Не все трупы неподвижны

Старый псих в инвалидном кресле гневно бурчит в бороду: «Блудница дешевле буханки хлеба, дом её полон привидений, зазвала она глупцов в глубины преисподней!» (Я так понимаю его французский.)
Снаружи задорно пиликает сирена «Скорой помощи». Мол, без паники, граждане! Ваше спасение на подходе! Первым в отель входит пожилой серьёзный врач. Его худое морщинистое лицо сильно попорчено богатым жизненным опытом. За врачом двигаются бойкие молодые помощники, нагруженные медицинским оборудованием. Без лишних слов медики приступают к своим обязанностям, а я возвращаю себя в номер. Все заняты происшествием с тёткой Шарлоттой, и на меня никто не обращает внимания. Поднимаясь, я ладонями ощупываю балясины перил. На лестнице темно, глазами всё равно ничего не разглядеть. На верхней ступеньке я замираю. Так и есть! В двадцати сантиметрах от пола мои пальцы находят на противоположных балясинах едва уловимые бороздки.
В комнате растягиваюсь на диване, заложив руки за голову. Смотрю в потолок. Не ну а чё? На улице льёт дождь, поэтому поход в санктуарий сегодня отменяется. Найденные мной углубления в твёрдом дереве, даже не в дереве, а в краске, покрывающей балясины, есть не что иное, как следы тонкой проволоки. Они доказывают, что тётка Шарлотта сверзилась не случайно. Причём проволока была прикручена в начале лестницы, идущей со второго этажа, то есть она предназначалась не тётке Шарлотте. Старая дева крайне редко покидает свой олимп. Значит? Значит, это ещё одно покушение на меня или Кассандру. Интересно, связана ли новая попытка убийства с тем, что вчера мы обнаружили тело Гутентага? Но как неизвестный злодей мог узнать об этом? Стоп! А как же остальные постояльцы? Мама Буэно, дон Пидро, Пападопулосов? Ведь все они тоже живут на втором этаже. Что-то я опять запутался.
Мой мобильник трясётся и гудит на столе. Это Марина.
– Халло!
– Халло, родной. Как ты там? Не болеешь?
– Нет, я же живучий, как крапива.
Марина хихикает. Потом озабоченно произносит:
– Извини, вчера не смогла тебе позвонить. Лукас упал со скейтборда, разбил коленки в кровь, пришлось везти его к Половинкиной. Провозилась с ним допоздна. Такой сорванец растёт!
– А я скучал, – говорю я, чтобы что-то сказать.
– Не скучай, милый! Я уже совсем скоро приеду за тобой.
А ведь точно! Сегодня среда. В субботу моё пребывание в Лурде закончится. И не будет больше пугающего «Галльского петуха», обезображенных утопленников, таинственного убийцы. Эта паршивая история для меня закончится. Но не закончится противостояние старой скрипучей халупы на отшибе и высоких светлых башен санктуария. Противостояние жестокости и человеколюбия, дьявольского и божественного. Остаётся надеяться на то, что я доживу до субботы.
– О’кей, золотко. Ещё немного я потерплю.
– Вот и славно. Не забывай пить таблетки. Чюсс!
– Чюсс!
Лёгкий стук в дверь не даёт мне сосредоточиться на моих печалях. Открываю. Входит Кассандра. У неё удручённый вид. Она устало присаживается на стул.
– Уф! Я сейчас еле загнала Стичи домой. Тётку Шарлотту увезли в больницу. Бабуля сломала шейку бедра. Теперь мне придётся заботиться о её собаках.
Я недовольно ворчу:
– Ну, ты и добрая душа! Мало нам своих забот.
– А что мне было делать? – защищается Кассандра. – Тётка Шарлотта очень просила. Не хотела ехать в больницу. Я не смогла ей отказать. Она всегда была очень ласкова со мной.
В коридоре раздаются раскаты могучего голоса мамы Буэно. Она жалуется на дождь, из-за которого ей и дону Пидро пришлось вернуться. Значит, испанцев не было в отеле, когда с тёткой Шарлоттой случилось несчастье.
– А где Пападопулосов? – спрашиваю я Кассандру.
– Луиза сказала, что после завтрака он ушёл вместе с мамой Буэно и её мужем в санктуарий.
Так вот почему была установлена проволока! Никого из жильцов не было в «Галльском петухе». Наверху оставались только я и Кассандра. На нас и была рассчитана ловушка, в которую угодила тётка Шарлотта. Я барабаню пальцами по дивану. На моём тайном языке это означает: «Теперь не зевай, чудик! Ходи и гляди себе под ноги».
Обед проходит в уже забытой траурной атмосфере. Говорливых бельгийцев с нами больше нет, а остальных утреннее происшествие не располагает к веселью. Дождь идёт с удвоенной силой, и неяркое солнце где-то прячется, отчаявшись пробиться сквозь густые чёрные тучи. Только благодатная сила аперитива с дижестивом немного подбадривает опечаленное общество.
По средам в «Галльском петухе» на обед готовится рыба с овощами. К счастью, это не Очень Большая Рыба Анибаля, а обычная речная форель. Я не очень хочу рыбу, тем более после ночной рыбалки. Пападопулосов, окутанный скорбью по сбежавшей жене, тоже почти ничего не ест. Дон Пидро в своей тарелке сосредоточенно складывает из рыбьих костей сооружение, похожее на каркас монгольской юрты. На этот раз обслуживанием занимается бесшумная, похожая на зубастую тень Луиза, поэтому красавчику некого раздевать глазами.
Осушив бокал с дижестивом, мама Буэно пытается поднять наше минорное настроение рассказом об утреннем походе в святилище:
– Вы знаете, сеньор Росс, мы сегодня осмотрели подземную базилику святого Пия Десятого. Сокровище, не играй с едой!
– И как впечатление? – вяло интересуюсь я.
– Это трудноописуемо! – во всеуслышание восторгается мама Буэно. – Меня прямо оторопь взяла, не сойти мне с этого места! Представляете, сеньор Росс, под землёй построен храм на двадцать пять тысяч человек! Высота стен – десять метров, хотя для такого колоссального помещения он всё равно кажется низковатым. В центре базилики установлен алтарь с распятием и изображением Неопалимой Купины. Между колонн, поддерживающих потолок, висит тридцать девять изображений святых и мучеников. Сокровище, я не ошиблась, их точно тридцать девять?
Восторг мамы Буэно не производит на меня ни малейшего впечатления. Подумаешь, подземная базилика! Ну и ладно. Зато я видел Мону Лизу.
Разгулявшийся дождь вынуждает постояльцев отеля после обеда не искать развлечений на стороне. Нам не остаётся ничего другого, как воспользоваться плодами «бархатной» революции и собраться в гостиной, предварительно выкурив оттуда мсье Франсуа. Выкурив в буквальном смысле. Едва в гостиной появляется наш мощный авангард – мама Буэно с сигаретой в зубах, дымящая, словно проснувшийся вулкан, как благочестивый бородач тут же переезжает в офис, звучно клеймя все пороки современного мира.
Мама Буэно, дон Пидро, Пападопулосов и я занимаем места вокруг стола. Красавчик протягивает колоду своей супруге, та с настораживающей ловкостью тасует карты.
– Вы играете в вист, сеньор Росс?
Отрицательно качаю головой. В своей жизни я играл только в дурака. Подкидного и переводного.
– А вы, сеньор Пападопулосов?
Болгарин кивает.
– Жаль, что из всех нас вы один не играете в вист, сеньор Росс, – соболезнует мне мама Буэно.
– Почему один? Сеньор Пападопулосов тоже не умеет играть в вист.
Болгарин качает головой. Мама Буэно удивлённо смотрит на Пападопулосова.
– Как так? Вы же кивнули, когда я спросила, играете ли вы в вист. Сокровище, ты тоже это видел?
Не дожидаясь, пока Пападопулосов поймёт вопрос и составит ответ по-немецки, я отвечаю за него:
– В Болгарии кивок означает отрицательный ответ.
Мои слова повергают маму Буэно в шок.
– Неужели это правда, синьор Пападопулосов?!
Болгарин качает головой справа налево и коротко подтверждает:
– Да.
Мама Буэно с безмерной жалостью смотрит на Пападопулосова.
– Это же очень сложно! Нужно всё время делать наоборот. И вы никогда не путаете?
Пападопулосов пожимает плечами:
– Мы привыкли.
Вволю наудивлявшись, мама Буэно возвращается к картам.
– Ну, хорошо, а в покер вы играете?
Отрицательно качаю головой. Болгарин кивает.
– А в бридж?
Отрицательно качаю головой. Болгарин кивает.
– А в безик?
Отрицательно качаю головой. На этот раз болгарин повторяет моё движение.