Дом на городской окраине

— Хорошо, — бурчал бухгалтер, — это мне подходит… Но разве можно требовать, чтобы дорогу туда я оплатил полностью? Сдается, вы плохо знаете Михелупа.
Разумеется, Михелупу и в голову не придет платить за что-либо полностью. А посему он вместе с супругой записался в общество туристов, члены которого имеют право на скидку в треть стоимости билета. Если мы добавим к членским взносам общества еще и стоимость нагрудного значка, то поймем, что все равно кое-что они еще сэкономили. Хотя в общем-то право на эту скидку дают только тем, кто путешествует в субботу.
— Ну и что, поедем в субботу, — воскликнул бухгалтер. — Нам все равно!
Он возвращался домой усталый, точно целый день окучивал свеклу, но не сломленный, с гордым челом победителя.
Объявил супруге результаты своего похода и стал в красках повествовать, как покорил железобетонный дворец. Погладил свою подругу по лицу и победоносно спросил:
— Ну, что ты на это скажешь? Разве я не влиятельная персона?
Обняв его, жена согласилась.
— Ты мудрый человек. Хоть полсвета обойдешь, другого такого не сыщешь.
14
Теперь нужно было сообщить об отъезде бабушке. Михелупу предстояло войти в львиное логово и осторожно подготовить старуху к этой вести.
Сердце у него бешено колотилось, все члены были скованы страхом; представ перед ужасной старухой, он как-то сразу осунулся и уменьшился в объеме.
Бабушка сидела в кресле, как курица в гнезде. Черные брови энергично двигались, пронзительные глаза беспокойно бегали по сторонам.
Откашлявшись, чтобы прочистить сдавленное страхом горло, бухгалтер тихонько начал. Он заверил бабушку в своем почтении. Ничто, — сказал он, — так его не волнует, как забота о ее благе. Но существует обычай, согласно которому с наступлением лета семьи покидают свои квартиры, чтобы отдохнуть на природе.
Взбалмошная старуха издала вопль.
О, она прекрасно знает свою родню, ее ни в чем не надо заверять! Сколько бы она могла порассказать, если бы только захотела! Лучше бы ей провести остаток жизни в приюте для бедных! Чужие люди относятся к ней с большим пониманием, чем собственное семейство…
— Бабушка, — стонал бухгалтер, — да мы же… мы все вас любим… Мы не хотим вас покидать, но раз…
— Молчи, мерзавец! — ополчилась на него старуха. — Вижу тебя насквозь. Тебя и твою жену. Хотите, чтобы я умерла тут одна, чтобы некому было мне помочь. Будь по-вашему. Скоро я умру и не стану вас обременять. Уж вы дождетесь!
— Бабушка, — стонал Михелуп, — грех вам так говорить!.. Разве кто ждет вашей смерти? Что бы мы без вас делали? Руженка всегда говорит…
— Оставь меня в покое со своей женой, — бушевала взбалмошная старуха, — не произноси при мне имя этой особы! Я на нее досыта нагляделась… как она расточительна, сколько масла идет в вашем доме… Даже губы у вас блестят от жира, а бабка голодает! Все меня спрашивают, почему я так плохо выгляжу. А что мне отвечать? Что мне не дают наесться досыта? Бог покарал меня бесчувственной родней…
Черные брови энергично задвигались. Старуха жевала беззубым ртом, и на ее длинной шее, точно челнок на ткацком стане, подпрыгивал кадык.
Бухгалтер печально махнул рукой и удалился. Прозвучали последние предотъездные приказания. Рогожку, лежавшую перед дверью, перенесли в прихожую, на окнах опустили занавеси. Семейство двинулось в путь. Впереди с двумя чемоданами пыхтел отец. Мать тащила дорожную сумку. Мальчику сунули в руку портфель, а Маня несла плетеную кошелку с запасом провизии.
Зал ожидания на вокзале гудел, как мельница. Перед глазами наших путешественников предстала картина суматохи и беспорядка. Возбужденные, взволнованные, взбудораженные люди суетились и галдели. И в этот общий гул вплетались отчаянные возгласы служителя, выкликавшего названия станций назначения. Перед запертыми дверями, ведущими на перрон, толпилось несметное множество народу. Крестьянки с коробами, деревенские девушки с плетеными корзинами; рюкзаки, синие флаги, узелки, мандолины и свитеры туристов, лоденовые куртки их девиц, священник с зонтом, портфели чиновников, дичь в корзине, младенцы в перинках, солдаты с походными ранцами… И все это ждало, когда отопрут двери, чтобы с криками броситься к поезду.
При виде такой устрашающей толпы пани Михелупова пришла в отчаяние.
— Ради Бога, как мы попадем в вагон?
Бухгалтер успокоил ее самоуверенным жестом. Он обо всем позаботится. Только без паники! Пусть жена положится на него.
Уж кто-кто, а Михелуп все предусмотрит. Все до мелочей заранее взвесит. И потому он еще дома открыл коробку сигар, которые доктор Гешмай подарил в день рождения его супруги. Эти сигары бухгалтер запер тогда в письменный стол, решив про себя, что будет потчевать ими только самых важных гостей. Сам бы себе он не позволил курить импортные сигары — для маленького человека это слишком дорогое зелье.
Михелуп вынул из коробки одну сигару, обернул ее шелковой бумагой и во всеоружии направился в зал ожидания второго класса. Там тоже стоял служитель, стороживший выход на перрон. Бухгалтер знал его еще по военной службе. Служитель был фигурой незначительной, но Михелуп включил его в коллекцию полезных знакомств.
Теперь он хотел, чтобы тот пропустил его семейство к поезду через зал второго класса. Служитель заколебался, и в этот момент Михелуп предложил ему импортную сигару.
Как следует рассмотрев подношение, служитель сказал:
— Сигар я не курю. Но, пожалуй, высыплю табак в трубку.
Засунул сигару в фуражку и посоветовал бухгалтеру незаметно переправить семейство в зал ожидания второго класса. Свою супругу Михелуп застал взволнованно беседующей с пани Кафковой и коммивояжером. Он поднял руку и скомандовал: «За мной!»
Каждый схватил свою поклажу, и все вместе кинулись в зал ожидания второго класса. Служитель, уже поджидавший их, отпер дверь на перрон.
Они влетели в купе, где у окна сидел только один пассажир, сухой, морщинистый старичок. При виде беспокойного общества, шумного, трясшего своими вещами, старец был возмущен и расстроен. Очевидно, за всю свою жизнь он не совершил проступка, нарушающего законы человеческого общежития. Тем не менее по враждебному взгляду, каким он встретил незваных соседей, можно было сделать вывод, что он готов на семикратное убийство. С легким сердцем отправил бы он на тот свет и Михелупа с женой, и коммивояжера с его супругой, и очкастого гимназиста с сестрой, и подростка с черным пушком на верхней губе. Совершил бы это вопиющее преступление и только порадовался бы, что наконец-то остался в купе один. Но никого старец не убил, а лишь быстро пожевал беззубым ртом и пробурчал что-то невразумительное.
Бухгалтер разместил поклажу, рассадил общество, отер потное лицо и удовлетворенно произнес:
— Ну, самое страшное позади.
— Самое страшное позади, — повторил за ним коммивояжер.
— Сидим, как важные господа, — добавила пани Михелупова.
Все засмеялись.
— Послушайте, а где Гаеки? — спохватился бухгалтер.
— Супруги Гаеки, — объяснил коммивояжер, — едут вторым классом.
Михелуп с женой обменялись удивленными взглядами: «Легкомысленные люди! Прогорели на военных займах, но почему-то им непременно нужно ехать вторым классом…»
Михелуп высказал эту мысль коммивояжеру. Тот пожал плечами.
— Чем люди старше, тем легкомысленнее, — со вздохом заметил он.
— Нет чтобы приберечь деньги на черный день, — присоединилась его жена.
Будущее супругов Гаеков всем рисовалось в самых мрачных красках.
«Им грозит страшный конец! — ужасались оба семейства.
— Какое может быть будущее у людей, которые за всю жизнь не скопили ни крейцара? Ах! Их старость будет горька! Пожалеют, что ни в чем себе не отказывали, да будет поздно…»
В вагонах загромыхало; послышались топот, крик, ругань. Это взбудораженная толпа пассажиров ринулась к поезду.
Каждую секунду кто-нибудь заглядывал в купе, где сидело просочившееся через второй класс общество. Бухгалтер махал руками и кричал: