МАГАТЭ. Так вот, дорогая Майя, всему миру известно, что строящаяся электростанция в Бушере отработает на собственных иранских запасах урана лет пять-шесть, а потом он закончится. Нужно будет использовать обогащенный уран русского или американского производства. Или строить все новые и новые газовые центрифуги для обогащения урана. Он это и делает – строит. Но для нормальной работы реактора АЭС степень обогащения может быть ноль, пять-шесть процентов, и этого достаточно. А вот для создания атомной бомбы уран должен быть обогащен примерно на девяносто процентов.
Махаб аль-Талир незаметно огляделся. Они сидели в самом центре зала «Обелиска», за мраморным фонтанчиком, и это место было самым лучшим. Они были на виду, и в то же время от ближайшего посетителя их отделяло по меньшей мере три столика.
Араб не торопился приступать к филе из копченой пикши. Он лениво взял из вазы грушу и стал очищать ее, все так же виртуозно орудуя ножом.
– Запад считает, что Иран накапливает именно этот, высокообогащенный уран. Где его хранить? Любой завод или хранилище на земле будут немедленно обнаружены со спутника. Один из вариантов – та самая скала Аламут.
– То есть… в скале?
– Можно и так сказать. Видите ли, Аламут представляет собой очень старое скальное образование. Сама скала – как палец, воздетый на горном плато. Палец, приваренный породой к очень старому и крепкому массиву Эль-Бурс. Представьте себе, что внутри Аламута спрятана гигантская каменная колба. Камень – лучший изолятор для радиоактивных элементов. Думаю, что у этой колбы есть и мощная свинцовая защита. Постоянно действующий источник на скале дает необходимое охлаждение. Либо это так, и хранилище находится под исследовательским центром, либо… – Махаб аль-Талир тонко улыбнулся, последняя стружка с груши рухнула в хрустальную вазочку, – либо это не так, и Запад ошибается.
– Так что… мы полезем в скалу?
– Мы с вами будем проводить ординарную инспекцию наверху. Тестирование уровней безопасности, просмотр рабочих журналов… А специальная группа исследует лестницу, ведущую снизу.
– Она до сих пор существует?
– Она очень сильно разрушена, по ней вряд ли можно сейчас пройти без специального снаряжения. Но с какой-нибудь верхней площадки, вполне возможно, есть вход туда, в хранилище… Повторяю: если оно есть. Если спецгруппа обнаружит таковое, она даст нам сигнал, и мы потребуем открыть доступ.
– А… а какова моя роль тогда, кроме… кроме простого перевода?
Бульон был таким терпким, жгучим, что у Майи перехватило горло. Она даже зажмурилась.
– Вы будете внимательно слушать, – проговорил араб, сверля ее черными бархатными зрачками. – Многие специалисты центра обучались в Москве. Они вряд ли рассчитывают, что в составе инспекции будут русские. Они ждут американцев, поэтому могут использовать для секретных переговоров и подачи знаков русский язык. Вот вы и будете моими ушами, внимающими на чужом языке.
Девушка нервно комкала салфетку. Потом решилась поднять глаза на араба.
– Но… Махаб! Мне стыдно признаться, но… но я перед отъездом пыталась прочитать что-то об атомной энергетике. Если честно, я в этом до сих пор ничего не понимаю! Как я смогу разобраться?!
– А вам и не надо, Майя. В этом будет разбираться наш консультант. Доктор Кириаки Чараламбу. А, кстати, вот он и идет…
Араб смотрел куда-то за Майю, поэтому она завертела головой, отыскивая названного человека. Она почему-то представила себе рослого негра в таком же тюрбане, как у Махаба. Но негра в зале ресторана «Обелиск» Майя не обнаружила.
Вместо этого к их столику уверенно шла невысокая, точнее, очень маленькая женщина. Если бы не высоченные каблуки ее закрытых туфель высотой до середины щиколотки, она была бы по грудь миниатюрной Майе. На женщине были скромная юбка ниже колен, черная водолазка и легкий белый газовый плащик из тех, что носят в Париже уже с середины августа. По белой ткани пролегал ремешок сумочки, расшитой бисером. Эта женщина подошла, кивнула арабу, – тот привстал, поклонился – уселась в красный плюш кресла, положила ногу на ногу и небрежно протянула крошечную, узкую ладошку Майе, сказав по-английски:
– Добрый вечер. Кири. Очень приятно.
– Очень приятно. Майя.
Майя пожала ладошку, слегка оторопев. Маленькая доктор физических наук выглядела очень эффектно. У нее были гибкое тело опытной женщины, чуть широковатые бедра, соблазнительные, выпуклые икры красивых ног. Несомненно, они оканчивались такой же развитой, безукоризненной ступней, скрытой сейчас кожей туфель. Руки – характерной для женщин формы: распластанные ладони с очень цепкими пальцами, прорисованными четкой линией сухожилий. Ногти – с комплексным маникюром, на каждом ногте – какие-то закорючки. Поймав заинтересованный взгляд девушки, Кириаки пояснила небрежно:
– Руны. Махаб, закажите мне черный кофе с ликером. Я не голодна.
Черные, слегка курчавые волосы, убранные в плотную прическу; смуглое точеное лицо с неуловимой азиатчиной и едва уловимой диспропорцией: слишком большой, агрессивный рот, слишком большие карие глаза и слишком чувственный, с трепещущими ноздрями нос. На его бархатной оконечности – круглые очки без оправы, по виду – безумно дорогая модель. Кириаки достала из сумочки длинные дамские сигареты, золотую зажигалку… И в тот же момент Майя ее узнала!
Это было то самое бесполое существо в жутких валкенкообразных кроссовках, дырявых джинсах и горчичном балахонистом свитере, которое разговаривало о чем-то с арабом перед первой встречей Майи и Махаба в Новосибирске, в Доме Ученых Академгородка. С ума сойти!..
Подозвав официанта, Махаб сделал заказ. Повернулся к Майе, спросил вкрадчиво:
– Вижу по вашему лицу, Майя, что вы узнали нашего дорогого доктора… Кири, какое у вас впечатление о Сибири?
Молодая женщина передернула плечами. Закурив, выпустила губами струйку дыма, и этот жест заворожил Майю.
– Ужасно. Очень грязно. Я порезала ногу.
Араб расхохотался. Смеялся расчетливо, ожидая, пока официант, поставивший перед Кириаки чашку кофе и рюмку ликера, уйдет. Потом вытер полные губы и пригладил бороду.
– Вам надо учиться у этой молодой леди, Кири. Она уже показывала мне, как можно обходиться без обуви во всех ситуациях, даже на улице. Верно, дорогая Майя?
Девушка смутилась.
