Ковчег Могущества

– О, Атум, давший нам жизнь! – произнесла нараспев Тахем-эн-Мут, и жены советников, во главе с Теей и ее дочерьми, дружно подхватили текст молитвы в такт музыке: – Ты прекрасен и велик, блестящ и высок над каждой страной! Твои лучи ласкают землю…
И тут же по залу храма разнесся зычный голос фараона:
– Я – Атум, существующий и единый. Я – Ра в его первом восходе. Я – великий бог, создавший себя сам. Я был вчера; я знаю завтрашний день.
Женщины еще энергичнее затрясли систрами в такт священной музыке, а жрецы и мужчины-придворные, увидев в правящем фараоне чудесное перевоплощение в могущественного демиурга, пали перед Аменхотепом ниц.
Спустя какое-то время к Аменхотепу приблизился Ранеб – Верховный жрец храма и всего Инебу-Хеджа.
– Прошу вас, о наше новое солнце, проследовать за мной, дабы еще более умилостивить Атума, – тихо, но многозначительно произнес он.
Аменхотеп невольно вздрогнул. В последнее время ему все чаще казалось, что от Ранеба исходит пусть скрытая, но все же вполне ощутимая угроза… Однако разве можно на основании одних только внутренних ощущений и ничем не подкрепленных подозрений упрекнуть либо обвинить Верховного жреца в чем-либо?..
Сочтя благоразумным повиноваться приглашению (в данном случае – совершенно безобидному), Аменхотеп проследовал за Ранебом в специальный дворик, где тот предусмотрительно приказал разместить на алтаре самые крупные туши телят и быков.
Внутренний дворик храма выглядел совсем небольшим: вмещал лишь статуи Ра и Атума (правда, размерами примерно в человеческий рост) да жертвенный алтарь с тушами животных. За изваяниями богов поблескивал на стене золотистый скарабей.
Ранеб, сняв с пояса жертвенный нож и вонзив его в тушу ближайшего теленка, начал размеренно произносить слова каждодневного покаяния.
Аменхотеп привычно вторил жрецу:
– Я не делал зла людям. Я не причинял боли людям. Я не заставлял никого голодать. Я никого не убивал. Я не приказывал убивать. Я приносил щедрые пожертвования храмам. Я не наносил порчу созревающим хлебам. Я не убивал священных животных [26]…
 
Глава 4
 
Вечерняя молитва завершилась. Аменхотеп вернулся в свой паланкин в весьма подавленном настроении: его по-прежнему не покидало чувство нарастающей неприязни по отношению к Верховному жрецу.
Тот же, по обыкновению, был спокоен и уверен в себе. Ранеб вот уже почти тридцать лет занимал пост Верховного жреца Инебу-Хеджа, получив его еще двадцатилетним юношей благодаря незаурядному уму и способностям к прорицанию. Тутмос IV безгранично доверял Ранебу, но незадолго до своей кончины понял, что опрометчиво наделил жрецов слишком уж большой властью. Ибо те, воспользовавшись своим привилегированным положением, стали все чаще вмешиваться в государственные дела и присоединять к своим вотчинам-храмам все больше казенных земель. В итоге в храмах таких крупнейших городов, как Инебу-Хедж, Ону, Аварис, Хемену, Уасет и Абидос, скопились несметные богатства. Собственно, именно тогда Тутмос IV и начал проявлять беспокойство, ведь, как известно, у кого богатство – у того и власть. Перед смертью он успел поделиться своими опасениями по этому поводу с преемником – сыном Аменхотепом, и теперь тот буквально кожей ощущал опасность, исходящую от Ранеба.
Аменхотеп задернул прозрачный полог паланкина и погрузился в тягостные размышления. Мысли нещадно путались в голове божественного отпрыска, но он все более склонялся к принятию решения о подписании указа, ограничивающего власть жрецов, а также о взимании с храмов дополнительных податей в пользу государственной казны. Дело оставалось за малым: поддержат ли его сановники? А вдруг побоятся вступить в конфликт с могущественными жрецами? Аменхотеп тяжело вздохнул: ответов на эти вопросы он пока не знал…
* * *
Тея, перед тем как расположиться в паланкине, отыскала глазами старшего сына – тот оживленно беседовал о чем-то с Камосом. По выражению лиц молодых людей царица догадалась, о чем именно, и мысленно улыбнулась.
Камос изъявил желание отправить жену Сепати домой вместе с отцом и матерью, благо те искренне благоволили к молодой невестке. Правда, Мемес на всякий случай поинтересовался причиной такого решения сына, но тот от прямого ответа ловко ускользнул. Зато Таусер, как женщина проницательная, сразу догадалась, куда именно собирается ее Камос: от материнского внимания не ускользнули его многозначительные переглядывания с юным эрпатором. Благоразумно решив не вмешиваться в дела мужчин, Таусер поспешила увлечь Сепати в свой просторный паланкин. Мемес же, как и положено преданному сановнику, весь путь до храма Хепри-Ра-Атума прошагал пешком, не отходя от паланкина фараона, и теперь готовился проделать то же самое.
Наконец процессия двинулась в обратный путь. Камос приблизился к паланкину Тутмоса, и тот жестом пригласил друга занять место подле него. Паланкин эрпатора оказался достаточно просторным даже для двоих: в нем можно было не только сидеть, но и возлежать на подушках. Что, собственно, молодые люди и сделали.
Вооруженные до зубов телохранители-маджаи с блестящей, цвета бронзы кожей заняли свои места подле паланкина эрпатора, и четыре чернокожих носильщика привычным движением тотчас его подхватили.
* * *
Маджаи-телохранители прекрасно знали, где располагается заведение госпожи Рафии, поэтому, быстрым шагом миновав дорожку, выложенную красным гранитом, уверенно повернули к городу. Вскоре паланкин эрпатора проплыл мимо храма Птаха – покровителя Инебу-Хеджа. Камос выглянул из-за полога и, повернув голову вправо, отчетливо различил, несмотря даже на сгущающиеся сумерки, три небольшие статуи и каменные плоские алтари перед каждой из них.
На алтарях лежали щедрые подношения местных жителей: каждый старался в меру своих возможностей задобрить покровителя родного города. Птах почитался еще и как покровитель ремесел и живописи. Именно поэтому возле храма, вплоть до захода солнца, всегда толпились ремесленники, молодые художники и начинающие зодчие. Ну и, конечно же, крестьяне, вымаливающие у Птаха успеха в деле, у Сехмет, его жены, – мира, а у Нефертума, их сына и бога растительности, – богатого урожая. Последнему приносили в дар в основном чаши, наполненные водой с плавающими по ее поверхности белыми лотосами.
Паланкин эрпатора проследовал в город. Дорога теперь шла по широкой улице, где за высокими каменными оградами прятались – в тени тамариндов, пальм, акаций и смоковниц – дома зажиточных горожан.
Последнюю половину пути Тутмос и Камос хранили молчание, думая каждый о своем. Когда же за пологом паланкина показался дом, принадлежавший второму советнику, Камос тяжело вздохнул и сказал с печалью в голосе:
– Счастливчик! Второй советник имеет возможность хотя бы изредка насладиться тишиной своего поместья…
Тутмос удивился:
– Тебе не нравится жить во дворце? Мне казалось, что ваша семья занимает самые лучшие покои!..
– О, да! – легко согласился Камос. – Покои моего отца лучше покоев самого Хану! Хотя тот – главный чати фараона.
– Тогда отчего я слышу грусть в твоем голосе? – продолжал недоумевать Тутмос.
– Видишь ли, друг мой эрпатор, иногда очень хочется уединиться с женой не в дворцовых покоях, а в собственном доме.
Тутмос пожал плечами:
– Мне не понятно твое желание… Скажи, что прислать тебе в твои покои, и я тотчас отдам приказ об удовлетворении любого твоей прихоти!
– Благодарю тебя, эрпатор. Но я уже поделился с тобой своим желанием…
– Уединиться с Сепати?.. В собственном доме? – удивленно переспросил Тутмос.
– О, да, благородный эрпатор.
– Воистину твоя любовь к жене не знает границ! – воскликнул в восхищении Тутмос. – Неужели и я смогу когда-нибудь полюбить женщину так, как ты?!
Камос улыбнулся, с нежностью вспомнив о жене. Если бы не обещание, данное царице, он с бoльшим удовольствием провел бы сегодняшнюю ночь в сладчайших объятиях Сепати и на супружеском ложе, а не в доме Рафии в обществе одной из служительниц богини Хатхор. У него было достаточно времени до женитьбы, дабы пресытиться ласками жриц любви. Теперь же он желал только Сепати. Помимо взаимного чувства любви и пылкой страсти друг к другу Камос обрел в жене еще и верного друга. Ему нравилось подолгу разговаривать с Сепати: она поражала его не только своими глубокими знаниями, но и смелостью суждений. В такие минуты Камос был благодарен судьбе, а точнее – своему отцу, который как умудренный жизненным опытом родитель и истинный мужчина решительно настоял при выборе жены для сына именно на кандидатуре Сепати.